Глава шестнадцатая
Победа Суворовцев над "дедами" и "дедовщиной"
Отгремел праздник по случаю 20-летия училища, отшумели новогодние каникулы, и началась третья четверть, самая длинная и потому самая нелюбимая суворовцами. Шутка ли – 10 января прибытие в училище с зимних каникул, а отъезд на весенние лишь 23 марта. Конца и края не видно.
Но вот в самый первый и самый трудный год учёбы в Калининском СВУ для суворовца Николая Константинова и ещё несколько ребят и из его роты, и из роты параллельной четверть была неожиданно прервана военным госпиталем.
Всё получилось настолько непонятно и странно, что долгое время не переставало удивлять.
Неожиданно у всех без исключения суворовцев стали брать мазки из горла. Делали это быстро. Приводили строем роту за ротой в санчасть, причём всё организовали так, что никаких контактов между ротами не допускалось.
Что такое? Пояснили туманно. У кого-то из суворовцев, причём, не уточнялось, в какой роте, вскоре после возвращения с каникул обнаружен дифтерит. Суворовца немедленно отправили в Калининский гарнизонный госпиталь, что располагался на противоположной стороне Волги почти напротив училища, разве что чуточку выше по течению.
Первыми сдали эти самые мазки суворовцы шестой роты, из чего Константинов сделал вывод, что именно в их роте и обнаружен заболевший. Правда, кто, сразу и не скажешь – несколько человек были положены в санчасть, а кого из них отправили в госпиталь, не было ясно, поскольку даже посещение больных товарищей в санчасти были временно запрещены.
Военные медики работали быстро, всё отлажено в совершенстве.
Не успели опомниться от стремительного медосмотра со сдачей мазков, как, снова совершенно неожиданно, едва ли не на следующий день во время построения на занятия после второго завтрака, из канцелярии вышли командир роты, начальник медслужбы училища и ещё какие-то люди в белых халатах. Командир роты сам зачитал список суворовцев и приказав выйти из строя. Константинов тоже оказался в этом списке, тоже сделал два шага вперёд и повернулся через левое плечо.
Суворовцам, оставшимся в строю, командир роты приказал разойтись по учебным классам. Ну а тем, кого вывели из строя, велел взять туалетные принадлежности из прикроватных тумбочек, предупредив, что никаких личных вещей, кроме тетрадок, конвертов и авторучек для писем, брать с собой не рекомендует.
– Вы все направляетесь в Калининский гарнизонный госпиталь, – объявил он, – причём, в инфекционное отделение, поэтому личные вещи назад взять при выписке не удастся. Военная форма одежды будет подвергнута дезинфекции, так что в карманах ничего не оставлять.
Вот этаким образом большая группа суворовцев второй роты, причём, в общем-то совершенно здоровых, оказалась в госпитале. Ничего не поделаешь, методика профилактики и лечения особо опасных инфекционных заболеваний отработана до мельчайших деталей, исключающих распространения инфекции. Перестраховка? Возможно, но лучше перестраховаться, чем получить разгул болезни, опасной самыми губительными осложнениями.
Началась госпитальная жизнь. Посещение больных исключено. Даже родителей не позвать. Книгами пользоваться можно лишь из библиотеки инфекционного отделения. Видимо, их там каким-то образом систематически обрабатывали. Из личных вещей с собой только зубная щётка, мыло, да зубной порошок, ну и авторучка, конверты, да тетрадочка обычная со страницами в клеточку. Вот тебе и жизнь с небом в клетку форточки госпитальной палаты.
Что поделать, когда человек болен, а здесь-то. Ни тебе температуры, ни першения в горле или ещё чего-то неприятного. Так и процедур ведь никаких, только осмотры врача, периодически сдача анализов, ну и приём лекарств и витаминов в кисло-сладких шариках.
Медленно привыкали, осматривались. Отделение не маленькое. Кроме суворовцев, лежали там солдаты срочной службы. Вскоре Константинов заметил, что среди солдат существует какая-то странная иерархия. Одни ходят гоголем, в уборке помещений не участвуют, в столовой им их же товарищи прислуживают. Но самое интересное, если это можно назвать интересным, а не каким-то другим, более веским словом, происходит вечерами.
Инфекционное отделение разделяет довольно просторный холл с пальмами вдоль стен, обычными солдатскими столами, такими же как в классах училища, со стульями, расставленными у столов и вдоль стен и телевизором в простенке между окон на небольшом постаменте, водружённом на стол. Телевизор с небольшим экраном. Тогда ещё редкостью были телевизоры. Смотреть такой удобнее всего, когда сидишь против экрана, а не сбоку, потому что телевизор с линзой – стеклянным приспособлением, наполненным дистиллированной водой – и сбоку изображение плывёт и ломается как в кривом зеркале или комнате смеха.
Вечерами солдаты складывали какое-то странное сооружение. Сдвигали два стола, на них ставали третий, пирамидкой ставили, а уже на этот третий, воздвигали единственное в холле кресло.
Приходили важнейшие из солдат персоны. Самый главный забирался в кресло, чуть ниже, прямо на стол садились его, судя по поведению, подручные, меньшие по иерархии, ну и так далее.
Кто-то из суворовцев уже сообразил, что это за фокусы и пояснил:
– На самом верху старики рассаживаются, ниже – черпаки, ещё ниже – молодые или салаги. Как кто называет. Старики – солдаты третьего года службы, черпаки – второго года службы, ну а остальные – первогодки.
Не укрывалось от глаз суворовцев и то, что первогодкам постоянно приходилось прислуживать «старикам». А если что не так, то за них, «молодых», по указанию тех самых «стариков», брались «черпаки».
Суворовцев «старики» пока не трогали, присматривались. А тут вдруг приехал навестить своих подопечных начальник училища генерал-майор Борис Александрович Костров.
Посмотрел, как устроены суворовцы, как кормят их в столовой. Паёк-то не такой как в училище. Ну и приказал привозить ежедневно из училища те добавки, которые суворовцам полагаются: два яблока, сок, повидло, печенье, даже булочки.
Это несколько взбудоражило «стариков», и они, видимо, стали уже подумывать о том, что пора бы данью и суворовцев обложить. Но побаивались. Присматривались. И всё же гроза явно надвигалась. Противостоять здоровым детинам сложно было. В армию-то в ту пору призывали в 19 лет, да не два, а на три года! Значит, было этаким вот «старикам» года по 22, а то и 23, а суворовцам роты трёхлетнего набора – всем по 15 лет.
Всякие моральные вопросы – дети там перед ними или не дети – для тех, кто назначал себя в разряд «стариков» или «дедов», коим всё можно, всё дозволено, казались химерой.
Если у молодых солдат даже масло и компот отбирали, как тут не позариться на печенки, особенно если среди стариков тех были призванные с правобережных окраин некоей ныне столь популярной в СМИ бывшей республики, дружно скакавшей на киевском майдане за печенки от Нуланд – всё, что можно продать, за печенки продали. А тут ещё и повидло, и яблоки. А ведь те, кто назначал себя в «старики» со всеми последствиями сего назначения, ни чести, ни совести во все времена не имели. Правда, всё это Константинов понял по-настоящему гораздо позже, когда довелось ему искоренять это вот омерзительное «стариковство» и «дедовство» в подразделениях, которыми командовал, причём искоренять, можно сказать, железом калёным – не только гауптвахтой, но и направлением для охлаждения пылкой жадности и разнузданности в дисциплинарный батальон.
Гудели, бурлили «старики», начали уже «черпаков» на разведку подсылать. Подошёл один такой, как видно, из «черпаков», то есть солдат второго года службы. Столы суворовцев в столовой через небольшой проход стояли.
– Ну и что? – спросил. – Не пора ли дань «старикам» платить? Вон печенки, вижу, варенье всякое, яблочки. Думайте, а то ведь оно не в жилу как-то. Сами жрёте… На ужин что б собрали малеко. Не убудет…
Витя Дурягин, который сидел за столом у окна, через стол от первого ряда, встал, подошёл к первому столу и, стараясь говориться твёрдо и жёстко, предложил:
– А пусть он сам, этот ваш хозяин, придёт и возьмёт. Так я говорю, ребята?
Дурягин оглянулся на своих.
– Пусть подходит, отчего ж, – сказал Георгий Казбеков, тоже суворовец не робкого десятка.
Дурягин, положив на стол руки со сжатыми кулаками, внушающими уважение и сказал:
– Ждём в гости!
– Ну, ну. Непонятку корчите. Глядите ужо.
После обеда суворовцы собрались в одной из палат.
– Ну что? – спросил Константинов. – Кто что скажет?
– Пусть попробуют, – сказал Витя Дурягин.
Его поддержали.
Когда разошлись по палатам, Константинов подумал, что совсем уж не гоже секретарю идти на такое. А собственно, на какое? На что? Собирать печенки, яблочки, повидло и услужливо нести охамевшим мерзавцам? С этого и происходит начало конца достоинства и чести.
Оставалось ждать вечерней развязки.
Но развязка отложилась сама собой – новая волна накатилась на инфекционное отделение. Не понравились военным медикам анализы у большой группы суворовцев-выпускников. Ну и оказались эти ребята в госпитале. Конечно, и они по возрасту уступали важным персонам сложившейся в отделении иерархии. Выпускникам было в среднем по восемнадцать лет, а старикам, как мы уже прикинули – по 22-23 года. В суворовское-то ребят более старшего, чем положено возраста не принимали, а на срочную попадали и те, кто по разным причинам не призвался прежде со своими одногодками.
Конечно, нормальному человеку трудно себе представить, чтобы 22-летний детина оказался со столь примитивным строением мозговых своих центров, что отнимал у младших кусочек масла или стаканчик компота, или забирался на пирамиду из столов и стульев, чтобы смотреть телевизор непременно с верхотуры, надо или не надо, но именно с верхотуры. Но это нормальному трудно представить. Но ведь нормальными то людьми становятся в жизни, к сожалению, далеко не все.
Наполнилось шумом отделение. Да вот старики не сразу поняли, что это за пополнение к суворовцам прибыло.
Впрочем, до дележа продуктов в столовой дело не дошло. Всё решилось в ближайший же вечер.
Суворовцы роты трёхлетнего набора предпочитали вообще не ходить смотреть телевизор. По холлу с высоты пирамиды извергался, далеко не отборный, а скорее омерзительный мат. «Старики» постоянно высмеивали и оскорбляли молодых солдат. Всё это не могли нейтрализовать даже и хорошие телепередачи.
Ну а суворовцы-выпускники в первый же вечер забрели в холл. Удивило их странное сооружение посреди помещения. Попробовали посмотреть, что там по телеку показывают, да ведь не посмотришь. Чтобы больше народу могло увидеть что-то на экране, надо подальше расставить стулья. Но столы, точнее пирамида из столов, близко. И хорошо видно экран только местной элите в составе стариков да черпаков.
Один из выпускников спокойно сказал:
– Эй, мужики, не дело это. Разбирайте свою пирамиду и дайте всем посмотреть телек.
Что там полилось с верху из возмущённых уст обезумевших от вседозволенности «ферзей» передать трудно – ни бумага, ни экран компьютерный не выдержат.
Между тем подошло ещё несколько суворовцев-выпускников.
– Мы тоже умеем на таком языке общаться, да только не дело это. Слезайте оттуда. И разбирайте пирамиду.
Наступила тишина. Черпаки предано смотрели на своих хозяев, молодые солдаты – с надеждой на столь странных мальчишек, которые не боялись заговорить с властителями отделения, да и с самым из них главным.
Константинов обошёл палаты, сказал кратко:
– Нам надо быть рядом с выпускниками. Айда в холл.
– Так там взрослые мужики, старики эти, – сказал кто-то, однако, поднимаясь и набрасывая на себя госпитальный халат.
– Не драться зову, – продолжил Константинов. – Показать, что мы все вместе, один кулак сжатый! Просидим по палатам – они нас и здесь найдут, коли со старшими расправятся.
– И то верно! Не дрейфте, прорвёмся, – поддержал Казбеков.
Когда вышли в холл и остановились у дверей, с вершины пирамиды лилась непечатная речь, уже сдобренная угрозами, самыми изощрёнными.
Один из суворовцев-выпускников сказал с ухмылкой:
– Мой батя войну прошёл в истребительном авиационном полку, а начинал под Москвой. Вот так, как эти, – он кивнул на вершину пирамиды, – шли заразы фашистские клином на столицу. А чтоб клин рассеять, наши ведущего сбивали. И все враз, врассыпную. Стадо! Стадо с вожака надо громить. Конечно, были такие, что пытался прорваться, но в основном сыпали бомбы куда попало и драпать.
– Чо-о там вякаешь? – донёсся с верхотуры вопрос, сдобренный «стариковской» лексикой.
– Ну что ж, с вожака, так с вожака! – сказал высокий, плечистый суворовец, – будем учить.
Вежливо попросив расступиться бессловесный молодняк, суворовцы мгновенно вскочили с разных сторон на столы и сбросили черпаков, которые оставались на всякий случай в положении «и нашим, и вашим». Затем добрались до верхнего стола, скинули двух прихлебателей главного заправилы, а его, подхватив с двух сторон за руки и за ноги, швырнули задним местом на пол.
Вой поднялся неимоверный. Прихлебатели и черпаки мигом исчезли. Заправила катался по полу и рыдал от боли и обиды. С каждой секундой вой его становился всё сильнее. Прибежала дежурная медсестра.
– Что, что здесь произошло?
– Понастроили тут всякого, да и свалились с неё, – сказал один из молодых солдат.
– Да, да, сам свалился, – раздались подтверждения со всех сторон.
Хватило ума и у заправилы, процедить сквозь зубы, что упал он сам. Понял, видно, что разборка этого падения неминуемо приведёт к разбору всего его поведения в отделении, ко всем ущемлениям молодых, в том числе и лишению их масла, компота и прочего, прочего, прочего.
А здесь ведь не его часть, где, не желая судимости, помогут всё замять и скрыть. Здесь легко загреметь под военный трибунал можно.
Все негодяи хорошо понимают и учитывают этакие вот нюансы.
Услышали предварительные разговоры и подручные верзилы, и черпаки, что осторожно наблюдали за происходящим, выглядывая в дверь из коридора, ведущего к их палатам.
А с заправилой дела оказались плохи. Прибежал дежурный по госпиталю, осмотрел продолжавшего выть пострадавшего, и вызвал дежурного хирурга.
Заправилу после очередного осмотра, немедленно отправили в оперативную хирургию с подозрениями на перелом где-то в области той части тела, которая с высоты соприкоснулась с полом.
Подручные верзилы и черпаки всё так же с ужасом выглядывали из коридора, не решаясь выйти в холл.
– Все слышали? – спросил один из суворовцев-выпускников. – Развели дедовщину, а сами – трусы последние! Слышали! Пирамида разрушилась и попадали с неё сами. Тем более, мы, как видите, дети малые, – добавил он с ухмылкой, – а потому неподсудны, а по всем вашим «дедам» дисциплинарный батальон рыдает. Поняли. И что б с сего часа, чтоб с сего часа… Ну да, что говорить. Знаете!
Мир и покой воцарились в отделении. Уж если малость и хулиганил кто, так это сами суворовцы. Да и понять же надо – ребята не хилые, а уложены на лечение, причём от каких недугов, им самим и неведомо.
Так, по крупицам приходил опыт, столь необходимый для будущей офицерской службы. Суворовцы взглянули на «дедовщину» изнутри. Ведь лежали в отделении солдаты разных сроков службы. Немало было и таких, кто третий год служил, но младших не обижал и вёл себя нормально, правда, пресекать бесчинства одногодков не решался. Что ж, бывают традиции добрыми, а бывают и порочными. Добрые развивать надо, а дурные выжигать и чем жёстче и непримиримее, тем лучше для любой части, любого подразделения, словом, для любого воинского коллектива.
Ну и поняли будущие офицеры, что дедовщину закручивают самые низкие и мерзкие трусы, которые, едва почувствовав силу противодействия, превращаются в тихоней, только бы избежать расплаты за свои бесчинства, свершённые в период вседозволенности, а такие периоды рано или поздно заканчиваются.
Вот командует подразделением офицер безвольный, да к тому же заботящийся о том, чтоб взыскание за раскрутку ЧП не получить, ну и покрывает происшествия, покрывает мерзавцев, пытаясь действовать уговорами. Но едва лишь сменит его офицер принципиальный, честный, требовательный, думающий прежде о деле, а потом уж о том, как бы время убить, да очередную должность получить, и заканчивается период вседозволенности, и храбрые «старички» становятся паиньками, да стукачами первостепенными, ежели замполиту таковые понадобятся.
Жестокость – родная сестра трусости.