"Суворовский алый погон". Повесть.
Глава двенадцатая
Отголоски «горсадовской битвы»
Каникулы пролетели стремительно, как один день, и снова разлука с родными, снова учёба.
Уже в первые недели второй четверти было назначено ротное комсомольское собрание. Причём, второе уже собрание в течение двух месяцев. Существовало в то время положение Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота о том, что во вновь формируемых подразделениях первые перевыборы руководящих комсомольских органов проводить через два месяца. Ведь вначале трудно избрать тех, кто наиболее достоин. Коллектив только сложился, и не ясно, кто и чем дышит.
Командиры не готовили и не предлагали никаких своих списков, как зачастую это делалось в некоторых организациях. Знали, что с суворовцами такой номер не пройдёт – непременно, прокатят именно тех, кого предложат им офицеры, как бы от имени партийной организации.
Собрание проходило в классе четвёртого взвода. Пришли суворовцы других взвода со своими стульями, и едва уместились в сравнительно небольшом помещении.
Собрание открыл секретарь, избранный на первый срок. Он предложил повестку дня, краткую, по словам, но ёмкую по содержанию.
Шутка ли, избрать комсомольское бюро на целый год. Может быть, во многих школах всё это постепенно и превращалось в формальность, но в суворовских училищах, порой, выборные руководители имели едва ли не большее влияние на жизнь роты, нежели суворовцы, назначенные на должности заместителей командиров взводов, командиров отделений и ставшие вице-сержантами.
Предлагали с мест. Секретарь записывал на классной доске. Кто-то назвал фамилию:
– Предлагаю суворовца Николая Константинова
Потом началось обсуждение кандидатов. Суворовцы говорили искренне, не поливали кандидатов елеем, указывали на те качества, которые не нравились в товарище, если таковые были. Хотя это вовсе и не означало, что требовали снять кандидатуру.
Дошла очередь до Константинова. Выступили Володя Корнев, Юра Солдатенко. Ещё два-три человека.
И вот голосование.
Комсомольское бюро – семь человек. Избранные были приглашены в канцелярию роты на первое заседание комсомольского бюро. Поскольку бывший секретарь в новое ротное комсомольское бюро по результатам голосования не прошёл, вопрос о том, кого предлагают в секретари комсомольской организации, задал партийный секретарь майор Пацикин.
– Константинов! – почти одновременно проговорили сразу несколько человек.
Николай вспомнил, что по пути в канцелярию роты, ребята уже о чём-то переговаривались полушёпотом, поглядывая на него. Тогда он не сообразил, в чём дело. Теперь стало ясно – заранее договорились.
Близилась годовщина училища. 19 декабря. 20 лет с момента вручения училищу Боевого Знамени. Боевое Знамя было вручено 19 декабря 1943 года, а занятия уже шли с сентября месяца.
Но о самом юбилее и о событиях, предшествующих вручению Боевого Знамени, позже. А пока о первых делах комсомольских, тесно связанных с приближающимся юбилеем, тем более именно они совершенно неожиданно приблизили окончательную развязку последствий побоища в городском саду.
В начале декабря помощник начальника политотдела училища по комсомольской работе старший лейтенант Петров собрал на совещание секретарей.
Это был деятельный офицер, чрезвычайно инициативный и настойчивый.
В небольшом помещении, служившим одновременно и кабинетом старшему лейтенанту и местом для всяких комсомольских дел – оформления наглядной агитации, изготовления всяких плакатов и прочего. Умельцев в училище было много. Делали всё красиво, ярко.
Секретари комсомольских организаций всех шести рот расселись на стульях. Константинов оказался рядом с секретарём комсомольской организации первой роты вице-сержантом Цимбалюком.
Познакомились. Теперь-то одно дело делали. Цимбалюк был приветлив, не кичился тем, что уже отучился в училище четыре года, а Константинов и четырёх месяцев форму суворовскую не носил.
Старший лейтенант Петров держался демократично, просто. Заговорил он сразу о предстоящем юбилее и мероприятиях, запланированных в связи с этим.
– В училище давно сложилась традиция. Каждый год в декабре месяце, то есть перед годовщиной, проводить беседы в школах города. А вот теперь, с этого года, и определённые цели этих бесед появились. Решено подобные беседы делать в восьмых классах, ну можно и в седьмых, конечно, в шестых и так далее. Но важнее всего именно в восьмых. Догадываетесь почему?
– После восьмого теперь можно в училище поступить. Типа агитки что ль? – предположил секретарь комсомольской организации выпускной роты. – Правильно придумано. Одно дело, когда учителя там или из военкомата кто рассказывает, другое – когда мы говорим.
– Верно, совершенно верно понял меня Сергей, – обратился он по имени к комсомольскому секретарю выпускной роты. – Ну а что думает Константинов?
– Хорошая традиция. Очень хорошая, – эмоционально ответил Николай. – А как школы распределены? Можно второй роте в шестнадцатой выступить?
– Эк, чего захотел, – правда, совершенно беззлобно и довольно добродушно вставил один из суворовцев, – Это наша школа.
– Да, действительно, третья рота постоянно уже много лет выступает в шестнадцатой школе, – подтвердил старший лейтенант Петров. – Ну а четвёртая рота выступает вот здесь, радом, в шестой школе. Так что все роты закреплены за школами.
– Тогда можно шестую роту закрепить за школой, что возле Площади Мира? – спросил Константинов. – Номер я не знаю.
– Можно, конечно, можно, – сказал старший лейтенант.
Константинов выбрал эту школу не случайно. Минувшей весной он ходил с родителями в гости к каким-то их знакомых. Там была девочка, которая училась в седьмом классе школы, что у Площади Мира. Площадь эта была на левом берегу Волги у Екатерининского моста. Съезд с моста – и сразу площадь.
Красивая площадь. Посреди ней сквер, движение – круговое. Вокруг – какие-то учреждения. Запомнилось, что там было Управление МВД и, кажется, Управление КГБ по Калининской области. Ну а дом, в который он ходил в гости, стоял неподалёку, сразу за трамвайными путями.
Трамвай в Калинине – едва ли не главный транспорт, рельсы опутывают весь город, а если взять самый длинный маршрут, то и за час не проедешь от одного разворотного круга до другого. То есть, свой путь от Мигаловского разворота трамвай совершает до центра, там перебирается на левый берег Волги по каменному мосту, что близ Речного вокзала, а потом движется в обратном направлении до Вагонного завода. Минимум час. А вот зимой можно пересечь Волгу по льду от одной ветки трамвайной, правда, не от конечной остановки, а просто напрямик, от того места, где пути поближе к берегу – минут за десять – пятнадцать пешком дойти.
Старший лейтенант Петров продолжал инструктаж. Он рассказал, как оформить путёвки выступающим, на которых учителя школы должны будут оставить свой отзыв о проведённой беседе.
Константинов взял образец. Нужно было написать путёвки каллиграфическим почерком.
«Пойду в увольнение и напечатаю на маминой пишущей машинке», – решил он.
Зачем ему понадобилось выступать именно в той школе, где учится дочка родительских знакомых? Интереса он к ней прошлой весной не проявил. А она? Пожалуй, это и не волновало.
Старший лейтенант Петров просил аккуратно коснуться и вопроса взаимоотношений суворовцев с городскими мальчишками, убедить, как это плохо, когда враждуют они, ведь у Советского Союза и так достаточно врагов, и так обстановка международная напряжена до предела. Врагу на руку, когда у нас в стране враждуют армия с народом, пусть ещё даже на таком, подростковом уровне.
Когда завершил инструктаж, попросил Константинова задержаться ещё на пару минут.
– Вот что Николай, перед тобой ещё одна задача стоит. В связи с решением о наборах в училище ребят после восьмого класса, просили, чтобы я прислал суворовца выступить по Калининскому областному радио. Так что быстро готовь текст. Расскажи о том, как поступал, о том, как учишься, поделись своими впечатлениями. Тебе нравится учиться?
– Ещё бы!
– Ну, вот и об этом расскажи. Словом, готовь текст и приходи. Посмотрим вместе. Ну и начальнику политотдела нужно показать будет.
– Понял. К какому сроку подготовить?
– Сегодня среда… К пятнице. А выступление в понедельник. И в понедельник, после того, как выступишь, сходишь в школу и договоришься о встречах с суворовцами. Найдёшь человек десять таких, что могут выступить?
Константинов прикинул и сказал:
– Конечно, найду.
В пятницу текст обсудили со старшим лейтенантом Петровым. Потом он попросил подождать и пошёл к начальнику политотдела. Тот сделал поправки и одобрил. К подобным выступлениям на радио – на телевидении пока ещё это было крайне редким – относились в то время очень серьёзно.
Ну а в субботу дома, в увольнении, Константинов зарядил в машинку несколько листов через копирку и напечатал два десятка бланков путёвок.
В понедельник его освободили от занятий. Запись на радио была назначена на десять часов утра. Калининское радио находилось в левом крыле Екатерининского дворца. Там царила какая-то особая обстановка. Константинову понравились люди там работавшие, понравились их простые, сердечные взаимоотношения. Впервые он окунулся в среду журналистики, пусть радиожурналистики. Но вряд ли она сильно отличалась от журналистики обычной.
Смеялись, шутили, что-то наперебой рассказывали друг другу. Потом взялись за него. Старший лейтенант Петров предупредил, чтобы он, несмотря на то, что текст будет перед глазами, выучил его наизусть.
Николая попросили прочитать сначала не в микрофон. Всё понравилось. И тут вдруг стало тихо. Никто больше не разговаривал, не шумел, стулья не двигал. Запись!
Записался с первого раза.
– Молодчина! – похвалил оператор. – Такое редко бывает. Хочешь послушать, что получилось?
– Конечно, если можно.
Удивительно интересно было слушать свой собственный голос. А ведь всё это скоро услышит вся Калининская область. И город Старица, и возможно услышат его друзья. Ну и, конечно, услышат в Калинине. Может и Наташа услышит? Да пусть слушает, что ему теперь до неё?! И Алёна Базарова из 16-й школы – девочка, которая нравилась ему, но с которой так и не встретился ни разу. Он не понимал тогда, почему попал именно в 16-ю школу, которая была на правой стороне Волги, в центре города, если сам жил возле Речного, не левом берегу, и рядом была школа, в которой учились все его друзья из двух дворов. Там было две группы домов по обе стороны от только что выстроенного нового здания Политехнического института. Два огромных каре пятиэтажных домов. Только одно каре близ трамвайной остановки было замкнутым, а второй, которое составлял в числе других двух и дом, в котором жил Константинов, как бы замыкалось зданием детского сада. А между садом и его домом церквушка была, конечно, в ту пору заброшенная. В складские помещения превращённая.
Георгий Александрович, когда ему показывали квартиру, которую предлагали в том случае, если он согласится работать в Калинине, посмотрев в окно на Волгу и Речной вокзал с надписью «Ресторан», пошутил со свойственным ему иногда чёрным юмором:
– Все условия: напиться, помолиться, – он сделал паузу и закончил: – утопиться!
После записи на радио Константинов перешёл Волгу по огромному цельнометаллическому мосту и отправился в школу. Сразу к директору. Секретарство комсомольское приучало к общению с людьми, к общению без робости перед начальством разного уровня. Директор школы! Ещё год назад для школьника величина необыкновенная. В директорский кабинет попадали разве что по причине каких-то нарушений. Иначе и нужды не было. А тут по делу. Пришёл как представитель училища, да с предложением о проведении бесед.
Конечно, встретили его уже не как простого мальчишку. Директор – пожилая женщина, очень характерного «директорского» вида, рассказала о школе, предложила классы с шестого по восьмой. Было их двенадцать – шестые «А», «Б», «В», «Г», точно такие же седьмые и восьмые.
– Я сам, если можно, выступлю в восьмом «А», – попросил Константинов. – Там учится дочка наших знакомых, Наташа Ракова.
– Наташа? Хорошая девочка Наташа. Отличница, – сообщила директор.
Условились о времени, и Константинов, гордый от выполненных двух первых серьёзных задач в новом своём секретарском качестве, отправился домой. Оставалось ещё время пообедать дома, а потом уже поспешил в училище на самоподготовку.
А через несколько дней он во главе группы из двенадцати человек отправился в школу для проведения бесед. Время беседы 45 минут. Целый урок. Надо ведь ещё найти, о чём говорить, как говорить. Надо построить беседу так, чтобы интересно было не только мальчикам, но и девочкам.
Учительница представила его, рассказала, что перед ними выступает суворовец Николай Константинов, секретарь комсомольской организации роты, которая набрана только в этом году на три года. Ну и пояснила, что каждый ученик восьмого класса может уже весной подать документы в военкомат, если решит поступать в училище.
Едва предоставила слово Николаю, как одна из девчонок звонко так спросила:
– А девочкам можно поступать? Вот у нас Наташа Ракова прямо мечтает.
Все засмеялись. Шутка не была злой, а потому кто-то ещё и прибавил:
– Нет, она не поступать хочет, она замуж за суворовца хочет, – и тоже со смехом, без сарказма и иронии.
Учительница погрозила пальцем:
– Это ещё что за шутки!?
А Наташа, кажется, чувствовала себя именинницей, ведь это её знакомый суворовец проводил беседу.
Константинов рассказал об истории училища, о том, для чего создано Калининское СВУ и другие, подобные ему училища. Он очень просто и доходчиво делился своими мыслями об учёбе, дисциплине. В конце беседы спросил, есть ли вопросы:
Стали спрашивать о недавней драке в городском саду. Это событие долго волновало весь город: «Как же так, дорогие защитники Отечества, что ж вы напали то на городских мальчишек».
Что там произошло, толком никто не знал. Очевидно, известно это было лишь следственным органам, ведь какие-то меры были приняты, но в те времена подобная информация широкой огласки не получала.
И вдруг один паренёк сказал:
– В городе наказали тех, кто… ну, вроде как виноват. А что ж в училище, все правы что ли?
Константинов сразу возразил:
– Почему же? Из училища отчислен зачинщик драки – суворовец выпускной роты, – он поправился, – выпускного класса.
– Зачинщик? – недоверчиво переспросил парнишка. – Зачинщик по городу разгуливает. Мой брат его видел. Гуляет, да смолит одну за другой. А вы говорили, что суворовцам курить запрещено.
– Откуда вы знаете, кто зачинщик и что он разгуливает по городу? – удивился Константинов.
– Говорю же, брат знает. Он там случайно оказался. Ну, в компании был в гор-саду с ребятами. Только он не начинал ничего, он даже пытался отговорить.
– Не понимаю, кто начинал, кого отговорить? Расскажите толком.
– А что рассказывать? Бродил там один куряка по аллейкам в сторонке, ну и на компанию набрёл. Брат там кого-то из ребят знал, вот и подошёл к ним. А тут суворовец, плюгавенький такой. Ну и ребята стали прикалываться. Покурить попросили, потом пива выпить предложили. Он выпил. Тогда попросили сходить ещё купить. Он обещал купить. Вроде всё шло-то нормально, – информация была явно процеженная и подправленная в интересах городских ребят, но, тем не менее, что-то близкое к правде проскальзывало.
– Он сам подошёл к ребятам? И за пивом сам побежал? – удивился Константинов, почему-то сразу подумав, что это вполне мог быть Наумов.
– Да, обещал пива купить, а сам свою кодлу привёл. Наклепал на ребят наших. Привёл-то таких, ну… посильнее наших. Верно, наврал, что его обидели, а его и не думали обижать. Не знаю, зачем уж, денег что ль жалко стало. Или что?!
– А как он выглядел?
– Брат сказал, что точно, как новичок. Неуклюжий такой, а форма новёхонька. Да, брюки широченные. У тех, что прибежали с ним, брюки заужены, кителя не новые, ну, словом, бывалые прибежали.
Весь класс слушал, затаив дыхание. Подобные истории всегда интересны, а тем более, если они овеяны тайной. Говорили много о дружбе, предупреждали о том, что драки будут пресекаться очень жёстко, но о том, как и что произошло, ни слова.
Константинов понял, если даже городские ребята заметили, что новичок, тут уж точно новичок. А кто из новичков много курил? Курили многие, но чадил, как паровоз разве что Наумов, ну ещё, может, «Фан», да «Глян» – он совершенно машинально подумал о приятелях Наумова, вспомнив их прозвища, впрочем, данные по фамилиям. Тут же и поправился мысленно: «Фаюткин и Глянченко не подходят под описание. Глянченко вообще рослый здоровяк, да и Фаюткин не хилый парень. Но неужели всё спровоцировал Наумов?»
А разговорчивый восьмиклассник резал правду матку, возмущаясь тем, что в городе кому-то крепко досталось, а в училище виновник гуляет себе в городе по выходным.
– А сам-то этот хиляк, как драка началась, сразу в кустарник шмыгнул. Брат видел. Хотел ещё подойти к нему, устыдить, но куда там. Тот так рванул, что пятки засверкали. Гор-сад то не такой уж большой. Он сразу на центральную площадку, а там народу полно. Брат к ограде подошёл, и видел, как тот хиляк перебежал дорогу и ещё каким-то суворовцам жаловался, наговаривал. Ну тем, что у дома офицеров стояли. Они тоже бегом в гор-сад. Да… чуть не забыл. Тот, такой здоровый суворовец, когда ударил нашего, вроде как сказал, мол, это тебя за… – он наморщил лоб – за «умчика», за «умника», а за наумчика. Точно. Можете у брата спросить.
Прозвенел звонок. Беседу надо было завершать. Учительница поблагодарила за встречу, а Константинов того парнишку за информацию. Сказал, прощаясь:
– Командование ещё не завершило разбор. Тайное всегда станет явным.
Но это он сказал ради того, чтобы как-то разрядить обстановку. Ну а что будет, и будет ли вообще какое-то продолжение разборов и выяснений, не знал.
Вполне понятно, следуя негласным законам, Валера, которого отчислили, когда его припёрли к стенке фактами против него, не стал выкручиваться, поскольку нечего было возразить – действительно ведь дрался. Что ж отрицать?
Когда всей группой возвращались в училище, ребята наперебой делились впечатлениями, а Константинов шёл молча, занятый своими мыслями: «У брата этого паренька обо всём выспросить? А для чего? Во-первых, и так теперь всё ясно, а, во-вторых, как распорядиться информацией»?
Снова он оказывался перед сложным решением.
Сообщить начальству о том, что услышал, он не мог. Это означало – настучать. Тем более не мог этого сделать, поскольку с Наумовым у него был конфликт. Вдруг да кто-то скажет, что счёты сводит. Нет, это не годилось.
Оставить всё, как есть? Но ведь жаль того парня, который отучился в училище целых шесть лет, в том числе и самых первых, самых трудных, когда ребята пели «ненаглядная мама, в чём я так провинился, что меня ты та рано в СВУ отдала»! Пусть в песне натяжки, пусть те, кого вот так малышами отдали в училище, никогда б не пожелали себе судьбы иной, но ведь он, этот Валера, сколько выдержал, как закалил свой характер для службы, а тут из-за какого-то «наумчика» лишился всего. Он ведь, судя по тому, что услышал Константинов, не задирался, ни на кого не нападал, а просто пошёл на выручку.
Вполне понятно, что школьник что-то не договаривал, но что?
Вот и училище. Но что же, что же делать Константинову? Оставить всё так – значит пренебречь человеком, напрасно пострадавшим, и уже отправленным домой, да ещё отправленным с таким позором, со срезанием погон перед строем. Каково ему сейчас? Пришёл в какую-то школу, сел за парту с городскими ребятами? Где? В каком городе или в деревне? Куда он теперь? В институт? Или в армию, теперь уж солдатом – учёба в суворовском не засчитывается в службу. Думал он свою думу, и так ему было обидно за Валеру, с которым и знаком-то не был.
Доложить сейчас же о том, что услышал в школе?! Хоть помощнику по комсомолу, хоть своему офицеру-воспитателю. Доложить, и сразу оказаться кем? Стукачом? А ведь и сам Наумов, и «фаны» и «гляны» непременно так и заявят. Нет, так тоже Константинов поступить не мог.
Вот и думал, что же важнее сейчас? Собственный авторитет или справедливость? Собственная непогрешимость в глазах суворовцев или судьба незаслуженно наказанного?
Коллектив – великое дело! Настоящий, здоровый воинский коллектив – самый лучший воспитатель и наставник. Но среди всего самого, самого здравого, воспитывающего, порицающего подлость, лож, ябедничество, бывают и этакие вот не совсем ясные для понимания моменты. Считается, что нельзя выдавать начальству даже подлецов и негодяев? Даже воришек, если ловили их, не сдавали командирам, а воспитывали сами.
Был и ещё один, уже третий вариант – просто сообщить всё, о чём услышал друзьям отчисленного из училища Валеры?!
А что они сделают с этим наумчиком? Не получится ли, что сам Константинов окажется провокатором и зачинщиком расправы? И снова отчисления тех, кто, негодуя, рассчитается с Наумовым? А тот будет себе ходить да смолить по городу, возмущая городских мальчишек.
Сколько Николай Константинов не искал ответа, ответа не было. И не с кем было посоветоваться. Любая попытка посоветоваться, давала информацию. И тяжёлым грузом висело, кандалами висело не нём то, что сам он имел основание не просто обижаться, но искренне негодовать на Наумова за подлость, которую тот учинил на вечере.