Волчий след возле забора они обнаружили ранним утром. Переглянулись.
– Не к добру это.
– А коли и вправду волк-одиночка? Может собачатинкой захотел полакомится?
– Или овцами?
– Волк в скотник бы направился или на пути сюда собаку задрал. – почесал подбородок дед Матвей.– Этот же во двор зашёл. Надо посмотреть, может он покружил вокруг дома, да другим ходом ушёл... Сомневаюсь.
Чуяло старое сердце что-то неладное. Он зажмурился и, шагнув первым, открыл перед собою калитку. Следы были отчётливо видны на чистом снегу, тянулись они почти до самого крыльца, всего пару шагов не хватило. Вместо звериных они продолжились человеческими, будто волк испарился, а вместо него появился человек.
Милка, его дочь, год жила вдовою, чуть с горя не утопилась. Любила она Веню, своего мужа, всей душою. Были бы дети, так хоть в них бы душу отвела, а так сидит девка целыми днями дома, по воду сходит - и то хорошо. Правда животинку, свою всю извела, забывая ту кормить да на выгон отправлять. Коровы страшно исхудали, кожа у них обвисла, голос охрип, словно они день и ночь напролёт мычали. Пришлось забить их и коз с овцами, чтобы не мучились.
Милка нелюдимая стала, молчаливая. Мать еды наготовит и ей несёт, уговаривает в отчий дом вернуться. Переживает, видя, как дочь её страдает. А так хоть под боком была бы, все спокойнее.
Распахнулись двери настежь, завалился Матвей с мужиками в просторную горницу. Смотрит, а там Милка его сидит, улыбается, плотно сжав губы, а рядом Венька сидит хмурый, тяжелым взглядом на жену смотрит.
Прошёл дед Матвей к столу. Дочь тут же вскочила на ноги и начала по хозяйству хлопотать. Всех гостей рассадила, принялась чай наливать, да варенье на хлеб намазывать. Матвей давай шутки шутить. Милка к ним спиною стоит, хохочет, мужики в недоумении переглянулись и тоже смеяться начали. Хороши у деда россказни, первый весельчак на селе. Венька же молчит, взгляда на тестя не поднимает, лицо, будто каменное.
Поняли тогда мужики, к чему Матвей вместо приветствия начал Веньку смешить - проверял, кто перед ними: зять или щучий оборотень.
Схватили они парня, повязали, а он и не сопротивляется. Потащили его босого во двор, в сарае закрыли и подожгли. Милка молчит, отцу руки сжимает, носом в рукав его шубы уткнулась, лицо пряча. Не смотрит она, как чудом вернувшегося мужа сжигают заживо.
Громко кричал Венька, но гады болотные из огня не полезли, и дыма, чёрного как ночь, не было. Сгорел как человек, а не отродье нечистое.
Дед Матвей Милку обнял за плечи и в отчий дом повёл. Там мать её намыла и спать уложила. Боялась она, что дочь от горя умом тронется.
Поутру встал дед и пошёл на улицу покурить, а на снегу, к его дому след волчий тянется, у самого крыльца в человечий переходя. Поздно понял он, что стопа-то маленькая, женская.
Сжалось в его груди сердце, болью пронзило, как ножом. Заскрипел он зубами от тихого гнева и злобы на свою глупость... такой грех на душу взял.
Зашёл Матвей домой. Сел за стол и на дочь смотрит, а та бегает по кухне довольная, сытая, улыбается, плотно сжав губы, словно не её мужа вчера убили. Его бы Милка волком выла, убивалась, а не скакала тут.
– Я ранним утром на пруд ходил... Лунку прорубил. Нашёл кладку щучью...
Милка замерла... Как стояла спиною, так и не повернулась, только слышно было как зубами скрипеть начала.
– Вытащил тело и вспорол. Икринки выцарапал из неё и раскидал по насту. Решил ворон порадовать, пусть полакомятся. – врал дед, ухмыляясь.
Девка к двери рванула, а Матвей ей путь перегородил.
– Ах ты сука речная! Милку мою погубила, отродье поганое! Решила из неё мешок сделать для своих уродцев!
Схватил он оборотня за косы и потащил на улицу. Запихнул в дровник, закрыл и поджёг его.
Мать проснулась от криков и выбежала, пытаясь спасти дочь и успокоить мужа, а как поняла, кого Матвей поймал, завыла не своим голосом и побежала соседей созывать.
Горит дровник, а из него жабы и ящерицы выпрыгивают, змеи болотные выползают, черный дым столбом к небу тянется.
Успел народ на подмогу прийти, всех гадов переловили да обратно в пламя покидали, никто не ускользнул. От оборотня же ничего, кроме золы, не осталось.
По весне нашли селяне Милкино тело на дне пруда, под корягой. Выглядела так, словно вчера утонула. Матвей сам дочь вскрывал. Ещё немного, и вылупились бы мальки из икринок и начали её есть, да расти быстрее, чем обычной щуке положено. Только один из них вырос бы оборотнем и смог дать следующее потомство.
И их они сожгли, и тело Милкино, а кости её рядом с Венькой похоронили на старом кладбище.
Долго селяне потом вспоминали, как с ними нечисть жила, а они и не поняли. Думали дочь Матвея сама не своя стала от потери мужа, а это оборотень девкой притворился и за рыбаками следил, чтобы они к кладке не подобрались, да животиной втихаря питался.