«Ты прощаешь других не для того, чтобы излечить их. Ты прощаешь других, чтобы излечить себя.»
Чак Хиллиг
Каждую ночь я твержу себе, что нахожусь здесь в последний раз. Вот и сейчас, стоя у надгробной плиты, злобно смотрю на его имя, проклиная свою бесхребетность.
— Ты сам виноват! Слышишь! В этом только твоя вина! Твоя! Я буду упрекать тебя вечно! Слышишь меня?!
Слёзы безостановочно текут по моим щекам, орошая мёртвую землю. Я разворачиваюсь, желая убежать поскорее от этого страшного места, но не могу. Снова вглядываюсь в надпись с его именем. Свет моего фонаря выискивает какие-нибудь знаки, оставленные им для меня. Какая же я дура...
— Думаешь, твой поступок был правильным? Ты правда считаешь, что разрешил таким образом все проблемы? Ты ведь не только от них сбежал, но и от меня! Зачем было давать обещания, если собирался оставить этот чёртов мир?!
Уже два месяца, как я веду этот бессмысленный разговор сама с собой. На мои вопросы никто никогда не сможет дать ответы. Самое жуткое — быть в неведении. Яростную ненависть не на кого направить — только на себя и на эту могилу.
— Папа, папочка, как же я устала... безумно устала. Жизнь кажется хрупким сном — всё как в тумане. Просыпаясь среди ночи от кошмаров, я иногда слышу, как плачет бабушка. Она тоже тоскует, но пытается смириться с утратой сына. Смирение... Какое глупое слово. Оно насквозь пропитано невыносимой болью. Как мне смириться? Как простить тебя за слабость? Как прекратить винить себя в твоём самоубийстве?.. — мой голос на грани шёпота. Злость испарилась, а на смену ей пришло опустошение.
Внезапно меня ослепляет яркий свет. Прикрываю глаза рукой, и в этот момент слышу тихие шаги, буквально в паре метров от себя. Срываюсь с места так быстро, насколько это возможно.
— Эй! Подожди! — кричат вдогонку.
Темнота окутывает всё вокруг, лишь слабый свет луны пробивается сквозь облака. Зрение ещё не до конца вернулось ко мне, поэтому уже через несколько секунду я спотыкаюсь о чьё-то надгробие, больно ударяясь коленом при падении. Не успеваю даже подняться, когда мужчина подбегает и преграждает путь, расположившись в проходе. Тяжело дыша, он продолжает ослеплять меня.
— Сказал же «подожди». Кладбище — не место для бега. Давай помогу, — он протягивает руку ко мне, но я не спешу принимать помощь незнакомца. Продолжаю сидеть на прохладной земле, обдумывая, как побыстрее сбежать.
— Вы не могли бы не светить мне прямо в лицо? — вежливым тоном интересуюсь я, дабы произвести благоприятное впечатление.
— Извини. — Луч падает на землю, освещая роковое надгробие. — Так лучше?
— Да, спасибо.
Мне удается разглядеть форму сторожа. Интересно, когда они успели его нанять. Надо обязательно найти выход из создавшегося положения. Если он надумает позвонить бабушке, это будет моя последняя ночная вылазка. Тупая пульсирующая боль в колене начинает постепенно стихать, так что я поднимаюсь на ноги, опираясь на надгробный камень.
— Я Вас раньше не видела.
— Сегодня моя первая смена. А ты что частенько гуляешь здесь по ночам?
— Да нет, сегодня второй раз.
— Врать не хорошо, молодая леди, — с улыбкой говорит мужчина.
— С чего Вы решили, что я вру? — ненавижу, когда меня ловят на лжи.
— Возможно, я кое-что слышал из твоего монолога, — признается мужчина, изрядно смутившись.
Его слова окончательно выбивают меня из колеи. Почувствовав, что я расстроилась, сторож пробует исправить положение, меняя тему разговора.
— Идём, провожу тебя к воротам. Кстати, как ты пробралась на кладбище, если они закрыты?
Вот ещё, не буду я выдавать свою лазейку.
— Увидела белого кролика на дороге, побежала за ним в нору и волшебным образом очутилась здесь.
— А ты та ещё шутница, — он тихо смеётся, будто опасаясь потревожить сон здешних обитателей. — Пойми, я обязан, как минимум, оповестить твоих родных. Ты ведь понимаешь, что нарушила закон?
Мы продолжаем медленно продвигаться к выходу. Что же теперь делать? Могила отца — моя последняя надежда на исцеление, освобождение.
— Ты можешь приходить сюда днём. По ночам гулять всё равно слишком опасно.
— Не могу.
— Почему?
— При дневном свете его могила выглядит настоящей, а его смерть становится более реальной.
Мы погружаемся в молчание. Ворота уже виднеются вдали, освещенные единственным фонарем, стоящим у дороги. Я собираюсь начать умолять его разрешить навещать отца хотя бы пару раз в неделю, но он сам прерывает тишину.
— Как тебя зовут?
Растерявшись, я выпаливаю первое, что приходит в голову:
— Алиса.
— Кхм, — сторож неуклюже скрывает свой смех. — Алиса значит. Хорошо. Меня зовут Ярослав. Так вот, что я хотел сказать, ты можешь иногда посещать кладбище по ночам, но только оповестив меня заранее о своём приходе. Договорились? И не бегай больше за кроликами, я буду открывать ворота.
Мне не остаётся ничего другого, кроме как оторопело смотреть на Ярослава. Ничего не понимаю, в чём искренне ему признаюсь.
— Моя жена тоже здесь похоронена. Прошло уже немало лет. Дети выросли и разъехались по другим городам, а я остался один в доме, где проживали лишь воспоминания. Работа в офисе угнетала всё больше, а к людям я уже давно утратил интерес... Это место теперь моя крепость.
Остановившись около ворот, Ярослав немного помедлил, собираясь с мыслями.
— Пойми, смириться окончательно с потерей близкого человека невозможно. Тогда ты просто забудешь его, стирая в памяти все следы существования. Но ты должна попытаться простить и себя, и отца. Прими то, что произошло, не осуждай, просто живи, отпустив ненависть. Только так можно обрести долгожданный покой, избавиться от отчаяния.
— Как думаете, у меня когда-нибудь получится... простить?
— Если ты его правда любила, то можешь даже не сомневаться в этом. Тебе просто нужно время, чтобы осознать и понять.
Я отворачиваюсь от Ярослава, скрывая свои слёзы, и ухожу, зная, что вернусь сюда вновь. Через несколько шагов осторожно дотрагиваюсь до маленького листка в кармане куртки. На нём черным маркером выведено одно единственное слово, оставленное мне на память: «Прости».