Трижды изменник Родины. Часть 2

Гунки Хукиев
         
                ЖИЗНЬ ДЕТЕЙ ССЫЛЬНОГО НАРОДА.
     Самые светлые часы в жизни детей и молодёжи были в те дни, когда в клубе «крутили» кино. В основном, крутили советские фильмы, но бывали и зарубежные, такие, как американский фильм «Тарзан», или индийский – «Бродяга». И дети, подражая киношным героям, вместо имён давали друг другу клички, а взрослым сокращали фамилии, например: Косарёв– Кося, Ковалёв– Каваль, Шаповалов– Шапа и т. д.

Скорее всего, это происходило с лёгкой руки пожилых чеченцев, которые почти не владели русским языком, и не привыкли обращаться друг к другу по имени и отчеству. Но они слышали в правлении колхоза, как председатель или бригадир обращались к своим рабочим по фамилии. И пожилые чеченцы как воспринимали фамилию на слух, так и запоминали, а потом так обращались к человеку. Таким образом, сам председатель колхоза Выродов получил имя – Вырад.

Местное русскоязычное население без злобы, с улыбкой приняли это новшество, и тоже стали обращаться по-чеченски.
Я получил у ребят кличку Шарик – говорит Шери. Они нашли её созвучным с моим именем. И ничего личного. Но мне это собачье имя не нравилось, а моих ровесников, наоборот, оно веселило. И я каждый раз в ответ на такое ко мне обращение бросался в драку. В глазах их родителей я стал не просто хулиганом, а бандитом. Здесь присутствовал и наш политический статус – дети бандитов. Ибо сын бандита не может стать никем иным, кроме как бандитом. Точно как в сюжете индийского фильма «Бродяга», где сын судьи должен стать судьёй, а сын вора обязан стать вором.

Улица жила по своим правилам, но некоторые законы улицы были мне не по душе. Всякие там клички, попытки унизить слабого и беззащитного, отборная брань, где всё произносится через слово мать, – всё это мне не нравилось, это я терпеть не мог. А вот набеги на колхозные бахчевые и фруктовые сады, уличные драки по понятиям – один на один, курение – всё это я принимал, это меня устраивало. Я даже пробовал выпивать в компании сверстников.
Село Васильевка больше принадлежало русскоговорящему населению, чем киргизам. Здесь жили русские, украинцы, белорусы, немцы, греки и т. д., ну и мы – чеченцы с ингушами.

Население это очутилось здесь по двум причинам.
Во-первых, это семьи бывших героев гражданской войны, воевавшие против басмачей. Они так и остались в Средней Азии по зову партии – устанавливать, а затем укреплять советскую власть.
Вторые – семьи ссыльных врагов народа, кулаков и прочих контрреволюционеров, которые появлялись в селе сначала в 20-е, а потом и в 30-е годы, а с 1944 года ещё и мы, чеченцы и ингуши.
Вторая категория граждан симпатизировала чеченцам, их объединяла ненависть к советской власти. В трудные времена они помогали нашим семьям, делились куском хлеба. Но жизнь была неоднородной и неоднозначной.

Пока взрослые занимались житейскими проблемами, дети на целые сутки были предоставлены самим себе, за исключением часов, проводимых в школе. Надо отдать должное нашим учителям – за редким исключением они не разделяли нас на своих и чужих, на врагов и защитников Родины. Чего не скажешь о патриотически настроенных пионерах и комсомольцах. Как гласить чеченская пословица: «Дети что слышат дома, то говорят и на улице». По тому, как местная «шпана» не умела скрывать ярко выраженный дух нетерпимости ко всяким «изменникам Родины», было видно об отношении их родителей к нам.

А мы, чеченские дети, также знали дореволюционную историю своего народа по рассказам своих родителей, которые знали царскую Россию до своего совершеннолетия. И сами убедились, как нас лишили Отчизны, что с нами происходит и ничего хорошего нас в жизни не ожидает. Люди, далёкие от политики, мы просто жили там, где мы были сыты и счастливы, и никакой другой жизни не ведали и не хотели. А теперь нас оторвали от привычного быта, от родных гор и долин, где, как сказал Паки Мусхана, в печи от одного полена Кавказского бука, мы получали больше тепла и уюта, чем здесь от целого карагача.
А ты ещё найди этот карагач, а если найдешь, попробуй, сруби, истопи, согрей семью, вскипяти чай. Вмиг окажешься в комендатуре, в лучшем случае отделаешься штрафом, в худшем – попадешь в тюрьму. В степях, в горах Киргизии добыть топливо было такой же проблемой, как и еда, а зимы холодные. Люди сжигали курай, кизяк и всё что попадётся под руки.

Здесь нам, чеченской детворе, без вмешательства взрослых, надо было проявлять себя самим как личности, доказать, что мы не станем ходить изгоями, что мы равны со всеми, как в школе так и не улице. До поножовщины среди подростков дело не доходило, но и бегать шестёрками перед местными «пацанскими авторитетами» чеченцы не собирались. Принять нас на равных они тоже не захотели.
Значит нет?! Ну что ж, придётся провести жёсткую разъяснительную беседу.
У нас был один путь – завоевать авторитет – иначе нас сомнут, даже на улицу выйти не посмеем. Для разборок с чеченскими подростками приглашали более авторитетных мальчишек из города Фрунзе. У ребят был прижившийся кодекс драки: не костерить почём зря, драться на равных до крови, лежачего не бить, не выдавать никого в школе учителям, «мусорам», и даже родителям.

Это было по-нашему, по такому раскладу мы быстро завоевали своё место под солнцем, – первенство в селе – потому что мы были дружнее остальных. Наши ребята считали друг друга братьями, и все знали – за брата надо стоять до конца. Не было такого, чтобы бросались гуртом на одного, ведь у любого чеченского пацана есть старший брат, и не один.
Местные ребята поняли, что с чеченцами лучше дружить, чем враждовать.
Впервые в истории чеченского народа появилось новое поколение, усвоившее русский язык во всём его многообразии, естественно, с послевоенным блатным уличным жаргоном. Нашим родителям, да и братьям старше 14 лет, было труднее изучать новый язык, вот и брали с собой на базар, в комендатуру малолетних толмачей. В клубе вся длинная скамейка второго ряда была закреплена за чеченскими пацанами – никто не смел эти занимать места, пока нас нет.

Постепенно люди стали привыкать к новым условиям, где и взрослые стали завоёвывать авторитет, местные, работая с чеченцами в одном колхозе, уже не косились на «незваных гостей».
Но всё испортил трагический случай, который через 11 лет тенью ляжет на нашу семью. А дело было, вот какое: в 1947 году чеченец Ада из Курчалоя (родное его село в Чечне) на танцах убил фронтовика Косю (Косарева).
Ада был старше нас на 12 -15 лет. Мы с мальчишками, как только услышали это ужасное известие, стали выяснять – за что? Найти Аду не составило особого труда, он сам явился в сельский совет, сидел безмятежным видом, перекинув ногу на ногу, курил в ожидании милиции из района. Подмигивал пацанам и просил подкинуть курево.
Фронтовики в селе были на особом счету, многоуважаемыми людьми, и мы, дети, также чувствовали это.

А убил он Косю, штурмовавшего Берлин, за то, что тот пригласил на танец его русскую девушку. Это что – позёрство?
Виной всему было безрассудство спецпереселенца, доведённого реальной жизнью до отчаяния Пока за ним не приехали, его спрашивали: «Ты что наделал? Тебя же за фронтовика могут расстрелять!» А он отвечал: «Плевать! Мне всё надоело! Это не жизнь, а рабство».

Уж насколько бесправными были чеченские мужчины в то время, но даже они не могли понять и простить его. Старики с презрением осуждали поступок Ади: «Как можно за такую мелочь лишить жизни безоружного человека? И где? Танца-манца?». Они не понимали – ведь даже у чеченцев на свадьбе мужчина имеет право приглашать на танец любую девушку, и даже женщину. А раз ты пришёл на русскую свадьбу, то веди себя по их правилам. В понимании стариков даже посещение таких мест, где парни с девушками танцуют в обнимку, считалось бесчестьем.

Старики понимали, что этот позор коснётся их всех. Тут и так ходишь под клеймом предателя. Ада прямо на танцах, на виду молодёжи, вытащил из голенища хромового сапога нож с деревянной ручкой и всадил его Косе прямо в сердце. Но так не убивают даже заклятого кровника, убийцу отца, а он нарушил кодекс чести горца. С семьёй Ади перестали общаться.
С 1947 по 1950 годы смертная казнь была заменена на 25 лет исправительно-трудовых лагерей. Ада получил этот срок на полную катушку, он так и сгинул где то в тюрьме.

Этот поступок вызвал огромный резонанс, и оставил глубокий осадок в сердцах людей района – ощущение вины в душах чеченцев с одной стороны, и неприятные чувства других народов с другой. Два-три подобных случая, и всему народу этого достаточно, чтобы навечно заклеймить самих себя как подлых убийц. А в этой стране на всех чеченцев и так навесили ярлыки, от которых избавиться невозможно.
Но этот случай был на руку представителям власти. Во всех населённых пунктах функционировали комендатуры, где чеченцы раз в неделю отмечались, а выезд из села можно было осуществить только при наличии в руках пропуска от коменданта. Мы знаем, как наши представители правопорядка реагируют на подобные ЧП. О трагическом случае было сообщено всем, кому надо, вплоть до Москвы. И представители власти читали между строк совсем иной смысл, а именно – ссыльные чеченцы в отместку за фашистов начали резать фронтовиков.

А это лишний раз указывает на мудрость и дальновидность нашего великого вождя Иосифа Сталина, – он вовремя разоблачил злых чеченцев, мстительных, коварных людей! И с этим народом совместный «пшеничный пирог коммунизма» испечь невозможно.
И вот оттуда, сверху вниз, пришёл секретный циркуляр: усилить контроль за каждым шагом каждого чеченца с привлечением широких масс общественности.
Читатель, не слишком ли мы с вами драматизируем ситуацию? Мне кажется, нет, в этом есть здравый смысл. От обезумевших, доведённых до отчаяния людей можно ждать чего угодно. А уж доводить людей до отчаяния властные структуры Советского Союза умели.
Кто жил в советское время, тот поймёт. А наши события происходили ещё при жизни Сталина и его приспешника Берия.

А что до советских людей, то они честно исполняли свой гражданский долг и действительно начали следить за каждым шагом чеченцев, вернее, косились на их сапоги – не торчат ли рукоятки ножей оттуда, из голенищ.
Шери, который успел побывать на танцах до того, как его самого не посадили, рассказывает: Местная молодёжь поголовно ходила в ботинках. Только мы, чеченцы, носили кирзачи, доставшиеся нам от старших братьев и отцов, а всем мерещились спрятанные ножи в сапогах. Мы бы с удовольствием щеголяли в цивильных полуботинках, но у наших родителей не было возможности купить нам такую обувь.
Все эти долгие годы меня не покидала мысль, а сейчас подозрение сменилось уверенностью – дело об убийстве Выродова было сфабриковано против чеченцев из-за убитого фронтовика Косарева. Хотя между двумя убийствами промежуток в десять лет… Вот такая она – злая, мстительная, коварная, антинародная власть!
                СУД.
Через год следствия состоялся суд. И вот теперь на суде люди, не выбирая выражения, говорили про чеченцев всё, что у них в душе накипело за эти годы.
Здесь предъявили книгу – учебник моего младшего брата по истории, из которого были вырваны две страницы. По словам обвинения, эти листы использовались как пыжи, их, якобы, нашли на месте преступления. Следователи неоднократно делали у нас дома обыск, и им не составило труда сфабриковать эти «неопровержимые улики».
На предварительном следствии вещдоки из листов учебника нам не были предъявлены, они появились во время суда. Листки были скомканы, но явно не участвовали в убийстве Выродова, как и мы сами. Мы пытались обратить внимание суда на то, что на листах бумаги, служивших пыжами, после выстрела должны остаться характерные отверстия и следы пороха. Но судья не обратил внимания на наши слова.

Самое активное участие в деле сыграла потерпевшая сторона, то есть жена председателя колхоза Выродова, которая во время следствия развернула бурную деятельность. Она даже разыскала того самого бригадира Ковалёва, который к тому времени уже переехал с семьёй на другое место жительства. И теперь перед судом Ковалёв выступал свидетелем бандитских выходок Шери.

Судья Ткаченко задал ему вопрос: знает ли он подсудимых? Ковалёв мельком глянул на скамью подсудимых и без всякого злорадства, по-житейски утвердительно ответил:
– Да, знаю. Жили в одном селе.
Судья не стал задавать стандартные вопросы суда, где и при каких обстоятельствах они сталкивались, а прямо спросил:
– Правда ли, что подсудимый Кадыхаджиев Шери заставил вас танцевать барыню?
– Правда, – ответил Ковалёв.
– А вы не знали, что здесь существует Советская власть, вы же за неё воевали, дошли до Берлина, а здесь каких-то мальчишек испугались? – с явной иронией спросил судья.
От этих слов судьи Ковалёв вспыхнул:
– Да, знал! но Советская власть далеко во Фрунзе (сегодня Бишкек), а когда под брюхом торчит кинжал, и вы, товарищ судья, танцевали бы, не только барыню, но даже цыганочку, – с обидой отшил судью громадного роста мужчина. Потом опять взглянув в нашу сторону, добавил:
– Они завалили моего фронтового друга Косю. Да им зарезать человека, что нам с вами плюнуть.

Вот он, кульминационный момент закулисной программы советского правосудия сфабрикованной против всего чеченского народа.
Нож, кинжал, чеченец и разбойник – так было сказано о чеченце в «Малом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» (МЭСБЕ) 1899–1902 годах выпуска. Такое представление о чеченцах, прямо со страниц произведений М. Ю. Лермонтова, живет в сознании всех народов, знакомых с русской литературой.
Простодушный мужик Ковалёв, сам того не ведая, сыграл роль обвинителя честно, и по-своему был прав. Никто бы его не осудил за клевету и дачу ложных показаний, ни морально, ни уголовно, даже если бы захотели. Ковалёв и Косарёв действительно вместе прошли всю войну, и были близкими друзьями. Об этом знало всё село. Так сложились обстоятельства. И семья Кадыхаджиевых стала жертвой этих обстоятельств.

Как говорится, оказались не в то время и не в том месте.
– До сих пор помню его слова, – рассказывает далее мой собеседник о Ковалёве, – перед моими глазами стоит этот мужественный человек, участник войны, и его явно задели за живое слова судьи о его трусости.
Коваль был неплохим человеком. Сегодня я попросил бы у него прощения, но мы были молоды, и полны сил, а обиду, нанесённую любому чеченцу, принимали близко к сердцу. А когда оскорбляют женщину, ни один вайнах мимо не пройдёт.

И не мудрено, что на стороне обвинения стояла очередь свидетелей из числа непримиримых большевиков к любым врагам советской власти, и с превеликим удовольствием давали показания на суде, что я с детства рос бандитом. Все они, мол, такие-сякие, и в природе не было той силы, которая смогла бы изменить их отношение к чеченцам. Они с этим взглядом пошли бы на эшафот. Вот что делает предубеждение, подкреплённое пропагандой!

Свидетелей защиты, пытавшихся прорваться, на суд не допустили. Дело рассмотрели в особом порядке, с применением высшей меры наказания – расстрела. И вот что самое удивительное – следователи точно знали, а судья и народные заседатели догадывались, что убийца не найден, и настоящий преступник находится на свободе, всем было ясно, что наше дело «состряпано» – но это не имело никакого значения. Обвинение было похоже на социальный заказ – требовалось сурово наказать чеченцев.
На основании свидетельских показаний, и на признаниях самих «преступников», выбитых из нас самым безжалостным образом, суд вынес суровый вердикт.

Четверых членов нашей «банды» – моего отца, двоюродного брата Щахида, Ризвана и его тестя приговорили к высшей мере социальной защиты, то есть к расстрелу, а мне присудили пять лет лишения свободы. В устах судьи прозвучали и такое обвинение: мы являемся врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.
У советской власти не было даже чисто бандитского понятия о справедливости, которое гласит: око за око, зуб за зуб, а всё остальное – беспредел. Вместо одного убитого человека расстреливают четверых, а пятого, несовершеннолетнего, сажают на пять лет. И отныне угроза советской власти на территории Киргизской ССР более не существует.

Да, к этому наказанию приплюсовали ещё и конфискацию имущества. Но так как у ссыльного колхозника всё его богатство на нём самом, и то дырявое, да с заплатками, у всех осужденных забрали домашний скот, который был основным источником питания семьи. А у матери Шери ещё пятеро по лавкам, и все младше его самого, и то несовершеннолетнего.
Выражаясь языком советской прессы, можно сказать, что публика с чувством глубокого удовлетворения приняла решение суда, и дай им в руки любое орудие возмездия – они бы, не задумываясь, сами исполнили приговор. И чем же они тогда отличаются от чеченца Ады, убийцы Косарёва?

Да, уважаемый читатель, чуть не запамятовал! Добропорядочный гражданин с остатками советского гуманизма может возмутиться:
– А где наше завоевание Социалистической революции – презумпция невиновности? Где адвокаты на вашем суде? Что вы нам тут плетёте небылицы?
И будет прав!
Я принимаю ваше искреннее недоумение без проклятой иронии – какой же настоящий суд действителен без адвокатов, когда на скамье подсудимых пятеро тружеников колхоза? Ведь по советским законам они остаются ими, пока судом не объявлен приговор.
С таким же нескрываемым возмущением я сам обратился к Шери.
– Ты прав, у нас был адвокат, один на всех, назначенный судом, – признался он.
Во время следствия он встречался с каждым подсудимым по одному разу, но не удосужился опросить свидетелей, которые пытались давать показания в мою пользу, как они видели меня в клубе в момент рокового выстрела. Поэтому они не были в списках свидетелей, приглашенных на суд, а без этого суд имеет право не допустить новых свидетелей на процесс.

За несколько дней судебного процесса, когда суд начал рассматривать моё участие в убийстве Выродова, он произнёс одну единственную фразу, как выражаются в народе – сказал, как в лужу пёрнул, ляпнул невпопад: «Это пятое колёсо в телеге». И всё! Больше ни одного звука адвокат не издал – молчал, как партизан!
                * * *
Тем временем, пока четверо осуждённых на расстрел ежедневно, ежечасно, ожидали исполнения приговора, на воле в нашей семье происходили события одной трагичней другой. Есть чеченская пословица: беда не приходит одна, она несёт с собой ещё и семь сестёр. Так вышло и у нас. Оставшись без присмотра, маленький сынишка Шахида упал в речку и утонул. И у меня умер младший родной брат. Оба трупа лежали дома без погребения в течение трёх дней, что немыслимо для чеченского народа.

Шёл 1958 год, подавляющее большинство чеченцев покинули гостеприимную киргизскую землю. С особой признательностью старшие вспоминали простых людей разных национальностей, которые протянули им руку помощи в трудную минуту.
Но те чеченцы, что оставались в селе, были напуганы, бесправны, поэтому боялись заниматься похоронами детей, чьи родители осуждены на смертную казнь.
Мать всегда с благодарностью вспоминала односельчанина, Умхаджиева Усмана, который не был нашим родным по роду, но взял на себя смелость похоронить несчастных детей.

Жена Шахида после смерти ребёнка ушла домой к родителям. А что ещё ей оставалось делать, когда муж сидит в тюрьме в ожидании расстрела.
А во время погребения Выродова, оставшихся чеченцев предупредили: не явитесь на похороны, пеняйте на себя. И люди пошли за траурной процессией до кладбища. Он, конечно, был достоин такой народной скорби, как человек, как фронтовик и как уважаемый сельский руководитель, но не таким, же образом.
Я бы обратился к Всевышнему от имени своих родных и близких, чтобы просить прощения за кражи. Понимаем это тяжкий грех, но такой уж мы народ, не можем одолеть чувства позора. Хотя человек, пять раз в день, за каждой молитвой, напоминает сам себе, что брать чужое – большой грех, но он скорее возьмёт грех на душу, чем будет просить милостыню с протянутой рукой.
               
                ОСВОБОЖДЕНИЕ.
Удивительно, но факт – летом 1959 года, в дальнейшей судьбе пятерых чеченцев большую роль сыграли две русские женщины: девушка Надя и билетёрша клуба – Маруся! Они приняли близко к сердцу творимый беспредел, не могли пройти мимо равнодушно.
Но генеральное сражение по высвобождению обречённых узников, развернула и довела до победного конца дочь репрессированного кулака Игнатенко Надя. Она предъявила кассационному суду письменные показания свидетелей из переполненного клуба. Для дачи показаний на суд явились и сами свидетели.

Только суд, вершивший правосудие от имени советской власти, не изменил своё отношение к чеченскому народу, хотя существует Указ о возвращении им прав на уровне всех народов СССР. А свидетелей чеченской национальности, как заинтересованных лиц, суд в расчёт не принимал.
Если ниже опубликованный Указ не является официальной реабилитацией чеченцев, ингушей, то оно элементарное помилование, фактически оставляя за ним инкриминируемую ранее вину. Не знаю, что говорили руководители государства на международной арене о нарушении прав человека, но внутри страны их не было. Бывшие спецпереселенцы, их дети, внуки никогда не ощущали себя в этой стране защищенными от произвола властей.

Позвольте, а как простые советские люди вели себя? Ведь в этой стране слово «фашист» является самым оскорбительным выражением.
Как известно, «хамово племя» не покинуло страну после гражданской войны, как это сделали белогвардейцы. Они остались строить передовое коммунистическое общество. Как правило, порядочные люди не вступали в полемику с хамами, поэтому чеченцам приходилось самим вести борьбу с потомственными холопами. За что получали сроки. Чувствовалось, будто власть негласно дала указание своим чиновникам держать чеченцев на привязи, как неблагонадёжных субъектов. Это передалось советскому человеку любой национальности и в быту.

Автор этого очерка, был свидетелем массы подобных разборок и даже убийства чеченцами на почве оскорблений, и не один суд не принимал во внимание, что человек защищал честь и достоинство своего народа.
«Чеченский народ сам по себе агрессивный» – вот главный довод всего правосудия.
С 1969 и до конца 1994 года прошёл я полстраны, через армию, институт, работал в системе Миннефтегазстроя СССР. В эти годы, когда чеченец впервые в истории своего народа начал добровольно покидать Отчизну для поиска лучшей доли. Везде и всюду чеченец оставался чеченцем, а советский народ сам по себе. Ну, а если что не так, то ему давали понять, советский народ не злопамятен, добр, и лишь потому терпит вайнахов. И добавляли, что Сталин имел право утопить чеченцев в Каспии, и должен был это сделать. Поверьте, это не крайность, это дух того времени под названием – банальность добра. Люди, в течение трёх поколений отвергавший Бога, потеряли подлинный смысл милосердия, а в чеченских семьях не росли атеисты, даже ярые коммунисты тайком молились Аллаху!

В сущности, две чеченские войны в 90-е годы возникли не на голом месте – советская власть, за которую в своё время боролись чеченцы, капля за каплей заполняла чашу терпения этого народа. А озлобленного человека легко вывести из равновесия. В 1991 году Дудаев знал, что за ним
пойдёт масса недовольных чеченцев, но как советский генерал, он обязан был предвидеть, какое горе принесёт людям его авантюра.
Сегодня уже Россияне взяли эстафету недоверия, неприязни к чеченскому народу, несмотря на смену политической декорации в стране. Здесь даже президент Путин, владеющий умами русского народа 18 лет, не может повлиять на ситуацию. Интернет переполнен выбросами желчи.

И ещё одна особенность от прошлого сохранилась в стране. Раньше советские люди, увидев на улице милиционера, идущего навстречу, предпочитали перейти на другую сторону улицы. Это так называемая память генов, отрыжки сталинизма. Такой синдром ощущения своего бесправия сопровождает чеченца всю жизнь. Как был любой сержант милиции в глазах чеченца обладателем триединой власти – прокурора, судьи и исполнителя приговора в одном лице – так и остался поныне. Только говорит он сегодня на чеченском языке, но суть не изменилась.
А вот он, тот самый Указ, который восстановил права чеченского и ингушского народов, по крайней мере, на бумаге.
ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР.
                УКАЗ.
                от 9 января 1957 года.
    О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР.
Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
1. Признать необходимым, восстановить национальную автономию чеченского и ингушского народов.
2. Рекомендовать Президиуму Верховного Совета РСФСР:
а) рассмотреть вопрос о восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР;
б) установить границы и административно-территориальное устройство Чечено-Ингушской АССР;
в) утвердить Организационный Комитет Чечено-Ингушской АССР, на который возложить, впредь до выборов Верховного Совета АССР, руководство хозяйственным и культурным строительством на территории республики.
3. Считать утратившими силу Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 марта 1944 года «О ликвидации Чечено-Ингушской АССР и об административном устройстве ее территории» и статью 2 Указа от 16 июля 1956 года в части запрещения чеченцам и ингушам возвращаться на прежнее местожительство.
               
                Председатель Президиума
                Верховного Совета СССР
                К. ВОРОШИЛОВ

                Секретарь Президиума
                Верховного Совета СССР
                А. ГОРКИН
                Москва, Кремль.
                9 января 1957 года.

  Но вернёмся в зал кассационного суда.

Игнорировать показания свидетелей, которые видели Шери в клубе, и он никак не мог находиться на месте преступления, суд уже не мог. Эти свидетели и раньше были живы и здоровы, пытаясь повлиять на решение суда, но тогда их никто не слышал.
На сей раз шёл трагикомический спектакль, ибо все сроки, устанавливаемые законом для проведения подобного кассационного суда, давно прошли. Но и у суда была страховка, которую вложила в их руки дочь кулака – Надежда.

Она осмелилась написать письмо в Москву, самому Председателю Верховного Совета СССР Клименту Ворошилову, примерно такого смысла, где и в какой стране, мол, из-за одного убитого расстреливают четырёх человек, а пятого сажают на пять лет, когда у последнего есть железобетонное алиби? Тому самому Ворошилову, который подписал судьбоносный Указ для вайнахов, а сделал он это под напором Хрущёва, иначе первый маршал СССР лишился бы партбилета и попал бы в антипартийную группу Молотова.

Но надо отдать должное Клименту Ефремовичу, здесь он остался верен своему Указу.
Оттуда из Первопрестольной, в Верховный суд Киргизской ССР поступает телеграмма, текст которой Шери помнит дословно: «Отменить смертную казнь, до особого распоряжения. К. Е. Ворошилов».
В результате чего, по вновь появившимся обстоятельствам, зачитав телеграмму на суде, обреченных на казнь выпустили на волю прямо из зала суда.
Это сделала украинская девушка. Вчерашняя школьница спасла не кого-нибудь, а четырёх чеченцев, и не на словах, а на деле. Спасла людей, приговорённых к расстрелу!
Кто, где и когда слышал о таком подвиге?
Слышали и даже видели... на школьной доске: «Казнить нельзя помиловать», – только это было в мультфильме про тридевятое царство, там школьнику Вовке надо было только запятую правильно поставить, чтобы отменить казнь. И пусть неискушенный читатель осознает, насколько бесправными были вайнахи (чеченцы, ингуши), что советская власть даже кулацкой дочке доверяла больше, чем своим старым колхозникам-чеченцам.

И почему я, грамотей такой-сякой, должен предавать забвению подвиг украинской девушки? И почему у нас постоянно надо совершать подвиги ценой собственной жизни? Ведь, опять-таки, школа нас учит словами Максима Горького: «В жизни всегда есть место подвигам». А разве спасение жизни
Пришла на суд и достопочтенная пожилая русская женщина Маруся, чтобы свидетельствовать о том, что во время сеанса Шери не покидал зал. Кому, как не ей, билетёрше, находящейся у входной двери в кинозал, кто выходил из зала во время сеанса, а кто оставался в зале?

Тем более, что в тот вечер Маруся попросила Шери проводить её после фильма. Проявив благородство и уважение к женщине с больными ногами, он проводил её до дома. И эта маленькая услуга чеченского юноши также повлияла на решение суда.
                * * *
В общей сложности, – рассказывает далее Шери, – мы отсидели по 1, 5 года до приговора в следственном изоляторе и в тюрьме после суда. Дальнейшее наше пребывание в Киргизии было не резонно, и наша семья в том же 1959 году вернулась на родину, на Кавказ.
Оказывается, мои душевные проблемы только начинались. Самым тяжёлым для меня испытанием явилось – прощание с Надей! Прошло 60 лет, но до сих пор мне тяжело вспоминать картину нашего расставания. Она плакала, была готова принять Ислам, стать мне правоверной супругой. По правде, в то время я не отважился жениться на ней.

Мои родители выросли совершенно в противоположной социальной среде, где, с одной стороны память о вековой войне на Кавказе была ещё свежа. Но главной причиной моей нерешительности заключалось в другом.
Как я слышал с детства от старших в роду, отцы которых были нукерами, сотниками в армии имама Шамиля, их борьба была больше за чистоту нравов, чем национально-освободительная или религиозная война. Ими двигал страх, что если чеченцы покорятся России, то наши женщины, могут превратиться в "метчашка", и они будут ходить без шаровар, пить ниху (водку), кушать свинину, сквернословить наравне с мужчинами, ходить с распущенными волосами.

В этом заключалось их предубеждение по отношению к русской жизни, и я не даже не осмелился переубедить своих родителей. А то, что в Патриархальной России, в большинстве своём православные христианки были порядочными, целеустремлёнными женщинами, им было неведомо. Не знали о том, что православная христианка, даже если она не состоит в браке, входит в храм с покрытой головой, что, таким образом, русская женщина демонстрирует скромность и смирение. У них были свои укоренившиеся представления о России и русских, как у тех свидетелей, которые выступали против нас на суде.

Одним словом "кераста" (христианин) перечёркивало брак с русской девушкой и близкое родство моих родителей с её семьёй.
Проживая среди русских, я невольно сравнивал правила и обычаи их семейной жизни – с нашей. Они в корне отличались от чеченских. Как говориться, что для русского хорошо, для немца – смерть. Так и здесь. То, что для нас было нормой, наши внутрисемейные чеченские законы – русские считали дикостью. А для нас казался дикостью семейный уклад русских.
Надя знала, что в селе двое чеченцев были женаты на русских, жили в ладу, имели детей, но для матери и её сверстниц эти женщины всё равно оставались "метчашка", что являлось самым аморальным прозвищем для наших женщин.

Зная нрав большинства чеченских женщин, я ничуть не сомневался в том, что женившись на Наде, услышу от родной матери: «Лучше бы ты в тюрьме пропал!» Даже 13 лет ссылки не изменили отношение чеченских женщин к инородным.
Жить с Надей, оторвавшись от семьи, тоже себе не представлял возможным. Подобная связь у чеченцев выше всяких романических страстей, тем более в юные годы.
В красавицу Надю невозможно было не влюбиться. Был среди поклонников Нади и мой ровесник Анатолий, сын председателя сельсовета. Парень симпатичный, спортивного телосложения и надо было ему ляпнуть Шахиду:
"– Передай своему брату – уголовнику, чтобы он отстал от Нади, иначе будет иметь дело со мной".

А их дело было вечером, когда Шахид шёл за коровой с палкой в руках. И эта палка с силой легла поперёк носа Анатолия. Видимо он считал, что нас сломала полтора года тюремного заключения, а в итоге сломал собственный нос пополам. С тех пор подкатиться к Наде на взаимную любовь никто не смел, пока я сам не дал на это добро. Но об этом позже.
А теперь объявить Наде, что нам не суждено больше видеться, было выше моих сил, оставив ей слабую надежду на будущую встречу, мы с ней расстались, как я про себя думал, навсегда. Проще говоря, обманывал.
Но, как говориться, человек предполагает, а Бог располагает. Мать продала телёнка и купила ей в подарок отрез на платье. Другой возможности отблагодарить у нас не было.

Забегая на многие годы вперёд, когда всё быльём поросло, и я стал на пороге четвёртой женитьбы, а всё складывалось неудачно, мои родители стали вспоминать Надю. Признались, что вера в любую религию лучше, чем гяуры коммунисты.
Теперь, братишка Гунки, прожив жизнь до старости, я думаю: все наши куцые оправдательные аргументы по отношении к Наде, которых мы с тобой, красочно воспроизвели, не стоять и тухлого яйца. Нельзя обманывать любовь, она бывает первой и она же – последней...
                * * *
    В общей сложности, – рассказывает далее Шери – мы отсидели по 1, 5 года до приговора в следственном изоляторе и в тюрьме после суда. Дальнейшее наше пребывание в Киргизии было не резонно, и наша семья в том же 1959 году вернулась на родину, на Кавказ.
Оказывается, мои душевные проблемы только начинались. Самым тяжёлым для меня испытанием для меня явилось прощание с Надей! Прошло 60 лет, но до сих пор мне тяжело вспоминать картину нашего расставания. Она плакала, была готова принять Ислам, стать мне правоверной супругой. По правде говоря, я не отважился жениться на ней.

Мои родители выросли совершенно в другой социальной среде, где, с одной стороны память о вековой войне на Кавказе была ещё свежа. Но главная причина моей нерешительности заключалась в другом.
Я слышал в детстве от старших в роду, отцы которых были нукерами, сотниками, а один даже наибом в армии имама Шамиля, их борьба была больше за чистоту нравов, чем национально- освободительная или религиозная война. Ими двигал страх, что если чеченцы покорятся России, наши женщины могут превратиться в «метчашка», которые ходят без шаровар, пьют ниху (водку), кушают свинину, сквернословят наравне с мужчинами, ходят с распущенными волосами.

В этом заключалось их мировоззрение, их отношение к русской жизни, их предубеждение по отношению к русским женщинам. И переубедить их было невозможно. А то, что в Патриархальной России православные христианки в большинстве своём были порядочными, целеустремлёнными женщинами, им было неведомо. Не знали о том, что православная христианка, даже если она не состоит в браке, входит в храм с покрытой головой, что, таким образом, русская женщина демонстрирует скромность и смирение. У них были свои укоренившиеся представления о России и русских, как у тех свидетелей, которые выступали против нас на суде.

Одно слово «кераста» (христианин) перечёркивало брак с русской девушкой и близкое родство моих родителей с её семьёй.
Проживая среди русских, я невольно изучал особенности их семейной жизни и быта. Они в корне отличались от чеченских. Как говорится, что для русского хорошо, для немца – смерть. Так и здесь.
Внутрисемейные чеченские законы, которые для нас было нормой жизни, русские считали дикостью, а нам казались дикостью русские обычаи и весь их семейный уклад.

Надя знала, что в селе двое чеченцев были женаты на русских, жили в ладу, имели детей, но для матери и её сверстниц эти женщины всё равно оставались "метчашка", что являлось самым аморальным прозвищем для наших женщин.
Зная нрав большинства чеченских женщин, я ничуть не сомневался в том, что моя родная мать не примет Надю. А если бы я всё-таки женился на ней вопреки воле своих родителей, то услышал бы от неё: «Лучше бы ты в тюрьме пропал!»
Даже 13 лет ссылки не изменили отношение чеченских женщин к инородцам – и мужчинам, и женщинам. Жить с Надей, порвав с родными, полностью отделившись от них, я не представлял возможным. Родственные связи у чеченцев выше всяких романических страстей, тем более в юные годы.

В красавицу Надю невозможно было не влюбиться. Был среди поклонников Нади и мой ровесник Анатолий, сын председателя сельсовета. Парень симпатичный, спортивного телосложения и надо было ему ляпнуть Шахиду: «Передай своему брату – уголовнику, чтобы он отстал от Нади, иначе будет иметь дело со мной»
А дело было вечером, когда Шахид шёл за коровой с палкой в руках. И эта палка с силой легла поперёк носа Анатолия. Видимо, Анатолий считал, что нас сломили полтора года тюремного заключения, но в итоге был сломан его собственный нос. С тех пор подкатиться к Наде, рассчитывая на взаимную любовь, никто не смел, пока я сам не дал на это «добро». Но об этом позже.

А теперь надо было объявить Наде, что нам не суждено больше видеться. Это было выше моих сил. Оставив ей слабую надежду на будущую встречу, я с ней расстался, и думал, что навсегда. Проще говоря, я обманывал свою любимую.
Но, как говориться, человек предполагает, а Бог располагает. Мать продала телёнка и купила ей в подарок отрез на платье. Другой возможности отблагодарить у нас не было.
Забегая на многие годы вперёд, когда всё быльём поросло, и я стоял на пороге четвёртой женитьбы, а всё складывалось неудачно, мои родители вспомнили Надю. Признали, что вера в любую религию лучше, чем гяуры-коммунисты.
Теперь, братишка Гунки, прожив жизнь до старости, я думаю: все наши куцые оправдательные аргументы по отношению к Наде, которые мы с тобой красочно воспроизвели, не стоят и выеденного яйца. Нельзя обманывать любовь, она бывает первой и она же – последней...
                * * *
   И вот, наконец, через 15 лет мы дома!
А здесь уже воссоздана Чечено-Ингушская АССР в составе РСФСР со столицей в городе Грозном. Во всех сёлах построены колхозы, председатели колхозов и сельских советов – чеченцы. Люди начали чувствовать себя равными среди равных народов СССР.
Получилось как в том анекдоте:
Старый киргиз подходит к чеченцу, читающему газету, и спрашивает:
– Говорят, что вы уезжаете домой?
– Да, ата, это правда!
– А что там у вас, все начальники из одних чеченцев будут? – допытывается старик.
– Конечно, будут, – отвечает молодой человек.
– И сторож, и прокурор?– не унимается ата.
– Сторож, хозяин, и даже судья, все будут чеченцами",– с гордостью заявляет он.
– Ой бай! – Удивлённо восклицает киргиз, – А воровать-то кто будет?
Возможно, кто и сомневается в достоверности этой байки, но никто не сомневается в том, что чеченцы могли придумать её сами. Ирония, самоирония – особая черта в характере нашего народа.

Шахид, как старший в семье, женился вновь, и мы закатили грандиозную свадьбу, пригласив зурначей, канатоходцев из села Цовкар Дагестана. Свадьба вершилась в том самом дворе, откуда нас 15 лет назад выкинули в снежную бурю.
                МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА.
Здесь я, как автор, позволю себе воспользоваться своим правом, и оставлю в покое Шери, то есть, сам расскажу об этой свадьбе. Оторвемся, так сказать по полной программе, от тяжких воспоминаний, ведь у нас впереди ещё много печальных событий.
А чеченцы умеют веселиться. Поэтому с радостью сообщаю уважаемому читателю, что я был свидетелем того грандиозного представления, о котором собирался рассказать Шери.

В шестилетнем возрасте, забравшись на вершину глиняной двускатной крыши низкого сарая, с жадностью наблюдал я за ярким представлением внизу, вызывающим у зрителей бурю эмоций. Чуть выше меня, на туго натянутом канате, между Х образными столбами, выделывал кренделя канатоходец. В руках он держал длинную штангу, чтобы балансировать и держать равновесие. На груди и даже на спине его жилета, прыгали разные сверкающие на солнце предметы, как потом узнал, это были амулеты, талисманы, для отвода дурного глаза.

А внизу по земле кувыркались два жухар (клоуны) в весёлых мешочных масках, на которых были вырезаны отверстия для глаз и рта. Детские глаза пытались не упустить не одной мелочи, чтобы потом рассказывать сверстникам, поэтому эта свадьба осталась в моей памяти во всей своей красе. Запомнились даже капли слюны, падающие с конца дудки зурнача.
Если от мужества канатоходца мы были в восторге, то от выходок шутов, которые передразнивали его на земле с длинной палкой в руках, симулируя канатоходцев, мы дети падали от смеха.

Танец на канате на высоте не меньше трёх метров без страховки - это опасно для жизни канатоходца, а здесь они поневоле похожи на артистов, потому были немного суеверны. И шуты (жухары) исполняли две функции: во-первых, они отводили недобрые взгляды от канатоходца, а во-вторых, страховали его, двигаясь прямо под ним.
Жухары обладали чувством юмора, остротой реакции, выполняли шуточную лезгинку. Например, какой горец с открытым лицом будет исполнять женский танец, а клоуны исполняли.
Когда канатоходец наверху двигался, сидя в тазике, по канату, то же самое жухар делал на земле, через отверстие, в маске сунув в рот сигарету на длинном мундштуке. Это было очень забавно.
Сегодня канатоходцы выступают без жухар, это голый номер, и он не интересен. Ну, как цирк без клоунов.

Горцы из аварского села Цовкар Дагестана, обладают этим мастерством 300 лет, после того, как Кадыхаджиевы пригласили их на свадьбу, они стали появляться в селе часто и обычно выступали в общественном месте, на базаре. Не знаю как сейчас, но они не считали себя артистами как таковыми, а скажем так, это было их хобби, как игра на дечиг пондур (балалайка).
После представления канатоходцев началась настоящая чеченская свадьба.

Мы, дети того времени, ничего не знали о цирке, а я ещё никогда не был в клубе, не видел кино, про телевизор услышу через четыре года, а сам телевизор увижу через шесть лет. И этому изумительному зрелищу в глазах детей не было предела. Взрослые дяди радовались нашим восторгам больше, чем самому представлению, потому что понимали – мы это видим впервые.
Главное, мы были у себя дома, на Кавказе, где нет унизительной необходимости отмечаться в комендатуре, и можем ездить из села в село без пропуска!
Люди, за долгие годы истосковавшиеся по родным обычаям, охотно ходили на подобные увеселительные мероприятия из села в село. Молодёжь досуг свой пыталась проводить в таких местах, не считаясь со временем и расстоянием. Ностальгируя по родным местам, традициям, в тяжелейших условиях сохранив свои вековые обычаи, они осуществляли их теперь, как сегодня выражаются, по полной программе.

Мне кажется, в то время никто не умирал, ангел Мулкулмот (старуха с косой) устал и ушёл на длительный отпуск, во всяком случае, мало было смертей, в каждом дворе проходили свадьбы.
Там в "Сибрех" (Сибирь), как называли отцы места нашей ссылки, старики обычно обласкивая мальчиков, даже в самые тяжкие дни, говорили:
– Вот, вернёмся на Кавказ и устроим во дворе большую, пребольшую свадьбу, а тебя там не будет!
Несмышленый малыш спрашивал:
– А где я буду?
– Когда повзрослеешь, узнаешь, - с улыбкой отвечали взрослые.

А как радовались этому будущему родители малыша! Как обычно, чеченский жених не бывает на собственной свадьбе.
Здесь хозяин свадьбы наоборот обидится на того, кто не посетит его в минуты торжества, не захочет разделить его радость. О каких-то официальных приглашениях не может быть и речи, также как большие расходы на подобные свадьбы. Они в те годы были мизерными, потому что жили одинаково бедно. Люди всем миром вносили посильную помощь молодой семье: от чашки, ложки до коровы. От натурального хозяйства полностью зависело благосостояние крестьянской семьи.

Также чеченцы умели трудиться. Шло полным ходом массовое строительство частного жилья, парни, закатав до колен штанины, вместе с девушками месили смесь глины с соломой. Везде и всюду шли белхи (коллективная взаимопомощь), для изготовления саманных кирпичей.
Там же совмещали полезное с приятным, устраивая для молодёжи синкъерам (мини-свадьба). Рабский труд в колхозе (тем, что оплата была мизерная) окрашивался таким же непринуждённым весёлым нравом народа. Чеченцы устали от горя и страданий.
               
                * * *
    Но в семье Кадыхаджиевых недолго музыка играла. Ещё не закончился медовый месяц молодожёна Шахида, как за ними приехали сотрудники КГБ. И с того же двора, где ещё недавно играла свадьба, «преступников» под конвоем, в наручниках отправили тем же курсом, на Восток, в город Фрунзе Киргизской ССР, в следственный изолятор КГБ.
               
                В СИЗО КГБ.
                Шери продолжает свой рассказ.
     Оказывается, наше дело передали в прокуратуру СССР. Сам Генеральный прокурор страны Руденко взял его под личный контроль. Прибыли комитетчики из Москвы, одних коллег из союзной республики Киргизии увольняли, других отдали под суд за потерю бдительности. Нам ничего не оставалось делать, кроме как гадать, вспоминая заключительную фразу из текста телеграммы Ворошилова: "...до особого распоряжения". Значит, поступили какие-то особые распоряжения. А какие?
 
Восемь месяцев просидел я в одиночной камере, в подвале тюрьмы КГБ города Фрунзе, без суда и следствия. Эта была аккуратная тюрьма. Через "кормушку" строго по расписанию подавал еду человек, похожий на официанта, в белом переднике, с полотенцем. Минут через 15 появлялся вновь, и так же молча уносил посуду, даже если заключённый не прикасался к еде.
Всё, что было в моей жизни совсем недавно, казалось несбыточным сном – мало ли какие сказки пригрезятся человеку?

Если бы не книги, закончил бы я свою жизнь в дурдоме.
В борьбе лицом к лицу с КГБ – самой антинародной организацией на земле, на который способен изощренный человеческий разум, – я думал об одном человеке, я вспоминал Наденьку!
Как же так случилось, почему я отверг любовь этой девушки? Когда счастье само катилось ко мне на руки, я вдруг отказался, ссылаясь, на какие-то дикие предрассудки. Не за это ли малодушие Аллах меня так наказал?

Ещё в начале войны у всех жителей Советского Союза были изъяты домашние радиоприёмники, а в населённых пунктах на столбах установили репродукторы. Это было сделано для передачи гражданам информации – важных государственных известий, а потом и фронтовых сводок. Эти репродукторы так остались и после войны на тех же местах. В нашей семье никогда не было радиоприёмника, а в центре села, где бригадир Ковалёв танцевал барыню, на столбе висела белая алюминиевая «тарелка», наштар кад, как её называли чеченцы. Из этой «тарелки» доносились не только патриотические бравурные мелодии, но и весёлые русские народные песни. В нашей семье не одобрялись "г1азкхи -йир" (русские песни). Но сердцу не прикажешь, я любил слушать музыку, которая гремела почти круглые сутки из репродуктора.

А привила мне эту любовь Надя, мы по вечерам гуляли по улицам села и на окраине. Она тихонько напевала украинские песни, и мне казалось, что украинский язык сам по себе прекрасен. И теперь в СИЗО, оставшись наедине с своими горькими мыслями, я вспоминал каждый эпизод нашей непорочной дружбы. Смотрел через призму индийских фильмов про любовь.
Казалось бы, какая связь между чеченским парнем Шери и... русской певицей Лидией Руслановой!? А вот какая:
Однажды в тюремной камере, – рассказывает далее Шери, – то ли во сне, то ли наяву, в голову мне засел куплет из песни, которую Надя любила тихонько напевать. Уверен, я бы сегодня угадал её, если довелось услышать...

Я, автор этих записок, слушал рассказ Шери. И мне захотелось довести воспоминания Шери до конца, проверить, так сказать, насколько тонок его музыкальный слух, сможет ли он вспомнить после 60 лет музыку своей "тревожной молодости".
С помощью современной техники это не составило особого труда. Я через интернет разыскивал песни тех лет, и озвучивал их на «патефоне» – так назвал Шери мой ноутбук. Сам удовольствием их слушал и, словно крупицу золота, среди вороха прекрасных советских песен я нашёл заветную песню. Это была песня «На Муромской дороге», а куплет вот этот:
                Она клялась и божилась
                Со мной одною быть.
                На дальней, на сторонке
                Меня не позабыть.
Шери, конечно, не знал содержание песни и то, что она девичья, а «клялась и божилась» не она, а её суженный, но он предал их общую любовь. Здесь мой старший брат задумался, крепко задумался.
Но двое чеченских мужчин, оба пенсионного возраста, дважды заворожено прослушали эту удивительную песню в исполнении Великой русской певицы, непревзойдённого мастера русской песни, легендарной Лидии Руслановой. В 1950- ые годы эту песню могла петь только она! Воистину, искусство не имеет границ и национальности!
А вот чему не удивился Шери, так это тому, что Лидия оказалась «зэчкой», которая сидела по той же 58 статье «За антисоветскую деятельность», как и наш «зэк» Шери. Сказал: «Это они могут…».
 
И почему ни у одного русского следователя, прокурора, судьи, не хватило мужества выступить в защиту этой жемчужины русской песни, чтобы не запирали её в клетку на 10 лет в клетку? Правда, отсидела Лидия Русланова «всего» пять лет – посадили её в 1948, а в 1953 году после смерти Сталина выпустили. Что же это за страна? Ну да, время было такое.
Эх, Шери, Шери! Видно, крепко засела эта зазноба в твоём сердце, если после стольких лет ты не можешь забыть свои чувства…
Но нам не пришлось и, Бог даст, не придётся никому, сидеть восемь месяцев в одиночной камере КГБ.

Все чеченцы, которые помнят 5 марта 1953 года, с удовольствием вспоминают радостное известие, прозвучавшее из той «алюминиевой тарелки»: умер Сталин. Эта была самая прекрасная музыка для чеченского слуха.
Когда вся страна проливала слезы, а жители Москвы, рискуя быть раздавленными в толпе, стремились любой ценой посмотреть своими глазами на великого вождя, лежащего в гробу, чеченцы ликовали. Женщина, которая 5 марта 1953 года рожала моего будущего друга, вопреки природным инстинктам смеялась от боли к всеобщей ненависти врачей и презрению других рожениц.

А в селе директором школы был немец – Пётр Николаевич Кнауп. Не думаю, что он и его жена Вера Вольфовна слишком горевали о невосполнимой потере в лице гениального вождя советского народа.
Пытаясь отвлечься от реальности в камере, Шери вспоминал светлые моменты из своей недолгой и не очень-то беззаботной жизни. Часто погружался в литературу. Здесь, в тюрьме, был своего рода цензор, который определял, что можно читать советскому узнику, а что вредно.

Литература давала ему возможность выдержать издевательства чекистов и не потерять при этом разум. Как говаривал отец всех строителей коммунизма на земле К. Маркс: «Как только из обезьяны получился человек, он превратился в зверя...» и это тот самый случай. Но чекисты позволяли ему обогатиться духовно, то есть позволили читать книги, опять-таки отобраных в духе Дарвинизма.
Если раньше свои чувства к Наденьке Шери считал минутным увлечением, то теперь, в неволе, в подвале внутренней тюрьмы КГБ Киргизской ССР, он испытал что это такое – любовь. Почему на свободе люди не наслаждаются этими чувствами, кто им мешает? И Шери читал в одиночной камере запоем. Читал английские, французские романы, где было написано всё про любовь и страдания. Ему было невдомёк, что счастливой любви в романах не бывает. О чём тут писать: ну полюбили, сошлись, жили счастливо и умерли в один несчастный день. Скука. А тут романтика! Только в нашем случае рыцарь сидит в неволе, когда принцесса на свободе и это естественно, ведь у советских чекистов всё не так, как у людей.
               
                * * *
    Однажды в моей камере появилась муха, – рассказывает Шери – всё-таки живое существо. Муха прожила со мной несколько дней. Кроме радости общения, она давала и домашний уют. Не часто, но камеру проветривали, и моя летающая соседка вырвалась на свободу.
Только через восемь месяцев началось второе следствие, на меня пытались «повесить» ещё одно преступление. Это был поджёг – за год до убийства Выродова в его усадьбе полностью сгорел дом.

Мой дядя представил следственным органам копию протокола инспекции пожарной охраны, где была указана причина пожара – дом председателя сгорел от дымохода, выходящего на крышу. Эта крыша была вся в щелях, а чердак был забит снопами сухого клевера, и кровля из камыша.
Тогда следователь Шаповалов (фамилия его) сделал попытку действовать через моих односельчан, но не один человек из нашего села не подтвердил, что этот поджёг дело моих рук. Свидетельские показания сельчан и протоколы пожарной инспекции заставили следователя отказаться от затеи превратить халатность самого хозяина дома в разряд криминала, чтобы обвинить меня в этом преступлении.

Но садистским издевательствам следователя не было границ. На столе он держал пулю, которой был убит Выродов, и часто приставлял её к моему лбу, приговаривая: «Вот я тебе вышибу мозги этой же пулей. Я знаю, что вы не убивали Выродова, но ты возьмёшь на себя это убийство. У меня генералы стояли на коленях и признавались в любых преступлениях. А ты кто такой, щенок?»
Этот фашистсвующий дебил не скрывал ничего, а ведь дело было 1958 году, начало, так называемой, хрущёвской оттепели. Сталин и Берия уже пять лет назад ушли в мир иной, а два года назад, в 1956 году съезд партии осудил культ личности Сталина и его кровавые дела.

Следователь доводил меня до того, что я был готов кинуться на него и вцепиться зубами в горло, но у него была безукоризненная технология допроса – он соблюдал дистанцию, а руки мои были за спиной в наручниках. Я всеми силами старался обозлить эту мразь, обзывал его последними матерными словами, которым выучился на улицах села, и которые сам не применял никогда. Но здесь был особый случай, я наделся вывести его из терпения, чтобы он, наконец, вытащил пистолет и пристрелил меня. Я пытался таким образом прекратить его издевательства. Понятно, что у этого бездушного следователя не было чувства собственного достоинства.
Такие бездушные роботы без признаков чести, с виду интеллигентные и подтянутые, с офицерскими погонами, не имели даже такого достоинства, которое было среди сельских пацанов.

Я не мог спокойно смотреть на этого человека, меня бесило в нём всё. Пытки происходили ежедневно по десять часов.
А однажды он сверлил меня взглядом и неистово орал: «Смотри на меня, смотри на меня!» А я спокойно ответил: «Ты что проститутка, чтобы на тебя смотреть? Если да, то становись...».
Оказывается, в нём всё-таки оставалась капля человеческого самолюбия – один удар, и я потерял сознание. В себя я приходил уже в камере. Мой разум онемел – не было чувства страха и боли, и я не боялся смерти.
Этот изверг, следователь Шаповалов всё-таки нашёл ещё одно преступление, совершенное мной. В детстве! Он так меня заболтал – чем, мол, занимались в свободное время от школы, не было ли кражи чужого имущества. А я сдуру, поверив в искренность палача, рассказал об одном случае, который казался мне несерьёзной мелочью. Я украл полтора стакана муки со стола в сторожевой будке, куда я залез, спрятавшись во время игры с пацанами в жмурки.

Завернув в тряпицу, я принёс эту муку домой, мать ругалась, говорила, что детей сажают за кражу нескольких колосков пшеницы. А вдруг узнают? Но я умолял мать сделать из неё хлеб. Основным хлебом у нас был чеченский «сискал» из кукурузной муки, грубый, с твёрдой корочкой. Вкус хлеба из пшеничной муки я уже давно не испытывал. Мать поддалась моим уговорам.
И я, с детской наивностью, поведал московскому следователю, что других грехов кражи кроме этой, чтобы каяться перед ним, у меня нет. Но этот изверг, зацепившись за этот, как мне казалось, невинный детский поступок, составил столько бумаг, что ни в один стакан бы не уместилось. И моя папка уголовного дела разбухла. А на суде мне эта мелочь обошлась мне дорого – мне дали дополнительно полтора года. Детям, играющим в жмурки, за каждый полстакана украденной муки, по полгода тюрьмы! Воистину «Я такой другой страны не знаю...» – эта песня, как насмешка, проникала с воли сквозь тюремные решётки оконных проёмов.
               
                ВТОРОЙ СУД.
    И вот, наконец, настала очередь обвинительного суда. В зале судебных заседаний оказалось мало для всех желающих посмотреть показательный суд над подлыми убийцами, и суд перенесли в огромный клуб МВД Киргизской ССР. Присутствовали студенты юрфака, надо же и им усвоить азы советского правосудия. А народ требовал зрелища. Зал клуба был переполнен до отказа, точно в сельском клубе во время индийского сеанса. На этот раз роль Раджа Капура на сцене играл я, как в известном фильме "Бродяга", которого в детстве посадили в тюрьму за кусок лепёшки!

От такого всеобщего внимания, от сотни глаз, обращенных на меня одного, как на молодого «убийцу», я немного оробел и затих. И тогда обвинитель-прокурор с явной издевкой спросил: «Ты почему, махновец, не чувствуешь себя здесь орлом, а затих как, нашкодивший щенок?». Я помню в его глазах радость торжества справедливости.
Такого оскорбления на глазах моих сверстников, мальчишек и девчонок, я вынести не мог. «Жаль, – громко крикнул я на весь зал, – что ты мне не попался тогда, я бы в тебя с удовольствием всадил бы кинжал».

И всё! Дальше суд шёл без нас, хотя формально мы присутствовали. Были опрошены человек двадцать свидетелей, и все против нас. Привезли и Надю.
Вот где довелось нам вновь встретиться! Только её показания, от которых она так и
не отказалась, никого не интересовали. Я был готов провалиться сквозь землю, или признаться в любом преступлении, пойти на смерть, под пули, лишь бы Надя не узнала о моей детской слабости, о краже муки.

Увы! Этот постыдный, с моей точки зрения, поступок стал достоянием гласности на суде. Но в зале не озвучили объём хищения. В обвинительной речи прокурора прозвучало, что помимо основного преступления, подсудимый обвиняется ещё и в краже муки. Пресловутый объём принесённого ущерба частному лицу или государству в расчёт не принимали.
            
Но то не диво, сенсацией на судебном процессе в Киргизской ССР над группой чеченских убийц был сам судья! Это был он – заместитель председателя Верховного Суда СССР Смирнов Лев Николаевич собственной персоной, экстренно командированный из Москвы, так как местные судьи вышли из доверия. Этот прокурор-правдоруб в 1946 году был на Нюренбергском процессе помощником Гособвинителя от СССР Руденко, который заявил: «Они (фашисты. Г. Х.) глумились над совестью, над достоинством человечества»
Позже, в 1965 году, этот верховный жрец правосудия Л. Н. Смирнов прославился тем, что вёл процесс Синявского и Даниэля.
В советском правосудии выше Верховного Суда был только Бог, но для них он не был авторитетом – они в него не верили, и потому отвергли.

В этом беда и уникальность России – в том, что её невозможно «умом понять и аршином измерить».
Советский, да и Российский, суд вышел из Сталинской юриспруденции. Массовый террор во времена культа личности Сталина оправдывали формулой: «Лес рубят – щепки летят»
Позже прозвучит в комедии про кавказскую пленницу: «Да здравствует советский суд, самый гуманный суд в мире!» – горькая ирония великого режиссёра. А что ещё остаётся советскому человеку – либо иронизировать, либо делать вид, что всё хорошо, всё правильно.
                * * *
    Теперь, когда мы узнали ответ на вопрос: «А судьи кто?», нам легко понять, каким воздухом дышал советское правосудие. Пожалуйста, вернёмся в зал суда.
На суд приводили в качестве свидетелей даже старых женщин, и Верховная Фемида страны Советов пыталась посеять раздор между двумя народами – русскими и чеченцами – в далёкой Киргизии, выпытывая:
– А ну-ка, уважаемая гражданка, ветеран труда, расскажите суду о бандитских выходках подсудимых.
И она, сердобольная русская женщина, перенёсшая на своих плечах все тяготы войны и труда, окидывала нас грустным взглядом и отвечала:
– Не знаю, товарищи судьи, не ведаю. Были они, как все, колхозниками.

Конечно, суд такие свидетельства не удовлетворяли, поэтому вызывали более рьяных и покладистых свидетелей, у которых в жизни были свои тёрки, хоть и не с нами, а совсем с другими чеченцами. А эти не брезговали подтверждать любые изощренные фантазии, которые в процессе придумывал суд.
Кульминационным моментом на суде было выступление потерпевшей стороны: жены Выродова, с её сына. Пасынок председателя обливался горькими слезами, что его лишили хоть и не родного, но воспитавшего его, любимого отца, и просил суд применить к нам высшую меру – расстрел.

После него выступала вдова председателя. Она явно играла на публику. В своей яркой, содержательной речи рассказывала о достоинствах мужа как руководителя, прекрасного семьянина и фронтовика. По правде сказать, это не было ложью… Но уж слишком театрально она выступала!
А потом эта женщина громогласно заявила, что «чеченцы зарезали на танцах фронтового друга моего мужа Косю (Косарева)» и добавила, что «этот народ убивает только фронтовиков, они приспешники фашистов». В ход были пущены также домыслы: «Они бы и Коваля грохнули, но тот легко отделался, танцами на сельской площади». Эти выкрики звучали как обвинение в адрес конкретных чеченцев, которых судили в этот момент в этом зале, а также в адрес всех чеченцев вообще.

Никто не спросил: «Когда, кем и при каких обстоятельствах убит Косарев?». Никто не вспомнил, что убийство было совершено 11 лет назад, причём совсем другим человеком, и преступник понёс заслуженное наказание. Здесь эта история красочно вписывалась в общую симфонию ненависти ко всему чеченскому народу! Фамилии, имена, не уточнялись, слово «подсудимые» здесь не применялось. Какая тут пресловутая презумпция, какой – то невиновности, когда суду и так всё ясно.

Хватало одного названия, – чеченцы – и обычных эпитетов и ругательств: чечены, бандиты, головорезы, звери, изверги. Другие синонимы и эпитеты к слову «чеченцы» не применялись. И суд не пресекал подобные оскорбления целого народа, и только-только вышел УКАЗ от 9 января 1957 года "О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР", от которого ещё пахло свежей типографской краской.
Требование уважаемой публики было удовлетворено. Громадный зал клуба, затаив дыхание, слушал обвинительную речь несчастной вдовы. Потом она отошла от того места, где свидетели обычно дают показания на суде. Встала у нашего барьера, а тогда подсудимых не отгораживали как сейчас металлическими решётками. И принялась яростно оскорблять нас, не стесняясь в выражениях. А судья, как обычно, не реагировал на её неадекватные действия, и не привлёк к ответственности за неуважение к суду.

Женщина продолжала, чувствуя за собой физическую и моральную поддержку суда и зала, тем более, что за подсудимыми стояло целое отделение автоматчиков. Она начала тыкать пальцем прямо нам в лицо:
– Убийцы, подлые живодёры, всех вас надо вешать.
А вот этот бандит, – показала она на Шахида, – изуродовал сына председателя сельского совета, красавца Толика.
Даже в таком безнадежном положении у человека нервы не железные. И у Шахида они не выдержали: вскочив с места, он изо всех сил влепил ей такую оплеуху, прозвучавшую сухим треском в зале клуба с хорошей акустикой, от которой она отлетела и упала. Зал зашумел в едином порыве от изумления и негодования. Офицер, командир роты охраны, одной рукой схватил Шахида за шкирку, другой, выхватил пистолет и грозился всадить в него всю обойму. Суд в составе судьи и двух народных заседателей удалился прочь, будто их ветром сдуло.

И вот финал, на основании раннего судебного решения и новых данных, суд вынес Приговор:
Шахида осудили на 12 лет – 8 лет за преступление, которое он не совершал, плюс 4 года за пощёчину вдове). Я по совокупности моих «преступлений» - припомнили похищение муки – получил 6, 5 лет. Остальные получили по 15 лет. Режим строгий. Оказывается, советский гуманный суд одним и тем лицам за одно и то же преступление дважды не выносит «расстрельный» приговор. Поэтому высшую меру второй уже раз не применили.

Никто из осужденных не признал свою вину на суде. Ризван, который под пытками оговорил себя и лжесвидетельствовал против нас, выступал с речью, пытался рассказать, что его заставили подписать признание. Но наши комариные укусы суд не волновали. Похоже, весь мир был против нас.
И опять все догадывались, что суд несправедливый, негуманный, что наказывают невиновных. А уж следователи-то точно знали, что настоящий убийца находится на свободе. А уважаемому суду было понятно, что наше дело «состряпано», причём очень грубо, с нарушением закона. Но все роли в этом спектакле были распределены, обвиняемые были назначены, оставалось только вынести приговор, чтобы сурово наказать чеченцев. Виновный на этом суде, безусловно, был – тот, кто осудил!
Этот суд был преступлением против правосудия, причём тягчайшим преступлением, так как лишал надежды на справедливость не только осуждённых, но и весь чеченский народ.

До провозглашения приговора адвокат сообщил, что срок для меня, как несовершеннолетнего, возможно, будет условным. Но я отказался, чтобы быть рядом с отцом, и моё пожелание до конца моего срока не разлучать меня с ним судья удовлетворил. После суда нас с отцом отправили по этапу в одну зону, остальных распределили по другим.
Тем же судом фамилию Кадыхаджиевых занесли в чёрную книгу Киргизской ССР. Это означало, что отныне человек, носящий эту фамилию, не имеет право не жить, трудиться в республике. По истечении многих лет мне стало интересно, сколько же нас в той позорной книге. Оказалось, что кроме нас не было никого, даже кровные враги советской власти – басмачи, – и те отсутствовали.
               
                * * *
Тысячу раз жаль, что миллионам молодым жизням в СССР приходилось проявлять доблестные поступки, полные романтизма, в таких случаях.
Сколько слёз пролил советский народ на сеансах индийского художественного фильма о наполненной страданиями судьбе молодого индийского вора, бандита Раджи! А такие герои, как в моём рассказе, есть в каждой чеченской, русской семье, и в семьях других народов нашей необъятной Родины.
А как же презумпция невиновности? Ведь если осуждён невиновный, то виновный остался на свободе. Это означает, что суд оправдал виновного, и настоящий убийца, скорее всего, продолжит убивать.
«Лучше оправдать десять виновных, чем обвинить одного невинного» – эти слова произнесла на русском языке, на русской земле известная просветительница и гуманистка Екатерина II – поистине Великая царица России!

  http://www.proza.ru/2018/05/17/1176