Саша понял, что речь шла о нем, что все уже решено – его даже не пригласили к телефону.
– Ну, что я говорил?
Старик аккуратно поставил кофейную чашку на блюдце.
– Зря ты пари не принял. Я бы сейчас наслаждался!
Он широко улыбался.
Саша заметил, что, говоря и улыбаясь, Старик не отрывает взгляда от своей шоколадной, с цветной, по древнерусскому обычаю, поливой по краям, керамической чашечки, словно всматривался, не осталось ли на донышке еще кофе.
– Чем? – спросил он.
– Что – чем?
– Чем бы ты сейчас наслаждался?
– Что за вопрос? Бутылочкой армянского коньяка, которую ты бы мне проиграл, конечно!
– Зачем тебе коньяк? Ты же не пьешь.
– Друзья пьют.
Старик засмеялся.
Шутка получилась дубовая, и оба они подумали, что говорят о пустяках, потому что наваливается на их судьбы что-то огромное и не пережитое еще, нечто совершенно новое и неизвестное, от которого не открутишься, не свернешь – ни влево, ни вправо, хоть и относились оба к этому совершенно по-разному.
Саша молчал.
Он хорошо представлял себе, что такое стройка нового полигона в глухой болотистой местности на той грани, где кончались леса, и тундра начинала отхватывать жадными, невидимыми, порой, с поверхности, языками вечного холода свои пространства.
– Ждешь? – спросил Старик.
– Да, – ответил Саша.
Он свое сделал.
Оставалось ждать фонтана телефонных звонков, которые определят всю его жизнь, уже ни о чем не спрашивая. И только одного звонка не будет среди всех. Именно его не будет.
Он почувствовал себя смертельно уставшим.
Но и к этому состоянию он привык. Он давно научился преодолевать его.
Но иногда он загонял себя до полного, точнее – почти полного изнеможения.
И вот тогда, чтобы преодолеть его, он однажды написал в очередном письме в бездну, без которой, как он думал, не сможет существовать на свете: "Положить бы голову тебе на колени и заснуть, Рыжик…"
Никому бы больше он не сказал о том, до какой степени иногда устает. Только ей он мог признаться в этом, понимая, что даже невыполнимая, но овеществленная в слове мечта, спасает.
Он отправил тогда ей это письмо и почувствовал себя способным полноценно работать, думать еще хоть трое суток.
Всю последнюю зиму он жил письмами к ней, своей Мраморной Девочке и ожиданиями ответа на них.
Он читал и перечитывал их, как стихи, они вносили в его жизнь нотку нежности, без которой он просто сошел бы с ума…
– Шурик! Тебя к телефону, – заглянув к ним, сказала Лена.
Он медленно поднялся, кивнул ей в знак благодарности.
– Климов слушает, – произнес он ровно и холодно.
Он знал, что позвонит кто угодно, только не та, которая, как полагал он, его бросила. Пре-не-брег-ла.
А потому любой звонок был ему сейчас безразличен.
Строгий, привыкший к командам, "военный" голос коротко произнес:
– Здравия желаю. Вам следует… завтра… в13-30 быть…
– Хорошо, – ответил Саша.
– Простите, не понял? – изумленно произнесли на другом конце провода.
– Есть! – резко сказал Саша и, кладя трубку на рычаг старого черного телефона, подумал:
– Это серьезно. И это затягивает полностью. Как раз то, что мне сейчас нужно. Ай да отцы-основатели! Психологи. А впрочем, как могло быть иначе?...
Он подошел к Старику. Тот только спросил:
– Когда?
Саша ответил.
Старик взглянул на часы.
– Как раз успеваешь "Северным". Есть время подготовиться, переодеться, хотя бы. Не московским же франтом туда ехать. Я сейчас принесу всё, что тебе пока необходимо. Потом кое-что подвезу. У меня есть допуск.
Сузились серые, стальные глаза друга:
– А у меня?
– Что "у тебя"?
– У меня есть допуск?
– Я полагаю, что уже на перроне тебя встретят и сопроводят, куда надо. И не смотри на меня так, не я же всё это затеял!
Саша опустил ресницы. И в самом деле, Старик прав.
– Хвали Бога, что у нас с тобой один рост, – смеясь, сказал Старик.
– Полнота разная, – усмехнулся Саша.
– Что так, то так. Запустил я со спортом. Ничего, не на бал едешь.
Они подошли к большому стенному шкафу.
– Примерь, тщательно примерь, – сказал Старик и передал ему пару сапог. – Сейчас там это главное. Стройка вроде бы закончена, но… Ах, Боже мой, Шурка, как я тебе завидую!
Он присел на корточки и снизу вверх оглядывал Климова.
– Ты у нас не только первый красавчик на факе, ты еще и везунчик. Счастливый Ангел, которого бросила девушка!
– Женатый, между прочим, – проворчал Саша.
– Ах, да! Прости. Про это я совсем забыл. Но народ только так тебя и называет. Согласись, по-английски это звучит, как песня!
– Не соглашусь, – сказал Саша. – Это звучит плохо. На любом языке.
И что-то словно обожгло, ударило его. Он отбросил сапог, подошел к окну. Странная темная гремучей змеей ползла с востока туча, так, словно ему одному предназначалась, за ним одним шла, чтобы поглотить.
– Ты чего, Шурик? Прости, я, как всегда, неудачно пошутил.
Саша отвернулся от окна.
– Это ты прости меня за маскарад. Я ведь прекрасно знаю, что меня там обмундируют по всей форме.
– Да, ты прав. Я только хотел, чтобы ты хоть чуть-чуть представил, что тебя ждет…
– Я представляю.
– Ну, конечно же! Целина, походы. Ты, ведь, сибиряк.
– Да, – сказал Саша и оглянулся на окно.
Ярко светило солнце, небо было чистым, как слеза ребенка. И не было в нем никаких туч.
"Почудилось", – подумал Саша, и нездешний морозец, странный внутренний холодок на долю секунды сковал его и только тогда он позволил себе подумать: "Рыжик! С ней что-то не так!".
И отбросил ненужное предчувствие и запретил себе впредь и навсегда возвращаться к невозвратному.
Не до рефлексий.
– Что ты сказал?
– Пойдем, покажешь свои владения.
– Я как раз собирался предложить тебе это.
И они вышли в тихое и ясное карельское утро.
Санкт-Петербург
(Прод. Сл. Пишу и плачу. Так всё горько у них сложилось…)