1939 год.
«Просыпается с рассветом вся советская страна».
Женщины явно слышали откуда-то песню. Их привезли в лагерь и они, столпившись перед бараками, ждали расселения. Сильный ветер дул порывами, приходилось поворачиваться, чтобы снег не залеплял лицо. Одеты все были по-разному. Кто-то в тонких пальто, кто-то в холодных городских сапожках. Кроме длинных бараков ничего не было видно. Даже смотровые вышки едва очерчивались в белом месиве. Тем более было странно слышать неведомо откуда доносившуюся песню. Потом прошел шепот: «Это встречают! Встречают те, кто здесь сидит. Они для нас поют».
«Те, кто здесь сидит». У всех сроки были пять-восемь лет. Когда сроки у многих стали заканчиваться, забор с колючей проволокой перенесли внутрь. И они, оставшись жить в своих же бараках, уже как «вольно» наемные работали на своих рабочих местах.
«Стала ночь на день похожей, море света над тобой».
1953 год.
«Просыпается с рассветом вся советская страна».
Слышалось издалека из репродуктора. Село располагалось за холмом. Холма настоящего и не было. Возвышенность в бесконечно ровной степи. Но за ней полностью из виду скрывалось село и лагерь. Вышки и стену колючей проволоки уже разобрали. Длинные бараки ожидали своей очереди.
По эту сторону холма построили домик для штаба агронома. Но потом село решили не расширять. Так и стоял дом на отшибе. Чуть поотдаль, жердями в ряд – пустой загон для овец и юрта Дюсенали.
«Стала ночь на день похожей, море света над тобой».
Ветер со стороны села. Аня ушла в их маленькую с Лелей комнату. Здесь ничего не было слышно. Окно выходило в степь. Она положила перевязанную руку на подоконник.
Степь июньская пыльная и уже выгоревшая. Зеленый пейзаж исчез до следующего мая.
Даже сидя, она чувствовала, как болела рука, но лежать столько не хотелось. Сама виновата, упала с телеги и распорола руку до локтя.
Когда у нее были такие выходные? Давно. В той позапрошлой жизни были праздники и выходные. Были маевки и домашние вечера, Глинка под мамин аккомпанемент.
В прошлой жизни уже была степь. Бараки, нары. Деревянные нары, когда ложишься на второй ярус, рядом окно-дырка, наглухо забитое тряпками. Тряпки впихивать некуда, так плотно забито. А все равно дует, сквозит холод, как не укутывайся. Длинное огромное помещение тепла не сохраняло.
С мужем она разговаривала. Этот внутренний диалог был глотком другой жизни, которая вытаскивала. Это не были картины прошлого. Прошлое не несло никакой поддержки, кроме горьких сожалений о невозвратимом. Воспоминание о счастливых днях выбивало. Вспоминать было нельзя. Мечты тоже не могли появиться. Можно было скатиться в отчаяние. Мечты это почти надежда. Оставались только грезы наяву – выдуманные разговоры с Володей.
Ей много раз представлялось, как он идет к ней. Издалека она видит его фигуру, узнает походку, хотя он переступает колючки и прутняк. Он видит ее радость и улыбается. Аня все бросает и бежит навстречу. Они вдвоем, обняв друг друга и степь. Кругом, во все стороны никого.
Володю забрали через три дня после отца. Об отце стало известно почти сразу. Всех из его лаборатории арестовали. О Володе ответа не пришло, но это лишь подтверждало догадки.
За Аней не приезжали, ее вызвали.
- Это окончательно? – спросила она.
- Окончательно, - усмехнулся лейтенант, оторвавшись от заполнения бумаг, он скользнул по ней взглядом.
От их няни Нюры в лагерь пришло письмо через три месяца. Свернутый несколько раз листочек Аня носила с собой. Она читала и просто рассматривала нюрины загогулины, пыталась почувствовать родной аромат дома, но едва ощутимый запах чернил все перебивал. А еще через три месяца Нюра написала, что они уехали в ее родную деревню, там и остались.
«Я разговариваю с тобой. Володя. А тебя нет. Я рассказываю тебе, а тебя.. Но без этих разговоров я не смогу. Я едва выдерживаю.
- Успокойся, Аня. Все будет хорошо. Ты выдержишь.
Я боюсь, что это никогда не кончится.
- Не думай об этом, - он вытирает ей слезы на щеках. Она ловит его ладонь и прижимает к лицу.
Это ужасно. То, что с нами случилось.
- Потом . А теперь нужно потерпеть. Перескажи лучше снова письмо Нюры.
Нюра. Нюра молодец. Наша Лелька у нее превратится в хозяйственную деревенскую девочку. Там у них коза. Ребенок доит козу!
Она вытирает слезы.
- Аня. Ты читаешь молитвы? Тебе помогало.
Да, а ты всегда смеялся надо мною: «Ты же комсомолка!». Да, я читаю молитвы, когда работаю. На ночь перестала. У меня навязчивый страх – вдруг во сне заговорю молитвы. Теперь боюсь на ночь.
- Ты во сне никогда не разговаривала. Все будет хорошо. Давай спать. Укрывайся и спи.
Сплю.
Она закрывала глаза и в ощущении его незримого присутствия засыпала».
Один раз Аня простудилась. Поздней ночью началась лихорадка, бред. Очнувшись, она сразу выяснила, что говорила.
- Ты с мужем разговаривала, - улыбались женщины. – Мы сначала пытались звать тебя. А ты с ним так хорошо говорила, потом успокоилась и крепко уснула.
Как только освободили на вольное поселение, она запретила себе эти разговоры. Надо было учиться жить.
- Теть Ань, мама спросить велела, как здоровьице? – парень поставил небольшую крынку молока.
Аня открыла глаза. Сквозь занавески на окне, в комнату врывался знойный полдень.
- Здравствуй, Алесь. Скажи, заживает, выздоравливаю, и благодарность мою передай. И, пожалуйста, скажи, пусть не беспокоится.
Парень топтался в дверях. Худой высокий, настоящий белорусский паренек. Вырос на глазах.
- Что-то еще, Алесь?
- Она велела вам спать побольше. Отдыхать.
- Да, - улыбалась Аня, - и так третий день, бездельничаю, лежу.
Она кивнула ему. Но он не уходил, решаясь на что-то, ладонью хлопнул о косяк двери.
- Вы очень красивая, теть Ань.
- Спасибо, Алесь. У тебя мама тоже красивая. Передавай ей, что все в порядке.
Так и не взглянув от смущения больше на нее, он убежал. Аня рассмеялась. Спасибо тебе, Алесь. Она встала и пошла в кабинет, там над рукомойником висело маленькое зеркало. Темное от степного загара лицо, обветренная кожа. Это у него сейчас такой возраст, во что попало влюбляется. Она зачерпнула воды, такой прозрачной, что было видно дно ведра. Чистая прозрачная вода. С кружкой вышла на крыльцо.
Жарко. Сегодня сильно жарко. Или у нее слабость. Аня с наслаждением умылась и протерла водой плечи и руки. Остаток воды просто вылила на грудь, кофта прилипла. Она, закрыв глаза, улыбнулась. Деревянные доски крыльца были горячими. Через минуту совершенно сухая вернулась.
В доме было две комнаты: кабинет агронома и их маленькая комната – спальня. В коридоре стояла печь. Зимними вечерами, в морозы она громко трещала на все лады, а они с Лелей, крепко обнявшись на кровати, счастливые засыпали.
- Мама, Дюсенали едет в аул и нас с девчонками с собой берет. Можно?
Леля не расставалась с двумя дочками Дюсена.
- Как рука, мама?
- Сядь, посиди.
Дочь присела на кровать. Аня смотрела на нее любуясь. Четырнадцатилетняя Лелька вытянулась и от ребенка, которого Нюра привезла ей шесть лет назад ничего, казалось не осталось.
- Мы с тобой дом будем строить следующим летом.
- Как это дом? Сами?
- Да, сами. Накатаем саман. Камыши заготавливать начнем.
Леля обняла ее, прижавшись щекой к плечу.
- Камыши натолчем.
- Неужель, сами? Вдвоем? Может, кто поможет.
- «Неужели», - поправила деревенский говор Аня, - Конечно помогут. Но мы и сами с усами. Справимся.
Ее насмешило удивленное лицо дочери.
- Я строила, Лелечка, я умею.
Небольшую самануху построят. Надо только подумать. В прошлом году умер дед Дмитрий, известный печник. Теперь печника такого не найти.
- Езжай.
Лелька поцеловала ее и выбежала. За дверями раздался дружный девчоночий хохот.
Жизнь продолжается.
Аня снова легла.
Дел полно. Сегодня у агронома Ирины Петровны совещание, там же в поле на летней кухне под новым навесом. Зимой все собрания здесь в кабинете. На совещаниях всегда главный вопрос один яровизация. А как станут спорить, или жаловаться, так и на совещание мало похоже. Хорошо агроном такая, не даст распускаться.
Все их поля, сады и огороды за холмом, а здесь простор. До самого горизонта.
- Здесь проживают раненные телегой? Спишь? – Эльфрида наклонилась у кровати. – Лежи, не вставай.
- Да, что ты, я встаю, хожу, - возмутилась Аня. – Что тебе наговорили.
Она как никогда была рада приходу подруги. Эля уезжала на два дня в район по делам МТС.
Они зашли за дом, где была совсем короткая тень. Аня села на перевернутую бочку. Эля стояла, курила.
- Технику поговаривают, хотят передавать колхозам.
- А МТС куда?
- Представь себе, у каждого колхоза будет своя станция.
- Зачем?
-Экономия для государства, наверное.
- Своих трактористов, где взять?
Эля курила, сощурив глаза. Ветер мгновенно уносил дым. Латышские черты лица, доставшиеся от отца, придавали ей образ иностранки. И даже рабочий комбинезон не снижал впечатление, а наоборот подчеркивал женственность высокой стройной фигуры.
- А я сегодня плакать собиралась. Посмотрела на себя в зеркало, а смотреть уже и не на что. Захотелось завыть, так, по-бабьи.
Подруга усмехнулась и снова отвернулась, дым прямо в глаза.
- Полиночку вспомнила. Она меня теперешнюю всего на пять лет старше была. Тридцать девять было.
«Кругом люди, Аня. Кругом люди», - повторяла Полина. Она умела радоваться каждому дню.
Театральная костюмерша, дворянских кровей. Труппа Харьковского театра почти в полном составе оказалась в одном лагере. Полиночка придумала для Анны занятие – на минуту выходить из барака, стоять и не думать ни о чем. Только небо, степь и ветер, который уносил заботы и горести. Аня поднималась над всем. Над длинными бараками в триста коек, над квадратным зданием бани, над озером с камышовыми берегами.
- В общем, я передумала плакать. Не о чем плакать. Все хорошо, - она улыбнулась.
Эльфрида, потушила окурок.
- Как тебя угораздило упасть?
- Не знаю. Одна нога в доске застряла. В доске, которая борт телеги держит. Представляешь? Все закричали. Кошмар какой-то.
Мимо них пролетела небольшая белая бабочка. Сделала круг и свернула за дом.
- Анатолий сразу стал останавливать. Так эта разогналась, как на каком-то ипподроме на скачках. Крик, визг. Я вниз головой, в мыслях: «Колесо! Колесо! Колесо!»
Все происходило меньше минуты, а каждая секунда запомнилась.
- Он меня удивил.
- Анатолий?
- Да. Степанида свою юбку порвала, давай меня перевязывать. Кровь не останавливается. Вверху затягивают – ткань рвется. Снова перевязывают. Кровь не останавливается. Он их всех выматерил. Наложил две повязки и повез меня в медпункт.
- А ты что думала – фронтовик. Это ты его ни во что не ставишь.
- Почему не ставлю. Нет мне до него никакого дела. Ему без меня внимания хватает. Я вот третий день опасаюсь, чтобы за благодарностью не посмел приехать.
- Не приедет. Он тебя боится.
И они рассмеялись, вспомнив им одним известный случай.
Высоко в небе парил степной орел. Аня поначалу гадала, что это за птицы. Иногда они были парами, иногда, как сейчас плавно летали поодиночке. Вольные существа, выбравшие себе огромные пространства для жизни.
- Я тогда не поверила, что ты здесь надолго останешься. – Эля тоже смотрела в небо. - Даже, когда Лелька приехала. Слишком уж ты мне профессорской дочкой казалась.
- А ты почему осталась?
- Я всю жизнь чужая среди своих. Мама еще меня русской записала, как себя. Куда мне? А ты молодец.
- Не хвали. В лагере мечтала уехать, забыть. А теперь.. А теперь, чем спокойнее живем, тем страшнее. Понимаю, что ненормальный у меня этот страх, но ничего поделать я с собой не могу. И уезжать я не хочу, потому что боюсь. Трус я, Эля.
- Да, ладно. Не ты одна. Смотри, вернулась.
Бабочка села на торчащий в разные стороны куст травы перед Аней. Ветер наклонял сложенные маленькие белые крылья. Но она цепко удерживалась и выпрямлялась снова.
В мае они ходили гулять, как говорила Леля «далеко-далеко». Много насекомой живности и бабочек собиралось на весеннюю зелень. В жару они куда-то исчезали. Лишь надоедливые комары не давали покоя ни днем, ни ночью.
Эля кивнула в сторону. По дороге поднимая пыль, ехала телега. Женщины вышли навстречу. Анатолий остановился.
- Ты в гости приехал? – засмеялась Эльфрида.
- Я в поле к бабам еду.
- Толь, так заблудился, как это ты? Поле в другой стороне.
- Некогда мне, Эльфрида, - он отмахнулся.
- Там мужик какой-то приехал. Тебя спрашивает.
Ане показалось, он как-то многозначительно посмотрел на нее.
- Фамилию, отчество назвал. Довезти тебя, Анна? Я ворочусь.
Они переглянулись.
- Кто такой?
- Не знаю. Расспрашивать не стал. Серьезный такой мужик. Не словоохотлив. Да и торопился я. Довезти вас?
- Езжай, Анатолий. Дойдем сами.
- Ну, дело ваше. Бывайте. В сельпо он ждет.
Телега медленно тронулась.
- Спасибо, - крикнула Аня, отворачиваясь от пыли.
- Зря ты отказалась. Подвез бы.
В сумраке комнаты Аня выпила воды. Рука дрожала.
- Что с тобой?
- Эля, я сейчас пойду. Ты останешься и дождешься Лелю. Попросишь Дюсена отвезти ее в аул. Объясни ему все. Попроси, пусть сразу едут. Может про Лелю забудут, и удастся ее спрятать. Потом попробуй ее отправить к Нюре. Она уже большая.
- Подожди. Ты думаешь? Быть не может. Да за что теперь то.
- Да когда было то за что? Когда было за что?
Эля растеряно стояла перед ней. И уже уверенность Ани заставляла не сомневаться в реальности происходящего.
- Обещай, что поможешь Леле.
- Да.
Аня посидела на кровати, потом вытащила из ящика косынку и вышла.
- Там молоко в углу под полотенцем, - сказала она и закрыла дверь.
В комнате стало тихо. Занавешенные окна не пропускали солнечный свет, но душно было очень.
Эльфрида села на новый аккуратный табурет. Ирине Петровне на день рождения подарили. Агрономша радовалась ему, как самой необходимой вещи. И Лелька прыгала от радости, и у всех было отличное настроение. Крепкий табурет получился.
«Чем спокойнее живем, тем страшнее», - вспомнила она слова Ани.
Дорога, выбитая телегой. Так бы идти и идти в степь. «Далеко – далеко». Аня сняла белый платок с плеч и повязала на голову. Припекает затылок сильно. Заболела рука, слабость вдруг охватила все тело. Быстрей бы дойти. Может, забудут про Лелю.
Воду надо было взять, не подумала. Здесь идти всего ничего, близко. А воду надо было взять.
Она остановилась, закрыла- открыла глаза. Все стало расплываться. Аня почувствовала, что может потерять сознание. Это еще не хватало.
Выжженная степь, ветер. Солнечные лучи прямо спускаются, касаясь земли. Каждый лучик, как тонкая ниточка. Как она может видеть эти лучи? Эту россыпь переливающихся струн? А на пригорке, где село, Володя! Он машет ей: « Аня! ». Но она не в силах бежать к нему. Пусть она поднимет руки. Вот так. Он увидит. Это главное.
Она еще успела подумать, куда она упадет. Трава и сухая земля. Упадет, пыль поднимется клубами.
«Стала ночь на день похожей, море света над тобой.
Эй, товарищ, эй, прохожий,
С нами вместе песню пой!».
Аня очнулась от того, что жгло губы.
- В этой пустыне надо с водой ходить, а я со спиртом. Жжет?
Человек, которого она видела на пригорке, наклонился над ней. Она хотела спросить: «Вы кто, товарищ?» Но сил не было. Она лежала на дороге. Что-то кололо в шею. На зубах чувствовался песок.
Он приподнял ее, чтобы она могла сидя опереться.
- Тебе лучше? Как ты?
Очень худой, с темными кругами вокруг глаз. Он пытался определить слышит ли она его.
- Аня.
Вдруг до нее дошел смысл происходящего: она в сознании. И невероятное, что можно было вообще предположить, этот чужой не знакомый человек был Володя.
- Куда ты идешь? Что с рукой?
Аня никак не могла прийти в себя.
- Аня, ты меня слышишь? Это я, Володя.
В горле пересохло.
- Что с тобой?
- Меня вызвали в сельпо, - собравшись с силами, прошептала она.
- Вызвали? Это я тебя искал.
Наверное, у нее грязное лицо. Совсем другой. Тени на щеках, коротко стриженые волосы.
- Я не смогу тебя нести. Ты можешь идти?
Володя вытер лоб. Такой исхудавший. Руки крепкие.
- Почему ты мокрый?
- Жарко, Аня, как в Африке. Я не привык. Ты сможешь идти?
Она не отвечала. Чистая белая косынка сбилась на бок, на щеках разводы. А на лице не известная ему взрослая улыбка. Захотелось обнять ее. Она рассматривала - узнавала.
- Привыкнешь? - Володя улыбнулся.
Они вернулись до половины пути, когда их увидела Эльфрида. Володя закричал: «Воды». Но она не услышала, он пошел навстречу. Аня села в траву, спугнув большого кузнечика.
Высоко в небе пара орлов ловя потоки воздуха, вырисовывали только им известные узоры. Оказалось, отсюда беленый домик агронома выглядел удивительно живописно. Совсем недалеко от него юрта, а рядом Айгуль жена Дюсена с маленьким ребенком на руках. По дороге обгоняя друг друга к Ане бежали Володя и Эльфрида.
Приятный порыв ветра освежил лицо. Еще неделя и ночи станут прохладнее. И жара спадет. И все будет хорошо.