Отверженные
«ОТВЕРЖЕННЫЕ»
Часть первая
ОТ АВТОРА
Что стоит описать вчерашний день? Попотчевать прошлогодним снегом? Накропать историю «глазами соучастника»? Это всё будет идиллия, легенда, пьеса, сочинённая заинтересованным лицом по мотивам истинных событий.
МОИ ПРИЯТЕЛИ ИЛИ НАЧАЛО
МУРАВЕЙ
Я знал муравья, он жил в моей комнате, но предпочитал свободный выгул – на него можно было наступить уже в прихожей или еще в спальне, но, кажется, никто так и не наступил. «Кажется» - ибо я не припомню, как он исчез, просто однажды не появился нигде – и всё. А что мы уносим на подошвах, чей именно прах – как знать! Кухня была его пастбищем номер один, он то и дело обмирал от переедания на самой ходовой диагонали. Тогда я относил его в коробочку: у него была своя коробочка, чего он, правда, не признавал и куда попадал только в плену Гипноса, моими заботами. Занятный малый.
Может быть, он ушёл, чтобы построить свою муравьиную кучу, и не стал возвращаться, потому как, даже если ты ещё жив, совсем не обязательно возвращаться.
ДЯТЕЛ
Я знал и одного дятла, я приютил его, лесного погорельца. Днём он прятался и в своих прятках занимался тем, что сводил глаза к переносице. Помню моё крайнее удивление, когда я застал эту сценку впервые: что за идея?.. Встретились мы в леске, я шёл, молодой и счастливый, и вдруг услышал весёлого барабанщика. Я запрокинул голову, и всё поплыло вокруг меня: дерева, пронизанные ясным солнцем, облака и сонмище невидимых существ, поющих гимн Бытию. Лес для меня как несостоявшаяся жизнь: имей я вторую или знай секрет в начале единственной, я провёл бы её в лесу.
Я думаю, что он свои грустные глазки сводил к переносице не от большого ума. Просто дятел хотел понять. Понять необъятное и объять непонятное. Эта непосильная для него задача превращала его в моих глазах в страдальца и гения. Его «барабан» навсегда остался для меня главным инструментом лесного оркестра.
Однажды моя жизнь изменилась, я оставил всё, что имел, и дятла тоже. Потом мне больно было вспоминать его, и что с ним стало, ибо он – живая часть прошлого, а оно причиняло мне муки уже в семь лет. Детский сад был тогда моим прошлым! И я серьёзно терзался воспоминаниями, очевидно придавая им чрезмерное значение. Я, мальчик, мечтал всегда поддерживать связь со вчерашним днем, не прерывая единую нить жизни! Но я был уже в другом месте и с другими людьми, началась во всех смыслах новая школа, и я словно бы стоял на берегу, так и не сделав ни шагу назад.
Может быть, переход вещей за грань настоящего был тем, с чем я не мог примириться. Мне всегда казалось, что я сам бросил то, что стало прошлым, не протянул вовремя руку «утопающему». Чувство вины никогда не давало мне спокойно говорить о моём прошедшем, разве может палач повествовать о своих жертвах?
Если я делаю это теперь, то значит, что-то изменилось.
КУКОЛКА
Моим третьим другом, а по времени одним из первых была куколка. Товарищ летних каникул. Когда я на неё смотрел, то чувствовал, как лечу по жерлу времени в невозвратную даль веков, сквозь вакуум и космос. Я знал, что предшествовала ей мохнатая личинка. А потом она окукливалась и терялась из виду, literally.
И я ждал, всё время ждал, что же будет дальше, какая душа крылатая высвободится в один прекрасный день из этого слепка. Я употребляю единственное число, а на самом деле их было много, один за другим, всё лето, и все одинаковые – бронзовые непроницаемые маски древних (или вечных?) владык параллельных миров. Непостижимо идеальные пропорции имела нерукотворная мумия! Идол! Моё сердце сжималось от тоски. Изначальное совершенство природы и вопиющие несуразности человечьего мира сталкивались внутри меня как скалы при землетрясении. Во вселенной шла война гигантов! И в маленького человечка летели острые осколки.
В одно прекрасное утро я неизменно обнаруживал пустую скорлупку с пресным выражением. Я бы сказал, скорлупку в состоянии поруганного таинства… Ангел улетел! Он снова улетел, не повстречавшись со мной!
Ещё были коты. Говорить о них трудно, ибо они как люди, никак не разгадаешь до конца. Я знаю, что могу за руку поздороваться с любым котом и разделить с ним по-братски всё, что придётся.
КОТИК СУХОПУТНЫЙ
1.Пришествие
Однажды в дом пришёл грязный серый Котёнок. Случилось так, что Хозяин открыл дверь, теперь уже неважно зачем, и увидел за нею ничтожное существо, которое посмотрело ему в душу с неожиданной настойчивостью.
Когда он пробирался внутрь мимо ног Хозяина, казалось, что в нём всё пищит: ой-ой, только не гоните мехового, ещё один шажочек! Он просто посмотреть, на одну минуточку… А у вас тут хорошо… Ну, ну, погладьте его – видите, как он умеет кувыркаться и потягиваться… Да, неплохое местечко, а поесть у вас есть? Спите на кровати? И котик с вами! Ой, как это он вдруг улетел в угол?.. Но вот котик опять с вами, не беспокойтесь, он тут устроится в ногах, мур-мур, спокойной ночи!..
Котёнок вырос, превратился в кота и начал всё понимать. Рот его неизменно был твёрдо сжат, как будто он не хотел говорить ничего лишнего, а лишним, по его разумению, был всякий слог. Он мог бы научить меня молчанию…
С ним можно было разом проводить всю свою жизнь, как скорый поезд, махая вслед белым платочком. Погрузиться в транс и наблюдать сквозь оконное стекло, как там всё забавно и незначительно, как далеко от истинного, которое, кажется, тепло дышит тебе в плечо. Забыться – чтобы вдруг очнуться на заброшенном полустанке, где уже сто лет ничто не останавливается. Но о коте нужно было заботиться, и изрядно. В сущности, он и шагу не мог сделать без меня и даже гулять предпочитал не сам по себе, а в моей компании.
2. Его звали Джонни
Впрочем, я, наверное, преувеличиваю. Потерявшись на улице (или это я его потерял?), он, как выяснилось позднее, освоился в зазеркалье, одичал и возмужал. Он уцелел и прибавил в весе!.. Значит, ужился с миром, ко всем одинаково жестоким. Когда по весне я вышел в парк звать другого «свежеусыновлённого» котёнка, которому я дал то же имя Джонни, из темноты появился гибкий зверь и, вкрадчиво приблизившись ко мне, стал тереться об ноги. Это был Джонни Первый! Мне показалось, я нашёл старого дорогого друга…
О, я позвал его домой и накормил, а он лёг у дверей и стал рычать, как пёс, слыша на лестнице чужие шаги. Но он невзлюбил Джонни младшего и вскоре набросился на него. Преувеличенно дикие вопли котов оглушили меня и шокировали моих благопристойных соседей, можно было подумать, что в этом доме режут котов заживо.
По прошествии многих лет мои новые друзья в шутку говорили мне, что я передушил всех своих котов. И, якобы, я выбирал для этого лунные ночи. А потом оплакивал их долго и искренне и, что если сейчас я ласкаю очередного кота, то пусть тот не обольщается – настанет час!.. Правда, правда, мне кажется, там, в этом близком и недосягаемом прошедшем горят мои огоньки печали и памяти…
Джонни Первый никогда не оставался на ночь и часто пропадал на недели и месяцы. Он появлялся по-разному: уверенным и ласковым, больным и слабым, любящим и ненавидящим. Несколько раз он атаковал и меня, он мстил за предательство, я читал это по его глазам и не обижался. Последний раз я видел его осенью. Кот спускался по лестнице, ковыляя тощими лапами и оглядываясь. Почему мне всегда достаётся последний взгляд?...
Джонни Первый сочетал в себе собачью преданность и кошачью гордость. А я? Я уже никуда не могу вернуться и ничего не могу исправить.
ДЕВУШКА
О девушке нельзя говорить просто так, вскользь и мимоходом. Девушка – это всегда отдельная глава. Есть девушки… Она была призрак – но что с того, если я страдал по-настоящему.
СТАС
1. ПОЛЁТ
Человек не может освободиться от жизни. Он может с ней покончить.
У Стаса на могиле растут лесные цветы – оранжевые и синие. Прошло столько лет! Сегодня тихо и жарко, начало лета. Стас умер весной.
- На что человек надеется, когда вешается в ванной, в то время как родственники в комнате смотрят телевизор?
- Может, он надеется умереть?
- Но тогда он должен быть один, какие тут телевизоры?
- А человек всегда один в такой момент.
- Нет, здесь другое. Ну, почему он думал, что они подоспеют вовремя, ведь этого «вовремя» считанные минуты! Лучше бы ты был прав, и он действительно хотел умереть. Мне кажется, ужаснее всего пожалеть, когда ты уже в полёте, без парашюта…
2. ЗЕЛЁНЫЕ САДЫ
Стас пошёл работать путевым обходчиком, больше никуда не брали. Он простился с чопорными кабинетами, с коллегами, которые, прищурившись, как боги, меняли судьбы людей, и запах железной дороги завладел им, завладел надолго. У него и собственная жизнь стучала в голове как колёса по рельсам, его гнало вперёд, на считаясь с поворотами, без остановок, которые он пролетал с аварийным свистом. Он уже видел, что бывает, когда паровоз спорит с поворотом.
Тётки прогнали его из дома, подальше от сестры, чтоб не мешал. Родная мать и неродной ему отец уже несколько лет пребывали в мире ином. Стас любил сестру, он бы и сам ушёл, чтобы не мешать. Теперь у него было солнце, много солнца, вечный металлический лязг, простое человеческое общение и железная дорога.
Стас увидел своё завтра и даже отшатнулся, так оно было отчётливо, хоть потрогай рукой, и так внезапно явилось. Сегодня был понедельник, а Стас увидел вторник, за ним среду, четверг и пятницу. Он открыл рот и перестал дышать. Он видел себя, стоящего на коленях на кухне, как сейчас, и достающего, как сейчас, спрятанную от самого себя неполную бутылку. Потом он пьёт, чем-то заедает, потом всё становится легче и дальше, потом становится хуже, потом он спит тяжело и долго. Пробуждение невыносимо и одновременно обыденно и просто.
Жизнь, безобразная как ведьма, протягивает тебе грязную ладонь и ведёт за собой вновь по старым местам. Ты отвечаешь ей ироничной усмешкой, грубые мысли и слова вырываются у тебя, и ты удивлён, что так изменился, но в глубине души веришь, что цел и невредим и, стоит навести лоск… Но к исходу вторника ты уже ни на что не надеешься и готов поторопить время, чтобы пришла среда, настало послезавтра – как точная копия вчера, и чтобы покатилось!..
Всё это увидел Стас, стоя на коленях. Раньше такого не было, раньше он упорно верил, что во вторник завяжет. Его затошнило. Стас пошёл вешаться в первый раз.
- Димка, я видел зелёные сады!.. А она меня обрезала… Вообще, чёрт знает, как это больно, ха-ха! И начала орать, какой я негодяй, ну, то есть рассказывать мне про меня. Я спросил: ты меня обрезала, чтоб всё это сказать?.. Ха-ха!..
Стас всю жизнь звонил Димке, безответно. Димка всю оставшуюся после Стаса жизнь вспоминала Стаса. Однажды он стоял, как всегда, в телефонной будке поздним вечером, мёрз и радостно смеялся на замечания Димки. Димка, утопая в кресле, прижимая к уху горячую трубку, радостно болтала со Стасом. («Болтуна нашла?!» - возмутился в своё время Стас. Ему прощалось: долгие годы делают своё дело.)
- Ты не верь, Димочка, что самоубийцы – герои. Ерунда. Это не мужество, это слабость.
Димка так не думала – и через пять минут Стас рассказал ей про зелёные сады.
3. ОЗОН
Стас довёл дело до конца иначе – он застрелился. «От ничтожества своего!», звучало у Димки в ушах из года в год. А тот, диск-жокей из музыкального киоска, у которого в соседней комнате мать и сестра переживали что-то по телевизору - это случилось много позже, он даже из другого поколения, но причина всё та же: душевная несовместимость с жизнью.
На этом зелёном приветливом кладбище так много молодых.
- Если бы разделить кладбища по возрасту: молодых и стариков, как ты думаешь, куда было бы хм… приятнее ходить живому человеку, и где было бы легче? По-моему, на первом. Странно, но там как будто нет тлена и веет надеждой и будущим. Может, это непрожитая жизнь стоит над могилами молодых, чтоб мы вдыхали её озон?
МАМА
Я жил в доме, где всему грозило печатное слово. Мама моя была графоманкой. Читая её записки, я часто хотел добавить что-нибудь от себя. Может быть, и сейчас я начал всё это ради тех моих моно- и диалогов. Мне вообще дорого то, с чем я соприкоснулся в жизни, как бы мало оно ни было. Я жил – и это что-то значит.
КАРТИНКИ РАЙСКИЕ
«Лето было жаркое, феерическое. Природа изобиловала и ликовала, воды искрились до самого дна, птицы не умолкали. Триумф жизни переполнял сердца…»
То и дело на солнце наплывают тучки, не соскучишься однообразием и благообразием… Как всё умеет разрушиться в одно-единственное мгновение, как он разлетается на осколки этот хрустальный замок, как уходит земля из-под ног, как меркнет свет! Возможно ли? Всё гибнет, а ты ничего не делаешь, чтобы спасти и спастись.
«Осень – как рифмованная песня, праздно-цветная, залитая солнцем, благоухающая ещё живыми, в апофеозе, травами. Кружащая голову, улетающая в вечность с каждым упавшим на землю листом, прекраснее всего ощутимая в лесу…»
Поэт сказал: «Осень оставила город в руинах…» Душу в руинах, сердце в руинах. Впрочем, все успокаиваются, в конце концов.
«Зима нагрянула в одночасье, без тягостной прелюдии, белая как лебедь. Пролетела так весело, радостно, так стремглав, как мчишься, бывало, с ледяной горки, вцепившись в отчаянном восторге в чей-то дружеский рукав… И – о! как страстно в морозный яркий вечер летит во всесильное небо одна бесхитростная молитва: Господи, пусть всё будет хорошо!»
Какая грязь, Господи, какая грязь и слякоть под ногами, какие люди жалкие в этой грязи и холоде, как скользко, как триста лет назад! Мы что, топчемся на одном месте, господа? Всё хорошее – где-то, все великие люди - не мы, настоящая жизнь – в Париже, а тут одни сапожники, и те выродились. То ли были сапожники во времена оные!
«Весна случилась ранняя, бурная, солнце жгло, едва взошедши над горизонтом, как будто взяло на себя особую испепеляющую миссию. Неистовая, эта весна уложилась в две недели. Словно сама жизнь ворвалась в заледенелый мир – пришла, увидела и победила!..»
Ах, мама, зачем нам весна на улице, если её нет в душе? Хоть бы раз освободиться от всего надуманного человечеством и ощутить себя в себе просто человеком.
БОЛЬШЕ ЖИЗНИ
«Ах, мама, мама, как я тебя любила. Больше твоей жизни, живую или мёртвую. Я всегда умела отделять человека от его жизни, я и с собой такое мысленно проделывала, пока впереди теоретически оставалось много времени. Потом это мне перестало улыбаться.
А когда ты умерла, мама, сбылась одна из всеобщих примет: я как бы похоронила часть себя вместе с тобой. Сны мои, последовавшие затем, подтверждают это. Но человек если не всесилен, то дьявольски изворотлив. Я ведь продолжала жить. Но вот я встретила того, чью жизнь я не хочу отделять от него самого. Ни за что на свете»
Да, жизнь прекрасна и совсем не обременена смыслом. Бессмысленна и прекрасна, как чистая красота.
ЯРМАРКА
«Ты перешагнёшь через дар небесный, который валяется в изобилии на всех путях и дорогах – а другой поднимет его, и свет озарит его, а не тебя. Ты идёшь по серым каменьям – а другой то и дело наклоняется в пыль за самоцветами. Всевышнее так расточительно к нам – не великодушно даже, а по несметности своих благ именно что расточительно. А мы!..»
БУКИ
Я называю главы буквами, но случайно пропускаю букву «в», и у меня остаётся «бука». Получается и не глава, и не буква о людях, а бука о людях. Как бы былина о людях? Новый жанр «бука»? Или какой-то бука рассказывает что-то о людях?
БУКА О ЛЮДЯХ
Человечество в душе понимает, что оно страшно одиноко на земле, никому не нужно, и никто его здесь не любит. Просто оно, явившись на готовенькое, на законченный, в принципе, лик планеты, оказалось на верхушке местного бытия в силу своих видовых особенностей, и теперь диктатуру его все терпят – более или менее терпеливо.
Но само оно паникует и, создавая отражение мира для собственного интеллектуального потребления (ибо, если материальной ещё можно попользоваться, то духовную культуру «верхушки» ни камни, ни звери не просекают нимало), отчаянно окружает себя любовью в литературе и искусстве.
И если ему верить, человечеству, то его обожают и звери лесные, и птицы морские, и рыбы без ума от него, двуногого, всеядного, способного враз терять и разум и рассудок. И деревья готовы ему поклоняться, и цветы, и вообще, всё вокруг рыдает от счастья, что выродок этот последний явился-таки в сообществе землян и теперь будет, кому за всех думать и говорить, и решать, быть или не быть.
Нет, создать сей мир не под силу никакому богу, это творение само из себя. Бог же есть – ослепление (оно же и «озарение») человеков, мечта дураков, Крыша всемирная, даже колпак, универсальная любовь! С этим можно согласиться, и жить с этим можно, это другое дело, а чтобы слепить всё это, как оно есть – это кем же надо б было быть!..
БУКА О ЯЙЦЕКЛАДУЩИХ
Потому так тяжело жить на планете Земля человеку, что всё здесь растёт из любви. Здесь даже яйцо без любви не отложишь. А человек – существо ненавидящее, и трудно ему бороться с собой или общим подспудным укладом, трудно вписываться в картину мира без потерь, трудно быть счастливым. И самое тяжкое счастье здесь – жить в любви.
ПРОШЕНИЕ
«Чего бы я хотела? Я б спросила у бога прожить всю мою оставшуюся жизнь с тобой, если б он не исполнял, всегда и слепо, наши желания.
Тогда он просто сократил бы мою жизнь до тебя – до пределов твоей верности или моей любви. А жизнь гораздо больше, чем ты…»
БУКА ПРО ТАЙНУ
Они Бога единого разделили неделимо на три части: Отец, Сын и Святой Дух, разложили бога по полкам. Потому что отец не смог бы сделать того, что сын и святой дух, сын – того, что дух святой и отец, а дух – того, что отец и сын. Но все трое они сотворили новую веру. Гениально!..
Получился модальный треугольник: хочу, I.e. волеизъявляю, могу и должен. Отец – хочет, Дух – может, а Сын – должен. И всё это есть Бог, Господь Бог… Иначе не понять сути вещей. Один бог был бы догматичен, бессердечен и – неумолим. А тут все просят у того, кто должен и надеются, что он захочет и сможет. Это и милость, и спасение, и прощение, всё по-божески, по-человечески. И это укор тебе, просящему, ибо ты-то не претерпел столько.
Неудивительно, что это насквозь пронизало всё и вся. Признано любым существом раньше, чем осознано. Не признавать осознанно - значит отрекаться. Ты есть, но я ни тебя, ни к тебе не хочу.
А находят, никуда не деться, плохие минуты, когда спадает золочёная завеса над тайной, и видно, что там ничего нет, одна чернота в ночи… Но снова сама собой наплывает завеса и снова – тайна. А все страдания людей – заслуженны. Преступление влечёт наказание. Всё, что ни есть – есть преступление, и у всего имеется наказание.
Есть доверчивость – какое у неё наказание? Распятие. Есть слабость, за неё – распятие. За любовь – распятие. За гений – распятие. За грехи – наказание. Жизнь – это преступление?
Интерпретация культурная
(отступление первое)
Гений – хочет, талант – может, а герой – должен.
БУКА О ВЕЧНОСТИ
Вечность – это жизнь. Мы приходим в эту вечность, чтобы затем её покинуть. И мы оставляем в ней свои следы и возвращаемся, или это нас возвращают – в никуда.
БУКА О СПОРТЕ
«Жизнь – это потери, к которым никто не готов. Боль и потери, к которым никто никогда не готов. От нас уходят молодость и блеск – то, за что нас любили дальние, уходят ум и таланты – то, за что мы ценили себя сами. Остаётся индивидуальность – то, за что нас ещё терпят ближние. Наконец, не остаётся ничего, кроме собственного «я» - сего сакраментального отражения человечества в человеке, да на что уж оно нам тогда!.. Сделайте мне больно, чтобы запомниться мне»
Простота свята: жизнь как спорт, который нельзя бросить. Достижения гаснут на лету, вечность ничем не купишь. Ложись на скамейку запасных – или бейся до конца.
БУКА О БУДИЛЬНИКЕ
Ты хочешь оказать милость страждущему, бедному? Но откуда ты знаешь, беден или богат стоящий пред тобой? Ты судишь по платью и по роже? А если «купца» ждёт за углом верная пуля? Всё, что у него есть теперь – это последние семь минут, можно заводить будильник… Пробудись, сыне, для жизни вечной. Вот и пожалей его, беднягу.
БУКА ПРО КНИГУ
Все книги абсолютно одинаковы, все книги говорят об одном. Нужно только это понять. Можно всю жизнь, вообще, читать одну и ту же Книгу. Собрать библиотеку, состоящую из Книги. Купить дубовый шкаф и хранить там одну-единственную Книгу.
Всем во мне, хорошим и плохим, я обязан книге. Она учила меня жизни – и она же отучала меня от жизни. Она призывала меня к откровенности – и склоняла меня лгать. Она ввела меня в заблуждение, из которого я так и не вышел. Она отнимала у меня Время!
Ей ничто не чуждо – ни человеческое, ни нечеловеческое. Я мог бы обойтись без неё, наверное.
БУКА ПЕЧАТНАЯ
Мусорщик видит жизнь сквозь мусор, врач – через болезни, юрист – через преступления. У каждого своя изнанка жизни, свои узелки на память, своё небо и своё солнце. У каждого на лбу своя печать. Даже бродяга, свободный и от именья и от промысла, отмечен пустотой, что лежит на всём его облике неистребимой тенью. Вот уж она сжилась с хозяином, и, быть может, как всякая изнанка, заместила его собой и существует в его облике.
Писака живёт в словах, наступает момент, когда он лишь произносит какие-то речи и слышит самого себя со стороны. Игра окончена, свершилось – он стал носителем слов!..
Человек никогда не бывает собой, разве что в первые мгновенья после рождения и пробуждения. И страшно это – оказаться вдруг самим собой, монстром без печати, без надежды, без одежды, без кожи, без рожи.
БУКА О ПИСАТЕЛЬСТВЕ
Писатель ничем не интересуется по-настоящему, всерьёз. Он всё только пробует. То, что он понимает, чувствует и передаёт словами, для него самого не становится прожитой жизнью – но лишь пробой. То есть он отведывает яства, а насущно питается тем, к чему привык – шоколадом, изюмом, хлебом, щами да кашей.
БУКА О ПРИВЕДЕНИИ
Истину глаголить позволено младенцам, взрослому это делать – примитивно, стыдно, не комильфо. Неприлично! Прописи ведь проходят в школе, в коротких штанишках. То есть можно вложить истину в речи ребёнка, если ты, например, драматург, и тогда спокойно говори сахарными устами всё, что просится из души. А просится простое, как единожды один, наивное, очевидное, как камушек в каше, как гвоздь в ботинке, как назойливый солнечный зайчик.
Сговор нормальных, здравых (здоровых?) граждан, общество обывателей, не опускается до камушков. Но жаждет услышать и обсудить новость на безопасном расстоянии от обжигающей субстанции, хочет грести жар чужими руками. На то и шуты существовали, и юродивые, и маски, и куклы, и alter ego, чтобы выговаривать суть. Для того и поэты – сверхсерьёзные люди, не боящиеся предстать посмешищем.
Потому что истина – это всё. Это центр вселенной и одновременно её очертания, приведение хаоса к образу - и подобию.
БУКА О LOYALTY
Все умные вещи потому и глупы - что умны. Глупо быть умным. Всё равно, что снять штаны посреди улицы. Или истошно кукарекать в четыре утра, когда все спят. И так ведь ясно, что утро настанет – для того, кто доживёт. И что настанет оно только потому, что вчерашний день умер вовремя, своим чередом и никак иначе.
Прятать нужно б свой ум непомерный, непогрешимую стройность своей походки и осанки скрывать бы за небольшой хромотой. Для верности.
БУКА ПРО 5 Дэ
Пять Д должно быть у нормального человека: Дело, Деньги, Дом, Друзья, Дети. И два Д в утешение тем, у кого нет пяти Д, но кто тоже человек: Душа и Долги (в том числе, чувство Долга).
Ещё одно замечательное Д – Достоинство, собственное. Его, конечно, больше у тех, у кого имеются пять первых Д.
И очень плохое Д – дерьмо… Это Д есть у всех, здесь главное, чтоб поменьше.
Но что такое эти пять патриархальных Д, это «всё как у людей», сии извечные ценности тем, у кого есть - или думают, что есть – талант или всепоглощающая страсть? Им наплевать на ценности, они их примут, если надо, но биться за них не станут и измерять себя и прочих будут не по ним. Правда, есть другой мир, другие миры, ведь правда?..
Душа, Долги и Дерьмо, разумеется, останутся при них. Достоинство – это понятие растяжимое, самому человеку видней, какое оно у него, если имеется вообще.
И есть самое лучшее Д, десерт, который приберегают напоследок и, чаще всего, не успевают им воспользоваться - Дорога.
ДОРОГА ЛЮБИТ ОДИНОЧЕК
В дороге человек вступает в интимную связь с жизнью. Блажен, кто это распознал! Дорога – синоним жизни, бессмертия, и вне её блаженный чувствует себя на обочине бытия. Ему нужно найти сил подняться и тащиться дальше за какой-нибудь надобностью, пока снова под пятой не окажется самодвижущаяся лента вечности.
Дороги, проложенные по земле, всегда бегут, вьются, петляют, тянутся, ползут, мчатся, парят, карабкаются вверх - и летят вниз. Возникают и исчезают, обрываются подобно жизни, но никогда не стоят, как вкопанные.
Где-нибудь, в отдалении от городов, понимаешь главную страсть человека: провести дорогу! В любой глуши, в степи, лесу, горах, на дне морском, в белом небе и чёрном космосе, в чужих и собственных мозгах.
ДАР
Я начал делать картины. Одну я назвал Потеря. Человек идёт, потупив голову от горя, руки его как плети и ноги его заплетаются, над ним тёмное небо, позади его – неопределённая фигура, что-то бесформенное, как бы призрак его потери, который тоже словно бы страдает, источает страдание.
Но вот впереди появляется светлое пятно, притягивающее взгляд. Человек пройдёт ещё сколько-то шагов, возможно, много шагов, и тогда перед ним очутится ангел. Ангел парит в воздухе и держит что-то в руках, нечто маленькое и драгоценное – и протягивает это человеку.
ДИМКА
ТОННЕЛЬ
Быть или не быть?
Сколько новых жизней, новых существований могут прорваться сквозь завесу небытия? Сколько неисчислимых соискателей слепо и яростно толпятся во тьме, пытаясь всеми правдами и неправдами пробиться к свету? Удаётся, видимо, единицам по сравнению с теми, кому не повезло. Попавшие на праздник жизни узнают, тем не менее, пренеприятную подробность – они здесь ненадолго, им придётся покинуть этот вожделенный свет, но, что ужаснее всего, выход не там, где вход, он - в другие двери, без права вернуться. Вообще, всё движение строго поступательно, только вперёд и даже без остановок. Попытки удаются или нет, пресекаются в самом начале или длятся некоторое время. Когда можно сказать, что попытка удалась, то есть новая жизнь состоялась, это не означает, что ей гарантирован долгий путь – он всегда лишь относительно долгий.
НЕ РАЗДУМЫВАЯ
Что сказать Димке?
У неё есть маленький кусочек фольги – а на нём нетленное пятнышко. Когда пузырёк размером в пять миллиметров высох, остались тонкие края, овал - а внутри него что-то похожее, в глазах Димки, на высохшего головастика. Головастик, наверное, не больше трех миллиметров, но Димке он кажется огромным. Она купила таблетки, выпила их, как надо, и на третий день «поймала» «пузырёк», не дала ему упасть в унитаз. Как она почувствовала этот момент – неизвестно, но она подставила руку как раз вовремя и поймала своего единственного четырехнедельного человечка. Они называют это околоплодным яйцом…
Жизнь зародилась и продолжалась почти четыре недели!
Жизнь прорвалась сквозь заслон и шла по тоннелю, приобретая приемлемые формы и готовясь выйти в свет… за это время из микроскопической частицы она выросла в «огромное существо», сидящее в капсуле пять миллиметров диаметром. Подобно космонавту, летящему в другую галактику, она совершала свой гигантский переход и втайне ликовала, не забывая формироваться строго по графику полета… Но тут ей перекрыли кислород, отсоединили от систем жизнеобеспечения, а потом корабль содрогнулся всеми своими стенками, и задыхающаяся капсула была исторгнута в открытый космос… Белый свет стал ей чёрным дном.
…Живая пирамида суживается до Иисуса Христа – на её острие тот, кто ушёл – и вернулся, если это можно назвать возвращением… в основании пирамиды, покоящейся на бесконечности, эшелон тех, кто просочился через грань… их число неумолимо убывает по мере роста пирамиды… в тоннеле погибает большинство прорвавшихся… на их счастье, ибо они того не ведают!.. это милость?.. так поторопимся убить то, чему не суждено быть, пораньше!.. они не выживут без нашей помощи, все те, кто по ту сторону, и те, кто уже в тоннеле, но их больше, чем нас, неизмеримо больше!.. мы не можем взять к себе всех… один живущий ценой всего себя может поддержать сто, тысячу новых, кто бы они ни были – люди, звери, птицы или растения… но их не тысяча на одного, а мириады мириад… и у нас есть свои интересы, как они были бы у тех, кому повезло меньше… есть же какой-то баланс…
Что мне сказать Димке?
ВЕСЬ ВЕЧЕР
- Никогда не думала, что это так, и никто никогда не говорил… Это непостижимо, когда в тебя внедряется новая жизнь, которая через тебя решила проникнуть в мир, и ты уже не ты, а мутант, подчинённый задаче провести этого «марсианина» в земное бытиё… Если ты мужчина, тебе не понять… наверное, через женщину (ведь только женщина имеет такой уникальный механизм?) что угодно и кто угодно может проникнуть в нашу цивилизацию… и таким образом планета может быть завоёвана…
- …не знаю, как звучит, но факт: была б…ь - стала мать… два разных человека… мутация естественная, запрограммированная природой… мужчина же, видимо, лишь один из многих, кто может подарить тётке «марсианина», роль его незначительна, как-то условна… понятно, что впоследствии он подвергается эксплуатации по добыванию благ для марсианина и полу-марсианки... в условиях жёсткой цивилизации, конечно… в условиях лёгкой цивилизации мать продолжает нести свой живот сама ещё много лет… достойно похвалы... да был ли Иосиф?.. фиктивный Иосиф – лицемерие, Марии больше идёт быть одной… испугались незаконности рождения?.. разве она могла повредить тому, кто родился?.. мне-то было абсолютно безразлично отцовство этого головастика, довольно того, что он есть… если бы…
И так – весь вечер.
- …эти таблетки… как будто выпил маленькую смерть, ударная волна бьёт по мозгам, даже лицо становится серым… потом, после всего, нельзя остаться прежней, шрамы от смерти двойника, в каждой клетке «материнского», так сказать, организма – сохранятся до конца!.. по ним можно судить, сколько их было, этих двойников… про душу свою даже говорить не хочется… сбросьте мамулечку с подоконника!...
- …а потом – такая тоска… хочется буквально лезть на стены… это вместо освобождения... я хотела его похоронить, ждала три дня, девять, потом сорок – а он лежит засохший уже месяцы и не меняется… он нетленный, первозданный… я думаю о нём, как о живом… два миллиметра?.. но это же огромный размер для человека… если учесть, что в самом начале он виден только в микроскоп… я не сумасшедшая, но уже мутант, и в каждой моей клетке – шрамы…
- Он спросил меня, зачем я это сделала?
- Зачем? - Эхом отозвался и я, жертва Димкиного чистилища.
- Я… сделала это автоматически…
После такого признания чёрная пелена ложится на весь этот вечер, на всё, что было сказано, на всё святое. Но я Димке не судья.
- А что чувствуешь ты? - спросила она его под конец.
- Пустоту, - бросил он.
БАЛКОНЫ И ПЕРИЛА
Димка - это девушка, Диментия, Dimention. Она обожала балконы и гуляла по перилам. Это она никогда не любила Стаса, но потом признавалась, что чаще, чем о нём, думала только о своей матери. Ещё ей казалось, что один Стас ждёт её там, куда так жутко уходить. И это была уже форма любви. Мы говорили с Димкой обо всём. С ней можно было говорить хоть о чём.
Мы оба ненавидели атрибутику смерти, однако со временем проходит не только любовь, но и ненависть. Остаётся пустота, как белый лист, на котором праздная рука способна вывести что угодно.
БЕЗ ИСХОДА
В детстве я часто не мог понять, неужели все люди испытывают тот же ужас существования, что и я? Лица их были будничны, действия обыденны, но ведь и я не бегал наперерез улиц, зажав голову руками от сознания того, чтО есть этот мир. Ведь и я вёл себя прилично, и мои глаза не горели синим огнём, я не кричал, не бился в отчаянии, а впору было… Но и сейчас мне любопытно, внятно ли большинству, в чём, собственно, дело?
КАРТИНА «Девушки в Саду»
На этой моей картине зима переходила в лето, и две очень похожие девушки стояли друг против друга и, смотрели глаза в глаза. Слева столбиком текст:
«…я целыми днями бродила по саду и ловила летом – бабочек, а зимой - снежинки. Бабочкам я подставляла руку, поднимая её как для поцелуя, и они садились на неё, встряхивая крылышками, а когда их кто-то звал - так мне казалось – они вздрагивали и слегка косились на меня, прежде чем упорхнуть навсегда.
А снежинки не улетали, но будто вцеплялись в руку и медленно таяли под напором человеческого тепла. Они сдавались - а моя кожа леденела. Мне не нужно было ничего, я ничего не хотела. Лишь смотрела то на цвет дерева, то на горизонт, купалась в пруду, подпевала птицам. Когда приходили родители, я смеялась от радости…»
Димка сказала однажды: «Мне пришла в голову страшная мысль – о существовании общего человеческого «я», одного на всех. Иначе любой был бы доволен собой, как жук, и жил своей полной жучьей жизнью. Но все люди хотят одного и того же – а получают, что там попало под руку на раздаче…»
БУРЯ В ПУСТЫНЕ
Катиться бы философски по наклонной плоскости, отдавшись на злую волю своей любимой слабости, лететь вниз в своеобразной эйфории, чтобы рухнуть, наконец, на дно, полежать там вечность-другую – и, оттолкнувшись естественным порядком, получить ускорение вверх. И всё это – нимало не эксплуатируя свою силу воли.
Но нет дна, кроме ада. И человек, песчинка в песчаной буре, сам определяет свой предел - рефлекторно, по собственной совести и терпению, как точку насыщения, канун кристаллизации. И тогда он изо всех сил гору с себя свалить пытается, которая тем выше, чем дольше он летел.
Если же нет, если даже этот рефлекс ослаб до изнеможения – человече вязнет в бездне, где не от чего оттолкнуться, где даже опереться не на что. Вот они ходят рядом - рядАми, погрязшие в земном аду, и сами недоумевают, что такое деется?.. И кто им поможет? Кто спасёт, вернёт в люди, примет в объятия?
БУКА ПРО КАПЕЛЬКУ ВОДЫ
Чем хороша юность, Димка? Если ты меня сейчас слышишь… Любовью? Да нет. То есть, и да и нет. Главное же, юность хороша дружбой. Дети и очень молодые люди легко знакомятся, мгновенно выделяют друг друга из разновозрастной толпы – и сразу попадают в однозарядное поле. Начинают жить общей жизнью, говорить на одном языке – и их временное, как правило, острое одиночество триумфально заканчивается!
Взрослые же никак не могут сойтись воедино, а могут только завязывать узелки – чтобы потом их запутывать или разрубать по-живому. Они давно потеряли способность растворяться в капле воды и давно не понимают другого - но лишь себя. Их законом стали потребности. И, открывая в своей броне крохотное окошечко (бойницу?) в сторону ближнего, они просто хотят отбить для себя у жизни ещё одну крошку, как воробьи на асфальте.
И так это священнодействие – дружба, иначе говоря, платоническая любовь к себе подобному, бывает попрано безвозвратно, едва человеческое существо насидит себе местечко под солнцем.
Но и юность имеет сию роскошь потому, что старые воробьи нагородили изгородей и тащат внутрь всякое зёрнышко, научившись основной добродетели: отличать съедобное от несъедобного. И не замечают ни неба, ни слёз в других таких же бисерных глазах. А если б заметили – увидели бы своё юное отражение во влаге небесной и солёной.
"ROBERT DES RUINES"
«Человек умирает по частям… Как будто одно за другим гаснут окна в большом доме. Когда зданию суждено рухнуть, в нём вместо некогда великолепного сияния может тускло блестеть одна-единственная лампочка над уцелевшим остовом былых, казавшихся вечными, стен.
А мы-то думаем, что прощаемся с гордым Домом!»
ЛИСТОК ЗАСОХШИЙ
(исповедь господина Эн)
«Всё это далеко в прошлом… Всё это я больше не люблю. Засушенный лист в книге. И в каком веке засушен?
Для меня важней всего и ценнее глоток воды сию минуту, и этот стакан неполный предо мной – он мне и ближе, и дороже. Потому что живее. Я не терплю прошлого. Но и в самом себе я обнаруживаю перемены. Сколько во мне засушенных чувств, которые рассыпаются, когда задеваешь их неосторожно! Мои лучшие мечты – лишены жизни, мне неприятен их застывший лик. Я не могу ничего любить, ничем интересоваться.
Интерес, вообще, заключён не в предмете, а в способности воспринимать и наличии воображения у субъекта. Я, как субъект восприятия, потерян. Какие интеллектуальные и эмоциональные бури мог вызвать во мне прежде один-единственный образ, слово, звук, ничего не говорящие другим! Теперь и мне ничто не говорит ни о чём. Я не вижу ни в чём смысла, не ценю талант, не завидую гению. Я отдаю отчёт и отдаю должное, но то дело ума, а не души.
Мир стал непроницаем, каким, собственно, и является сам по себе, когда, иссохнув как лист, ты перестаёшь наполнять его своим отражением, самим собой. Книги, искусство, музыка – всё превращается в лаковые миниатюры, а что там за ними – непостижимо, как мрачный космос за лазурным небом.
Прежде чем покинуть этот свет навсегда естественным порядком, мыслящее существо отстраняется от него, прерывая все чувственные связи, обезболивая свой уход, ибо только боль нас мучит до конца. Мне осталось уверовать во что-то, слепо и фанатично, чтобы оживить своё существование. Но даже это слишком хорошо, чтоб быть реальным. Реальнее – ничего. Или глоток воды…»
Happy New Year,
(отступление второе)
Его ждут, как никого и никогда. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Все томительно дожидаются, когда же он, наконец-то, придёт, наступит, начнётся. Именно: сидят, ходят, поглядывают на часы, скрашивают скуку, чем только можно, бессмысленно торопят, торопятся сами – и ждут-ждут-ждут.
А едва дождутся – бокал шампанского – и пора догонять!.. Ибо влетает он, как шаровая молния - сквозь стены, ослепляет всех присутствующих - и уносится прочь.
И тут уж ничего не попишешь - не почитаешь: скорей за ним, в погоню! Не отстать от него, необходимого, как воздух, и неуловимого, как мститель.
И вот так с ним всегда: ждать да догонять…
БУКА БОЛЬШАЯ. ПЕСНИ СИРЕНЫ
1. Были и небылицы
«Вот что было, и ничего, кроме этого, нигде никогда не было: один человек разлюбил другого человека. И долго ждал другой человек, пока первый скажет ему это сам. И всё ещё, до сей поры, ждёт…»
2. Противостояние
Любовь противоречит жизни. Любовь всегда лжёт - у неё собственная правда.
Правда жизни для неё – смерть. Она сама страстно желает жить - и потому противостоит жизни.
3. «Анна»
«Прошло семь дней, всего и целых семь дней с момента горчайшей разлуки, когда железный обруч вкруг меня сжался так, что выходом казалась смерть - и она не казалась грехом. Не могла им быть, потому что там, где боль выше неба, царствуют другие тени, совсем другие! Но, Господи, прошло семь дней жизни моей – и отпустило, ослабли тиски, как будто их коснулась Десница.
Солнце восьмого дня не жгло тоской, а извлекло ребяческую радость из души. Тупая боль отрадой прокатилась по каждой моей клетке. Я хотела плакать, но мне было, скорее, весело. Может быть, это они, ушедшие, подтолкнули меня из волн – тёмных и вязких – обратно на берег, отказались провести меня туда. Иначе, откуда это давно утраченное детское чувство дома, этот детский восторг перед жизнью, которая «пуста и велика»…»
Всего семь дней, мама? О, это много, это семь веков!.. Я думал, почему Анна полюбила Вронского? Ведь он не стоил её, болван армейский. А потому, что такой женщине всё равно, кого любить, всё равно не того будет любить, того просто, наверное, нет в природе. И надо было её, Анну, оттенить, а не затмить.
Я с грустью заметил однажды, что были все женщины вокруг меня немножко Анны Каренины.
Да и не любит она его – ничтожную-то личность! Если присмотреться, истинная любовь Анны достаётся другому - Серёже, сыну. А что Вронский? Здесь Анна пьёт свою чашу с ядом, святая в свете.
4. Бука о гинекее
«Женщина суть краткая энциклопедия жизни, в ярких картинках. О, эти её сакраментальные четыре ипостаси! Девочка. Девушка. Женщина. Бабушка. Стадии состояния. Какие преображения! Внешние и внутренние. Абсолютная подчиненность циклу воспроизведения.
Девушка так стремится стать женщиной… А потом бьётся как рыба об лёд, чтобы вернуться в девичество. Вечное кружение вокруг самой себя, вечная битва за внимание мужчины. И огромная власть – материнская и женская. Кто хоть раз не убоялся фемины – шаг вперёд!..
В свой черёд мужчина безнадёжно зависим от женщины – или женского – всю свою жизнь. Любовный голод правит им, не оставляя выбора. Почти не оставляя. Нить Ариадны – вот разгадка мужчины! Утрата же сексовалентности для обоих полов - равносильна катастрофе…»
О, женщина... О, мужчина…
А когда встречаются человек с человеком - независимо от пола – тогда «душа с душою говорит». Здесь – много оправдания кошмарному миру людей, много извинения инквизиторству общественной жизни, требующей и ждущей от слабого человечка невозможного. Не всё, однако, запашешь гусеничной техникой, залакируешь и отполируешь, пока видно ещё человека в человеке. Пока можно «по душам», а не по душам.
Господи, мама, о чём это я?..
5. Мини бука об органике
Жить нужно так, чтобы сохранить право на любовь. «Недостоин любви» - приговор, понятный и дикарю в пальмовой юбчонке, и интеллектуалу, самораспятому на культурной матрице.
Объявить это детям в первом же классе – а лучше, написать на фронтоне всех школ в мире?
6. Гоголь
«Сейчас я скажу вам, Николай Васильевич, страшную вещь. Вы услышите – и содрогнётесь, как Вулкан.
Из вас не получилось поэта, хотя как вы умеете говорить! Мёду не надобно пить!
А потому его из вас не получилось, что упёрлись вы в эрос – и точка. Либо белокурая бестия вас за четверть века довела до этого, либо подобное устремилось к подобному четверть века назад, но оказались вы в загоне, не смогли вырваться на простор, где столько всего непохожего на ваши непоколебимые убеждения. Вы никогда не думали о возможности ошибки? Это когда дважды два не совсем четыре. Попробуй, усомнись – а ведь бывает!
Это глобально, Николай Васильевич: возможность ошибки. Но вам не поздно ещё, а вдруг вы сочините десяток стихов, которыми все станут зачитываться? Ведь вы сейчас одиноки, вам безотрадно, жизнь ускользает от вас – и мучит вас. Когда вам станет очень больно, умножьте опять два на два - и увидите, что получится...»
Правда, мама, у всякой цифры - своя правда, и у всякой мысли - своя правда. Но если потереть фальшивую сторону мысли (а такая сторона есть у всего, что не шарик), потереть её, как лампу Аладдина, то может выскочить Монстр и начнёт править бал.
7. Биологический реализм
«Божественная пыльца любовного флёра осела на дно, остался грубый стебель и усохшие лепестки – пародия на цветок! Осталась одна нужда. Жалкая, настойчивая, неистребимая, не выбирающая слов. Животная. И с этой нуждой отныне – к кому? К какому сердцу? К какому телу? Не вырастут снова лепестки, не источится аромат – единственный и неповторимый, не сольются в гармонии с миром семь цветов радуги, никогда уже не бросить свой пучок соломы в огонь жизни, во вселенский костёр!.. Негде взять, нету сил связать. Нечем платить. И леденящий ветерок антагонизма уж веет явственно от всего цветущего»
О, как жестоки графоманы, как жестоки пишущие, говорящие!.. Нельзя ли молча жить и умирать? Что такое, вообще, слово, что это за аккумулятор сознания, которое само есть аккумулятор эволюции, на что порождён язык слов, эта уникальная среда, превосходящая любую из физических? В которой плавает наше сознание, неотделимое от нее, единородное и единовременное с нею, пульсирующее, непрерывно выдающее вовне импульсы, что приводят в действие всю человеческую механику.
Но слово – это смола кипящая.
ПРЕДАНЬЕ
(отступление третье)
«Писака по определению - «злой язык», «колокол глаголящий». Он видит зло момента, где бы то ни было, и не остаётся равнодушным, предавая его букве. А что ещё он может сделать?»
Остальным главное: видеть «добро момента» - так, мама?
VOLENS-NOLENS
«Я возделывала свое безделье и металась с места на место - искала потерянный рай. Я смотрела на чужие картины, они оживали в моих глазах, я вдруг понимала их, возвращалась к ним снова и снова и спрашивала себя: не здесь ли он был, мой рай?
Я ходила по деревням и видела людей, живущих естественно - от восхода до заката заодно с нуждой. Я мечтала жить так же, но жизнь не принимала меня и гнала меня дальше. Я была путником в чужих краях - и жаждала обойти весь свет, но что-то тянуло меня обратно, на старое место, где не было у меня даже дома. Я раздавала всё, что имела – и не могла забыть того, с чем рассталась…
Зачем я родилась, зачем пришла я в этот мир? Не исполнившая предназначений, не сохранившая добра, непонятая никем, как будто внутри меня была пустота. Я знала, что где-то, куда несёт меня помимо моей воли, есть одно-единственное простое, как хлеб и вода дело, которому будет посвящено всё мое существование. Но страшно мне было, потому что понимала я - будет это подвиг, то есть то, что в миру – тяжко, грязно, мучительно, убого и бесславно…»
СОСТРАДАНИЕ
В мире так много страдания, что не взять на себя частицу просто невозможно. Кто-то приближается к лавине страдания, и, не думая более о себе, протягивает руки и принимает свою долю.
БРАТ, СЕСТРА…
Мы выбрали ложную дорогу, когда-то очень давно, в самом начале - от слабости, трусости, глупости, да мало ли от чего ещё. Быть может даже, как ни печально это сознавать, нам выдали готовую подорожную в запечатанном конверте, едва дьячок успел проставить в церковных скрижалях наши имена.
Быть может, слабость, трусость и глупость лишь непременные спутники нашей подорожной, быть может, всё это сплошная игра, и мы исполняем в ней предначертанные роли. А самая главная карта – свобода выбора – мечена, и светится, и пищит, и сыплет искрами во все стороны как в счётчике Гейгера…
Но нам предписана также и искренность – мы должны принимать грязную карту за чистую монету… Играть свои роли на всю катушку, как гладиаторы, чтобы зрители, которых, очевидно, только двое, не скучали. И один зритель – с рогами, а другой – с нимбом.
И вот мы идём в ложном направлении – понимаем это, но не можем вернуться, ведь по обе стороны, насколько хватает взгляда – непролазные дебри, и сил пробиваться сквозь них у нас нет, а это - неверная, но всё же тропинка.
И мы влачим по ней свою ношу, пряча глаза и пытаясь быть как все. Куда там!.. Нам даже не о чем говорить, у нас нет главного – стержня, ощущения правоты. Того, вокруг чего вертятся все мысли, дела и слова в этом мире, того, без чего захлёбывается речь. Вместо него - роковая ошибка и конечная остановка Ад – но мы не хотим всё время бередить рану.
И, открывая рот, мы обмениваемся пустыми замечаниями о пыльных цветочках под ногами, о бестолковых мотыльках, о погоде, всегда разной, на наше счастье… Пытаемся также ради общей идеи порассуждать о «настоящих людях» (ибо сами давно не причисляем себя к таковым). И фальшь покрывает нас сплошной толстой коркой.
Но отголоски душевного вопля искажают черты наших беспокойных лиц подобно тому, как течение воды размывает зеркальные отражения. И наши преждевременные седины, и нелепые жесты выдают нас с головы до ног – но ничего не изменишь. Боже, ты ничего не изменишь.
БУКА О ПОДВЕШЕННОСТИ
В критические моменты человек понимает, что именно теперь-то и живёт: безусловно, абсолютно, наяву. Не во сне и не в полусне. Это жизнь отражается в зеркале смерти.
МЕЖ ДВУХ КРЕСТОВ
"Старение есть высшая справедливость. Как бы то ни было, это внешние рамки, без которых всё смешалось бы во вселенной. И были бы тогда иные драмы и трагедии, а чем они лучше нынешних?.. Оставьте всё, как есть. Больше - смерть есть высшая справедливость. Так оставьте всё, как есть..
Но, боже мой, зачем было дарить жизнь?. Ведь не успеешь и глазом моргнуть…"
Мы сначала играем с жизнью и заигрываем со смертью, а потом отчаянно цепляемся за первую - и придаём чрезмерное значение второй.
У СЕРДЦА ЕСТЬ СЕРДЦЕ
О, я мечтал дожить до старости лет, чтоб предаться любимому делу с ребячьим упоением.
Я знал, как это будет: преодолев баррикады из неразрешимых сомнений, почти непобедимой рутины, оборвав всё, что привязывало к общественному порядку, просто грубо прорвавшись на своё место под луной, вот он я – плох физически, плохо соображаю, ничего не помню, постоянно сбиваюсь, не понимаю порой, кто он я и где… И всё это время рисую что-то своё, совершенно не заботясь о том, как вообще рисуют в этом мире. Почему так хорошо от каждой новой картинки, по крайней мере, мне? По крайней мере, когда удаётся?..
Но и это – очередной самообман, у меня не было любимого дела, как и дела вообще. Там, на старости лет, я понял, что ничего не понял. Моя жизнь была бессмысленным полётом искры сквозь тьму – неудержимым, неопровержимым. Её наполняло только Время – и в той лишь мере я был свободен, спокоен и счастлив. По мере убывания времени я всё чаще не находил себе места, и мне становилось нечем дышать.
В детстве я собирался обойти всеобщий закон смертности, удлинив моё время, растянув его вдоль и поперёк, как авоську, вмещая в него как можно больше впечатлений, великих и прекрасных. Пресыщенному жизнью не так страшно умирать? Но поступил наоборот. Я не взял у жизни ничего, что плохо лежало. А там всё всегда плохо лежит, истинно! Будучи рождён праздным человеком, я отступился от всего мало-мальски значимого. Но у сердца есть сердце. И оно болит больнее всего и - до самого конца.
БУКА О НОВИЗНЕ
Даже старость – это, в сущности, новая дорога. Впервые и единожды. И здесь вы первооткрыватель, путешественник, здесь всё для вас впервые, и в этом состоит непреходящая свежесть бытия, несмотря, совершенно не взирая на вашу дряхлую, видавшую виды шкуру! Если постараться, по яркости восприятия старичок может превзойти младенца, инстинктивно подпадающего под тотальные стандарты. Дитя знает, как надо жить: родился, учился, женился, добился, снова женился...
Ребёнку надо ещё уживаться среди людей, ему необходимы рамки, шаблоны. А старику – уж и не надо ни с кем уживаться, господи, об том ли речь! Ему о душе думать! А душа бескорыстна. Как много открывается человеку с возрастом. Если бы молодость знала, если бы старость могла!
Когда бы старику надеть на себя маску с прорезями для глаз и мешковатый костюмчик, скрывающий его формы, и выпустить в свет, он мог бы дать волю своему новому мироощущению! Резвился бы, как райское дитя, не боясь оскорбить окружающих, которые не ждут от старости ничего… хорошего. И не хотят тратить на неё время, а хотят просто не замечать её, потому, что она никому не нужна.
И НИКОГДА НАОБОРОТ
Телега жизни от господина Эн
(вариация необязательная)
«От утра до вечера прошла целая жизнь. На исходе дня я был старцем. Телега, на которую утром я едва взобрался маленьким мальчиком, кренилась сейчас на пыльной обочине. Я с трудом слез с неё, и она облегчённо проскрипела… Да она ли это?! Развалина, источенная ненасытными невидимками, вместо восхитительного манящего сооружения, призванного ускорять время! О, нет! Поверить? Смириться? Бежать обратно? Всё это пронеслось у меня в мозгу как безумный вихрь – я же остался стоять недвижимо рядом с тем, что доставило меня сюда, на этот пустырь, как по заказу, без единой остановки в пути.
Не знаю, сколько прошло времени – или его тут никогда не было? Но вдруг мне стало казаться, что я всегда находился здесь – и всё, кроме той еще минуты, когда я, обдирая коленки, карабкался на новёхонькую телегу, было сном! Я никогда не ощущал так остро запах пыли, тепло заходящего солнца, боль в каждой своей мышце от непонятной усталости, никогда не было мне так одиноко, так тяжело дышать, так темно грядущее. Никогда ужас не подступал к сердцу так близко.
Всё, что было между началом и концом – растаяло на глазах, пало как роса на землю и впиталось ею в то же мгновение – ничего не осталось. И сомкнулись берега, исчезли расстояния, остановилось время.
Господи, так вот каков ты в силе и славе своей! Так вот что это было на самом деле, вот чем обернулось фантасмагорическое мельтешение одного-единственного дня. Неизречённым словом Истина…»
ИДЕЯ
«Я прожила жизнь, будто бы и не жила. И когда я умру – после меня ничего не останется. Чистый лист, стерильная ячейка для нового «я». За долгие годы мой образ выветрился из сознания большинства людей, с которыми я так или иначе сталкивалась, как частица с частицей, многие старшие просто давно умерли.
А нынешнее скромное число современников, моих случайных - и даже исподволь принужденных мною, спасающейся от одиночества, к нашей эфемерной близости знакомых, почистит затем свою память от меня без промедления, ибо память избирательна, разборчива, как художник, и чистоплотна, как природа. Люди, подобные мне, должны заранее позаботиться о том, чтобы не оставить следов…»
Уходя – уходи, целиком и полностью, унося с собой всё своё в адскую печь? Оставляя здесь абсолютно нейтральное место, первозданность. Чистота – самая великая идея. Для избранных, мама?..
БУКА ПРО КУЩИ
Когда я думаю о своих собственных предках, то начинаю видеть причудливые нити, щупальца, канальцы, что тянутся от них ко мне и от меня к ним, по которым я получил всё, что получил. И тогда я чувствую, что с головой погружаюсь в адские кущи.
РАМПА
В полумраке пустой сцены к рампе выходит автор – персонажи незаметно удалились, исчезли, погасли как утренние звёзды – и голоса их смолкли. Никакими усилиями не вызвать никого обратно, один автор имеет ныне что-то сказать. «Куда ни кинь – везде клин», бормочет автор самому себе. «Откуда я вышел, с моими-то благородными потугами, с презрением к низкой жизни, презрением, которого не смогла победить сама низкая жизнь, поглотившая меня с потрохами?
Я происхожу из тёмных, хоть глаз выколи, слоёв человечества, из головокружительных глубин, и уж ясно различаю, как колышутся корешки в бездонной мутной воде - родные корешки! А мимо проплывают ещё более тёмные на тёмном аморфные субстанции, и случайные проблески, проникающие сюда с небес, ясно говорят о пропасти, лежащей между заветной высью и бытностью сей.
Но как же хочется просто жить опять и снова, как хочется быть здоровым, светлым человеком среди таких же человеков…
И нужно только ухватить что-то ускользающее, недостающее, некий ответ уму, с рождения мучающемуся неразрешимыми вопросами, ждущему слова, чтобы сдвинуться с точки, тронуться в путь. А слово приходит в пути.
АТЛАС ЯЗЫКА. Vademecum*
Язык - это создание (продукт) не одного лишь человека на земле – но всего сущего. Это совокупность представлений всего сущего обо всём сущем.
Всему свое всё, и всякому времени – своё место (интерпретация лингвистическая)
«Время – это пространство в пространстве», говорила Димка. «Время – хранитель, пространство – разрушитель»
Лет сто назад эти картинки** были нарисованы на стене моей комнаты, как очаг в каморке папы Карло. Однажды мы с Димкой посмеялись, что на нашем доме должны повесить мемориальную табличку в случае, если кто-то из нас двоих прославится. Теперь я знаю, именно тогда началась - и кончилась моя жизнь. В каком-то её щемящем измерении.
Ещё она сказала на заре своей юности: «Время – оно не быстро идёт, не в этом дело. Просто оно никогда не останавливается».
И вот всё, что я мог придумать. Всё, что я смог выразить. Bagatelle... Что ж, с меня довольно.
*лат. vade mecum - ходи со мной.
**приложение следует:
АТЛАС ЯЗЫКА
1. Система времён универсальная
2. Модальный треугольник
3. Субъектно-объектные отношения
4. Лексика в системе (произвольно)
5. Согласование в группе имени существительного в немецком языке
6. Словарь глаголов в системе (произвольно)
Конец первой части.
Часть вторая
ОХОТНИКИ И РЫБОЛОВЫ
Такие книжные реликтовые дядьки. Сколько крови звериной на руках!.. Утки, зайцы, косули, медведи в капканах. Искусство убивать, ремесло. Взгляд со льдинкой в зрачке. Жизнь, смерть – дело техники. Сотни, тысячи раз переступали черту, туда и обратно.
Они идут до лодки по озёрной ряске – тридцать сантиметров корней, а дальше – глубина, можно и ухнуть?.. А они таращат глаза и кивают головой: запросто! Спят на земле, варят на костре домашнюю еду, как ни в чем не бывало – а дома не знают, где ложка лежит. Едят черное мясо – а чего ради рогатого убивали? И уже не поймёшь, сами они - то ли люди, то ли звери.
Всё, от чего уходил человек в своей короткой истории: холод, дождь, бесприютность, жестокие объятия природы, вызывающие самые безудержные суеверия – всё это их стихия. И они по-свойски располагаются в этой самой природе – все окрестности засыпаны свежими щепками и туалетными бумажками. И они наблюдают пришельцев стерегущим взглядом, и всерьёз общаются со своим домовым в зимовьях, чуть ли не по батюшке величают. Потому что видят и слышат то, чего нет, что и самому Гоголю не снилось.
Всё-таки, не вернуться человеку в Природу. Однажды от неё отделившись – не слиться снова. Рисковать, бояться, дерзить, заискивать, сходить с ума от ужаса, выдумывать небылицы, шаманить - это всё не значит быть вместе. Мы по разные стороны баррикад. Мы, собственно, и родились-то как люди по сю сторону баррикады, этот переход – одномоментный, как мутация, собственно, и сделал нас людьми. Пародия на Бога и Люцифера!
Даже городские деревья, шумящие по ночам и скребущие окно, вызывают тревогу и чувство беззащитности. Они, сами незадачливые жители урбанистического круга, всё же несут тёмную весть о непреклонности общих законов планеты, напоминают падшим ангелам, что придёт время за всё платить.
В ПОИСКАХ ДАЮЩЕГО СЧАСТЬЕ
1. Кузница у дороги
Счастье не куют – куют, напротив, несчастье. Счастье дают - или не дают - в двадцать пятый час суток. Дураки, обливаясь потом, куют своё несчастье из дорогих металлов. А умные ждут, когда пробьёт двадцать пять – и им воздастся.
2. Люди элементов
Счастье – не наша религия. Наша религия - не-счастье… Благополучие, благосостояние, комфорт, порядок, изобилие и избыток скучны нам и приторны, противны. Это для нас мёртвая материя, пышные похороны живой жизни. Здесь нет соли, приключения. Это интерьер, «комнаты», штиль, преддверие вечного сна, кратчайшее расстояние от входа до выхода. И мы бежим от призрака счастья, отталкиваем его собственными руками, ибо оно, как ленивая корова, так часто стоит у нас на пути…
Наше «счастье» в другом месте. Мы ищем его в самой ткани жизни, там, где бьются жилки, где сквозит только что рождённый ветер, где обжигает первозданным холодом, говорящем о страшных началах мира, об открытых возможностях. И дикая, жестокая красота материи (стихии) покоряет нас раз и навсегда. А там, где царят элементы, по определению, не может быть вторичных понятий - там нет счастья.
БУКА ПРО СКАЗКИ И ПЛЯСКИ
(метаморфозы)
Ногами на землю, а не на паркет, головой под небо, а не под стропила, руками даже размахивать незачем: и так ясно, что всё это – моё! Тогда, на короткое время, вообще ничего не страшно. А солнышко – то всходит, то заходит, то восходит, то закатывается. И всё быстрее, вверх-вниз, как в языческой пляске. А в душе вдруг наступает ложное спокойствие, лыжи поворачивают в обратную сторону, сами собой, как в славянской сказке, и слышится только счастливый смех и скрип – только скрип и смех.
И зависает Солнце над горизонтом, золотя ровную лёгкую лыжню, такую одинокую в бескрайних нетронутых сугробах, где не за что зацепиться взглядом. «Отче наш, еже еси на небесех… Господи, Иисусе Христе … Царю небесный… Пресвятая троице, помилуй нас!..» - поёт синица на ёлке, откуда и взявшейся в белом безмолвии?..
И вот кружатся лыжи, укатывая дорожку у невеликого домика. Бегают, пока не встанет он, как князь, в кольце тропинки, пока не остепенится. А солнышко - ждёт, не всходит и не заходит, а просто ясно светит.
Но заметно движение в окнах, загорелась свеча, потянулся дымок из трубы… Звёзды дружно высыпали. Да не на покинутое уж солнышком небо, а гораздо дальше. Туда, где про небо наше никто и не слыхивал, да и друг про друга звёздочки слишком мало знают. «Господи Иисусе Христе, сыне божий!..», поют и поют голосистые, не в силах замолчать…
И приходит утро и застаёт врасплох всякую тварь на грешной земле.
ПРОЩАНИЕ С МЕЧТОЙ
У каждого свой крест. Крест суть мечта, слава, идеал. Каждый поднял его собственными руками, всем своим существом, берущим начало от Адама и Евы. Это почти готовый суммарный выбор предшествующих колен, всей антропобиомассы, взрастившей особь. А венец решения – крупица воли человека, таинственное собственное я, уникальный по новизне элемент биомассы.
Свой или чужой, красивый или уродливый, нравится или нет - неси его себе, как горб. Растущий всю жизнь. И к финалу перевешивающий тебя самого.
БУКА О ЛОШАДИ
Заполнение пустоты – единственный смысл жизни. Делать что угодно, лишь бы избежать минуты, когда само собой, неотвратимо и полновесно, до небес, как огненный столб, явится противостояние: ты с дрожащей своей душой и опасно кренящимся умом – и Госпожа Пустота.
И тогда всё, что занимает время по эту сторону Добра, будет благословенно. И есть занятие самое простое, самое крайнее и бесхитростное, как взгляд утёнка – борьба за насущное существование. За тепло, воду, еду, за лохмотья на голое тело, за чистоту окрест. Почти первобытная, примитивная жизнь в отнюдь не первобытную эпоху, где каждое действие кажется исполненным важности и значения. И повторяется каждый день всё с той же важностью и значением.
Движения маятника и тиканье метронома, не так ли важны и значимы?.. Так же надуваются и радужные мыльные пузыри – а потом взрываются с очаровательным, еле слышным хлопком, выпуская страшную гостью – Пустоту.
Ты ходишь, как лошадь по кругу, а время с каждым разом отпускает верёвку, пока не выпустит её совсем. Бредёшь, как заведённый, и, спотыкаясь на ровном месте, слышишь, как лопнул очередной мыльный шар, НЛО.
В тысячу третий раз, завершив дневной круг, лошадь распрямляется, встряхивает нечёсаной гривой, бьёт надтреснутым копытом - и ржёт от боли…
Потом несётся, не оборачиваясь, мимо всего, что требовало её заботы, что привязывало её к месту, что стало её иконой, летит, не понимая, почему она терпела так долго - когда убежать было так легко! Она гарцует мимо рек и полей, мимо гор и лесов, мимо Луны и Солнца, мимо самого неба – и скрывается за горизонтом.
КОЛЬЦА САТУРНА
Проходит время, и горькое становится сладким, израненные воины превращаются в оловянных солдатиков, злодеи - в клоунов, мученики - в сусальную картинку.
Но ничто не меняется с точки зрения отдельного субъекта - в том центробежном сгустке, в который вместилось его физическое пребывание на Земле. И где-то, в незримых, необозримых сферах бытия, в безвестном науке виде покоится абсолютный архив «всех жизней, всех жизней, всех жизней».
Там всё как сейчас. Ничто не подлежит забвению, уничтожению, упрощению. Не стихает боль, не тускнеет радость. Открой любую страницу – и высшая справедливость восторжествует в тот же миг: действие возобновляется само собой и длится бесконечно. Неподвластное, едва свершилось, никакому вмешательству.
Вот ты не подал руки упавшему – смотри, вот сказал страшное слово – слушай, а вот тебя самого кто-то подтолкнул к краю бездны – умри ещё раз.
Как кольца у Сатурна, крутятся во вселенной времена, вмещая бесконечное множество жизней. Пока ты жив - ты волен беспрепятственно входить в свой каталог общего архива.
И лишь это по-настоящему важно в безумном котловане цивилизаций – твоя личная история. Где горькое останется горьким, а тьма никогда не обернётся светом, где жизнь, однажды прожитая, сохраняется во всей полноте и неприкосновенности.
ЛЮДИ ПОЛУСВЕТА-ПОЛУТЬМЫ
(отступление четвёртое)
«Я не знаю, как мне полюбить свой уход… Может быть, сравнить его с новым рождением, с дрожащим от адского хлада первым цветком над водой, с клейким листочком, который мучительно расправляет свои нежные складки? Потому что невыносимо лететь в зияющую дыру камнем, выпущенным из пращи.
Или просто понять это безобразное «ничто», к которому мы должны прийти непременно через ужас и боль? Попытаться простить - и попробовать понять?»
Никогда, мама. Jamais de la vie.
БУКА ВИТАЛЬНАЯ
«Она сказала вслух и очень опрометчиво: Бог, ты - или есть, или тебя нет! И что же? Он явился… Он – или его заместитель по пятницам.» (случай из жизни)
Есть слово последнее, парадное, часто с восклицательным знаком, а есть самое последнее. Оно как невидимые миру слёзы для одного себя. И можно сказать, что последнего слова не существует. Кроме, пожалуй, «Сiao» или «Живите, как хотите».
Кузнечик (Поэма идентификации)
Ночь никогда не скажет, что она ночь.
Зверьё отказывается признать, кто есть кто.
Морду прочь от зеркала - и все.
Точка. Ротик на замочек.
Молчи, жизнь. Я не хочу быть собой.
А мы - люди Кто против?
Мы, дождавшиеся тепла.
Нам жить дальше. И петь дальше
свой блюз, заявленную тему.
Вот тьма, вот свет.
Мы - люди, вершина мироздания.
За нами только спуск.
Тяжек наш крест, и рука у нас тяжела.
Но покоритесь! Tе, кто не с нами.
А мы помолимся и повеселимся.
И за вас, твари бессловесные, слово молвим.
И урежем вас, если надо.
А захотим есть – съедим.
Потому что только мы здесь
умеем играть Блюз.
Молчи, жизнь.
Дай нам помечтать о Боге, об Истине.
Нет минуты слаще, нет игры возвышенней.
Ты театр, мы актёры,
будущие погорельцы.
Все вместе - и каждый в отдельности.
Мы, дожившие до тепла.
А другие уже не поют блюз.
Тема оборвалась. Вот свет- вот тьма.
На чём из этих двух?
И зачем остающимся раскаяние?
Дать знать о том, чем могли мы быть,
если б не стали собой?
Но богово – богу, а мы - от другого.
Мы посмотрим на звезды и тронем струну.
Звон…
Молчи, жизнь. Не всё тебе одной.
Оставь хоть минуту истине.
Зритель устал.
Слипаются его жёлтые глазки,
поникли его рожки.
Увяла знаменитая усмешка.
Поспи, сатана. Ты тоже человек.
Отпусти и ты, боль.
Оставьте меня все. Оставьте меня в покое.
В тёмном, как стенка, лесу.
Я хочу убежать от человечества -
и остаться живой.
Я хочу поставить любовь под сомнение -
и выиграть время.
Я хочу туда, где меня нет.
Я заведомо в проигрыше.
Я чёрная. Я родилась в Африке. Я пою блюз.
Я чёрная, я родилась в Америке, я пою блюз.
Мы чёрные, мы родились, мы поём блюз.
Знать - вот всё, что нам нужно.
Ибо мы люди. А это значит – пропащие.
Так решил за нас бог,
тот, похожий на кузнечика.
Эй, посмешище!
Мы привыкли – к другому!
Вы - не наши. Мы - не ваши.
Мы не будем прыгать через лужи
коленками назад.
Всё, музыкант.
Ты забыл свой ошейник -
чёрный на белой стене.
Ты больше не играешь блюз,
но блюз больше тебя.
Он затмил всё.
Пойди погуляй, музыкант.
Самое время – ночь на дворе.
Иди сюда!
Зыбучие пески в ваших песочных часах.
Странствие бесконечно, как намёк,
как дождь в пустыне.
Нас двое, как всегда. Третий лишний.
Даже если он верблюд,
корабль обесчещенной лужи,
ходок туда, где нас нет.
Хочешь, пойдём потихоньку за ним
и будем читать его светлые мысли?
«…я устал, я дырявая калоша,
Верблюд Ничьей Мечты.
Сколько можно ходить по песку?
Сколько можно оставаться горбатым?
Мне кажется, я был когда-то
очень зелёным
и любил перепрыгивать лужи
коленками назад…»
(1 апреля 1995)
Конец второй части
2002-2010