«Не на брачный пир, о друзья, не на брачный пир мы приглашены; но Призвавший нас сюда поистине призвал на плач о самих себе»
Иоанн Лествичник, Лествица, слово 7
В первое воскресенье декабря Ольга с Иваном отправились в деревню Гневково, навестить Анну. Добрались довольно быстро. Дорога была укатана, так как обычно в воскресный день деревенские на санях ездят в город.
Во дворе дома они увидели мальчика, с виду лет двенадцати. На козлах лежало сухое дерево, которое он пилил двуручной пилой, закрепив ручки резинкой. По лицу его катился пот. Иван быстро подошел к нему: «Давай, браток, я тебе помогу». «Ты, Шурик? Я твоя тетя, зовут меня Оля, а это мой муж, дядя Иван. Мама, дома?» «Мамка, в хлеву. По хозяйству справляется».
Ольга прошла в дом. В большой единственной комнате находилась русская печь, от которой на расстояние в метра два тянулись прибитые деревянные доски, палати, которые использовались как кровать; большой стол; две лавки и сундук. На окнах не было занавесок, стол был не покрыт. «Какая нищета»,- подумала Ольга. «Теть, ты кто?», - раздался детский мягкий, грудной голос. Из-за кожуха печи на нее смотрели две пары зеленых глаз. Она подошла поближе и увидела среди одеял и подушек хорошенькие пухленькие мордашки. «Я сейчас угадаю, как вас зовут. Ты – Коля, - сказала Ольга, протягивая мальчику петушка на палочке и пряники,- а ты, Тома. Держи гостинец».
«А Шурику?», - спросили они в один голос. «И Шурику, вот на стол положу». В доме было очень холодно, Ольга похукала, изо рта пошел теплый воздух, который мгновенно превратился в туман. «Так, вы весь день на печке в одеяле сидите?» «Нет, сейчас Шурик дров напилит, печку растопит, в доме тепло станет, мамка нас ссадит на пол», - рассказывал Коля, не выпуская изо рта петушка. «И мы будем бегать по всему дому до вечера, а ноги у печки греть», - добавила подробности Тома. «Так вы, что, босиком бегаете по дому?» «Да, боты резиновые, мы их на весну бережем». «Я вот, вам бурочки сшила. Выставляйте ножки». Одеты они были в длинные рубашки, без штанов. Ах, как обрадовались они подарку, сразу же стали проситься вниз. «Надо маму дождаться, а то я вас спущу на пол, а она ругаться будет». На этих словах в комнату вошла Анна. Они бросились навстречу друг другу, расцеловались. «Ольга! Сколько лет, сколько зим! Это твой мужик там с Шуриком дрова пилит, а я глянула, откуда такой помощник приблудился», - рассмеялась Анна. Шурик и Иван вошли в комнату, каждый держал в руках охапку дров. «Ну, сейчас печка загудит и дом нагреется. Давай с тобой картошку почистим. Угощать особо не чем, корова в запуске, так перебиваемся бульбой, огурками солеными, да капустой квашеной. А, как корова отелится, тогда мы заживем. Свиноматка поросная, отвезу поросят на базар в город, куплю всем одёжку». «Мамка, мамка, смотри, у нас бурочки, тетя наша сшила», - кричали Коля и Тома с печки, пытаясь поднять ножки на кожух. «Цыц, раскричались, сорочата»,- глядя с великой нежностью на свое потомство, урезонивала Анна детей. Шурик подошел к печке, протянул руки к брату: «Освобождаю вас из плена». Опустил на пол сначала его, а потом сестру. Они подбежали к столу, остановились возле сладостей: «Шурик, ешь скорей гостинец». Шурик взял нож, отколол у петушка хвост и голову, подал брату и сестре: «Не хрупайте, а сосите, так дольше сладость во рту сохраните». Затем взял кусок бумаги и завернул в него два пряника и остатки от петушка: «Это, потом получите, если хорошо себя вести будете».
Иван с Шуриком решили продолжить работу; Тома и Коля носились по дому, наверстывая время, проведенное в заточении; Ольга с Анной чистили картошку, шелуху бросали в ведро, на корм свиноматке, а картошку в чугун с водой: «Тяжело тебе, Нюра, троих подымать. Как только вы войну пережили?!» «Пережили, вспоминать не хочется. Я дочку родила перед самой войной. Скрывать не буду, не хотела я ее. Куда?! Коле всего два года исполнилось. Скотину всю немцы забрали, питались, чем придется. Кормила ее грудью всю войну. Кормила ее и Колю. Молока у меня много было, обоим хватало. Молоко, что после Томки останется, сцежу, Коле отдам. Пыталась даже Шурику выделить. Так он ругал меня: «Ты же, мамка, не корова дойная!» Он такой насмешник. Бывает, что как скажет, и не хочешь, а рассмеешься, но я тишком и ему в варево наше немудреное добавляла. Чтобы я, Оль, без него делала!?
Сейчас полегче стало, корову колхоз выделил, точнее нетеля, она первым отелом будет. Постепенно за нее рассчитаюсь. Иван мой без вести пропал, пенсию на детей по потери кормильца не дают. Ну, куда он мог пропасть?! В городе, говорят, хоть что-то платят на детей, таким как я. Председатель обещал узнать все по этому вопросу, да ехать надо в рабочий день, время не хватает. Много нас таких, видать всем не может наше государство платить, никаких денег не хватит, столько мужиков загубила война! Тем, кому пришла похоронка с сообщением, погиб, пенсию платят, а нам не положено. Как жил бестолково, так и умер». «Ну, что ты, Нюра, говоришь такое. Обиду держишь даже на мертвого».
«Сколько, Оля, я из-за него слез пролила, синяков поносила на теле своем. Хотелось бы вспомнить, что хорошее, а нечего». «Без мужа в деревне тяжело жить. Ты еще очень красивая, мужики как мухи на красоту летят, не посмотрят, что и детей у тебя трое». «Сосед мой, Фрол, зовет замуж, жена его померла, детей пятеро осталось. Из Рогова, помнишь Мишку Титова, за мной в молодости ухаживал? Родители его не захотели меня в родню принять, батяня наш не тот оказался. Приезжал недавно, звал за себя, он до войны не успел жениться. Теперь батьки его умерли, сам себе хозяин стал. Отказала я и ему, нажилась в замужестве, как воды напилась. Никто мне не нужен, Шурик у меня есть. Ну, а ты, Оль, счастлива? Приехала просто повидаться или по какому делу?»
«Счастлива? Не знаю, как понимать счастье, но выбирала мужа я сама, так что и обижаться не на кого будет, если что не сложится в жизни. Я ведь с Иваном прожила меньше года, если сложить довоенное время и эти месяцы послевоенные, а чтобы узнать человека надо ни один пуд соли вместе съесть. Собираюсь я уехать от родителей. Вот пришла узнать адрес твоей золовки в Шумячах, Фени. Может, что посоветует, она ведь медичка, всех там знает. Как она, жива ли, здорова?» «Жива и здорова, девочку, приемыша взяла, подобрала где-то во время войны. Подробности я точно не знаю, живут вдвоем, замуж она так и не выходила. Лицом в своего отца уродилась, прямо скажу, не красива, да еще и бородавка возле носа. Муж мой, Иван и брат его Виктор в мать пошли, а Фене не повезло с внешностью. Томку мою она крестила, до войны часто к нам наведывалась, а сейчас редко видимся. Ее в Шумячах каждый знает, спроси Феню Дралкину. Адреса я ее не знаю, по памяти расположение дома помню, напротив магазина, он там один на весь поселок до войны был. Найдешь, язык до Киева доведет».
Накрыли на стол, чем Бог послал, а послал Он огурцы соленые, да капусту, квашенную к картошке заправленной шкварками. За разговорами время летит быстро, пора и честь знать. Вернулись в Слободу затемно, и сразу спать легли, утром чуть свет проснуться надо, до Шумячей путь не близкий, машину попутную не прозевать бы.
Дом Фени нашли быстро, она не изменилась со дня свадьбы брата ее Ивана и Анны. Ольгу она тоже вспомнила. За чаем разговор завязался. Сначала Ольга рассказала о таком, как тяжело живется Анне с детьми, потом о цели своего приезда в Шумячи. «В Шумячах кочегаром он вряд ли устроится, а вот в поселке Русское, это недалеко от нас, спиртовой завод есть, возможно, там получится». Во время их разговора из комнаты за занавеской вышла девочка, лет пяти. Поздоровалась, села на стул, внимательно осматривая гостей. Ольга обратила внимание на то, что карие ее глаза имели печальное, не детское выражение. «Садись, Светочка, за стол, чай с пряниками пить - это гостинец, да вот тебе еще петушок на палочке», - Феня протянула ей конфету. «Спасибо», - ответила девочка, положила петушка на стол и начала отхлебывать чай из чашки. «С утра она почти ничего не ест, пока аппетит нагуляет должно время пройти», - Феня погладила свою воспитанницу по голове. «Ну, иди в свою комнату». «Какая она серьезная, не скажешь, что ей всего пять лет. Кажется, что это взрослый человек, много повидавший на своем веку», - произнесла Ольга. «А ведь и повидала. Они ехали из Белоруссии на грузовиках, от немцев бежали, но самолет их настиг, совсем не далеко от Шумячей. Спасло только то, что дорога через лес шла, но и убитые были, и раненые. Когда самолет улетел, отставшие от колоны машины подоспели. Спешно раненых забрали, погрузились все и уехали.
Мы, жители поселка, похоронили убитых. Я решила обратный путь домой сократить, пошла просекой. Чуть прошла, послышалось мне, ребенок плачет. Прислушались, точно плачет, так я Светочку свою и нашла. Оставила у себя, может, будет кому под старость воды стакан подать. «Феня, мне кажется, это еврейская девочка? Ты рисковала, не побоялась! Вы ведь под немцем всю войну жили». «Я как домой ее принесла, на улице три дня не появлялась, а потом соседям сказала, что это дочка моего брата. В Русском у меня подружка живет, вместе до войны в медицинском училище учились. Я ей письмецо напишу, передашь, может она, в чем вам поспособствует». Ольга спешно стала прощаться, торопясь в тот же день попасть на завод в Русское.
Спустя несколько десятилетий, когда уже давно будет лежать на погосте Феня, а Света будет иметь внуков от своих взрослых сына и дочери, встретится она со своими многочисленными родственниками. Только вот мать и отец ее не дождутся этой встречи.
Иван имел разговор в отделе кадров завода, показал свои документы и договорился, приступить к работе со следующей недели. Выделяли им жилье, маленькую комнату, которая находилась внутри бывшего зерносклада. Немного озадачивал Ольгу тот факт, что склад этот располагался совсем недалеко от кладбища, но она рассудила так: «Надо не мертвых бояться, а живых. Мало ли я смертей повидала, да и сама ей в глаза не раз смотрела. Зато буду сама себе хозяйка. А там, если всё хорошо пойдет, дом построим, вокруг поселка сплошной лес стоит».
Дело оставалось за малым, нужно было решить вопрос перевода Ивана со второй, нерабочей группы инвалидности на третью, дающую право иметь работу. «Не волнуйся, - говорила она Ивану, - за этим дело не станет. Платить-то тебе будут меньше значительно, государству это выгоднее, вот вернуть вторую группу, когда по возрасту на пенсию пойдешь, будет труднее, но до этого еще дожить надо».
Уезжали из Слободы в воскресенье. Параскева плакала, Киприян пытался отговорить Ольгу, хотя, зная характер своей дочери, надежды на это почти не имел. «Оля, прости ты ее, характер у нее такой от рождения, а так-то она любит вас всех, переживает за каждого. Вот что-нибудь брякнет, а потом раскаивается, да поздно уже получается». Ольга была непреклонна: «Я на мать не обижаюсь, даже благодарна, надо нам своей жизнью жить. Вы не грустите, я приезжать буду, это же не так далеко. Может Яша объявится».
В феврале Ольга родила девочку. Иван работал в ночную смену, она пошла к соседке, поболтать. Той самой, которой Феня писала письмо. У нее и родила, переночевала, а утром к приходу Ивана с работы, вернулась домой с Лизой. Так назвала она свою дочку в честь этой самой подруги Фени, которая и приняла у нее роды.
Прошло три года, как перебрались они в Русское, но ничего не изменилось в жизни их. Все также жили они в маленькой комнатушке при бывшем зерноскладе, без всякой надежды на улучшение жилищных условий, потому что Иван на спиртзаводе потихоньку спивался. После каждой смены, с друзьями непременно устраивалось застолье, спиртное бралось в долг, а когда приходило время зарплаты, получать было практически нечего. Выручала корова, которую купили они в первый год жизни в поселке, взяв деньги в долг в кассе взаимопомощи. Это было их единственное приобретение за все время проживания в Русском.
Вот лежит Ольга с дочкой ночью, не спится, на душе тревожно: «Сколько он еще с такой жизнью выдержит? Весь израненный, печень в осколках. Что делать, куда можно сбежать от этого завода, душегубца?» Ольга задремала и вдруг отчетливо услышала стук в верхнюю болонку склада со стороны кладбища и обращение к ней: «Ольга». Голос то ли звал, то ли упрекал. Она от страха окончательно проснулась, укрылась с головой одеялом. Как вдруг вспомнила, что нужно в таком случае спросить: «К плохому или хорошему?» Немного повременив, собравшись с духом, отодвинула она одеяло и произнесла этот вопрос, но ответа на него не получила. «Болонка находится так высоко, в два человеческих роста, кто это мог быть?"- долго лежала она без сна, думая о своей жизни; совсем не такой она ее представляла в своих мечтах. Утром, Лиза расплакалась, показывала пальцем в подпечье, прижимаясь к матери повторяла: «Клюв под печкой, клюв», - объяснить толком ничего не могла, но дома оставаться одна уже больше не соглашалась.
Ранняя весна на дворе, первый день выпаса коров. Гонит Ольга корову поутру в стадо, а навстречу старичок, приостановился, окликнул ее: «Что, молодуха, не поменяешься ли со мной обувкой?» Ольга посмотрела на его ноги, а из ботинок голые пальцы торчат, перевела взгляд на свою обувь, левый галош, подвязанный веревкой, лопнул окончательно. Ольга невесело рассмеялась: «Не вижу смысла, дедушка, шило на мыло менять». Это обстоятельство послужило последним толчком к исполнению намерения уехать из Шумячей.
Дождавшись благоприятного момента, когда у Ивана был выходной день, а значит, был он абсолютно трезв, Ольга обратилась к нему: «Иван, ты погибаешь. С твоим – то ранением при такой жизни долго не протянешь, умрешь. Ты это понимаешь?» «Понимаю, а что ты предложить можешь другое?» «Увольняйся, поедим жить в Рославль. Руки, ноги у тебя есть, найдешь работу, снимем угол или комнату, а там видно будет, может, и своим жильем обзаведемся». «Как ты обзаведешься?! Чтобы получить ссуду, надо дом под крышу завести, а чтобы это сделать, деньги нужны. Получается замкнутый круг. Вот как государство о нас заботится». «Может, какие изменения в законе произойдут, может случай какой удачный подвернется. Но здесь нам оставаться нельзя, увольняйся».
Через две недели, связав свой немудреный скарб в узлы, покинули они Шумячи. Корову продали, так что деньги на первое время были.
Перевалочным пунктом выбрали Слободу: «Вещи и Лизу там оставим, а сами в Рославль поедим, обстановку разведаем. Надя должна к родителям приехать с Сашенькой, что-то у Ксении не так пошло в жизни, решила она развестись с мужем. Яша как–то спешно женился!»
Вот и Слобода, вышли из автобуса, только спустились с насыпи, а навстречу к ним несется бычок, которого оседлал маленький мальчишка. Не добежав до них, сбросил бычок наездника и сам, радостным галопом помчался в сад, почувствовав свободу. Мальчик встал, потер лоб, а потом принялся оттирать свои шаровары. Пригляделась к нему; крепкий, с хорошо развитой грудной клеткой и стать, совсем не детская. К месту происшествия спешила Надя: «Что за наказание этот сорванец, не одно так другое придумает. Сладу с ним нет. За день так заводит, что ночью просыпаюсь в холодном поту от предчувствия новых его проделок». После объятий и поцелуем, Надя тут же принялась рассказывать: «Ксения в Брест уехала, работу и жилье подыскать, а нас временно сюда отправила. С мужем она развелась, как только Людочку похоронили», - при этих словах Надя вытерла навернувшиеся на глаза слезы. «Она ведь дочку родила. Золотовский, муж ее, в девочке души не чаял, а Сашу просто ненавидел. Я старалась, чтобы он меньше на глаза ему попадался, но где же ты удержишь, ребенок! Он его как котенка ногой откидывал и руки распускал. Ксения ругалась с ним из-за этого, такие скандалы были, с драками! Она даже утюг чугунный в него бросала, сына защищала, как могла. Я боялась смертоубийства. Тут Людочка заболела, воспаление легких, хворь убила ее. Ксения после похорон сразу же на развод подала. «Даже морду его видеть не могу. Как шаги заслышу на лестнице, в ярость прихожу, потому что знаю, что Сашеньку моего обижать сейчас будет»,- так говорила она мне. Любит сына она безумно, неистово, порой страшно становится от такой ее любви».
Вошли в дом, Ольга с порога объяснила, что едут они в Рославль, а в Слободе на день – другой лишь остановятся.
Вечером, когда все уснули, решила она поговорить с батяней по поводу спешной женитьбы Якова. Вышли во двор, на завалинку сели, а вокруг аромат от вишен цветущих, яблонь; стрекот стоит; птицы ночные трели ведут. «Вот я думаю, в красоту такую неземную мы не приходимся, какая-то мы ошибка в этом райском месте, с нашими грехами, ненавистью, войнами. Готовы друг другу глотки перегрызть, а надо-то нам в итоге всего два с половиной метра земли для гроба». «Что-то ты, батяня, сегодня мрачно настроен. Может оно и так, но ведь жить каждый подольше стремится. Стремление жить заложено в нас от рождения, бороться за нее, значит, есть какой-то смысл в ней, в жизни этой. Мы пришли сюда, наверняка, не для того, чтобы просто умереть. Возможно для того, чтобы стать лучше, добрее, чем были прежде, в другой нашей жизни». «Ольга, ты веришь, что мы не умираем, а перерождаемся?!» «Думаю, что так. Сколько не объяснимого порой происходит с человеком, вот мне цыганка всю мою жизнь предсказала, половина уже случилась. А сны! Я тебя видела во время войны, ты мне просто приказал жить»,- и рассказала ему Ольга о том, как хотела она подорваться на минном поле, через какие потрясения прошла она в войну. Киприян внимательно слушал ее рассказ. Пораженный услышанным, в порыве обнял ее, прижал к себе, заплакал.
Погодя, успокоившись, перешли они к разговору о Яше. Яков был последний ребенок в семье Киприяна, как говорят в народе, поскребыш. В отличие от своих старших братьев был он небольшого роста; смуглый, с черными, как смоль волосами и очень горячего нрава. Правда и быстро отходчивый, но за короткий период горячности мог такого натворить, что после и сам удивлялся. Наверное, это девятый по счету ребенок, унаследовал из каких-то глубин Параскевы черты далеких предков ее, цыган.
Так в момент вспышки гнева наговорил он что-то своему командиру, тот простить не захотел и приложил все усилия, чтобы уволить Якова на гражданку с рядов Советской армии. Надо заметить, что задолго до этого происшествия, познакомился он с девушкой Таней, которая проживала в поселке по соседству с местом его службы, запасным аэродромом. Познакомился, да и начал жить с ней как с женой, но в тайных встречах. Когда его уволили со службы, пришел он в ее семью и принят был в ней, но то обстоятельство, что до него был у нее мужчина, не давало Яше покоя. Поколебавшись некоторое время, решил он вернуться в Слободу, оставив Татьяну. Уж и убивалась она от этого его решения, но он был непреклонен. На прощание отец ее произнес, как приговорил: «Найдешь себе такую, что не людям будет показать, не себе посмотреть. Еще не раз пожалеешь о Тане моей». Расскажет он об этом много десятилетий спустя Ольге, сокрушаясь о том, что оставил ее из-за глупой гордости своей, из-за больного своего самолюбия.
Вернувшись, встретил он дружков своих довоенных, таких же свободных от брачных уз. Воспользовавшись тем обстоятельством, что девушек было намного больше, чем мужского населения, начали они разъезжать по деревням, как бы свататься. Прознают, про какую-нибудь девицу на выданье или засидевшуюся в девках и едут в сваты. Напьются, наедятся за чужой счет, да только их и видели. Вот пришел черед Якову изображать жениха. Поехали они в деревню Постосел, в семью зажиточного мужика, в надежде хорошо попировать. Была у него единственная дочка, Матрена, больше детей ему Бог не дал. Была она худощавая, но складная по фигуре. В лицо сваты особо не всматривались, а к чему, ведь это всего лишь представление, спектакль, да и темновато было. Ели, пили от пуза, собрались уезжать, сговорившись о дне свадьбы. В общем, все как обычно проходило, но только вот Яков от двери просватанной им девки отойти не смог, как не пытались увезти его дружки. Они одни уехали, а он в дверь скребся как собака, пока не смилостивились к нему и не впустили в дом. На следующий день стал Яков женатым мужчиной. А как с женой своей сблизился, обнаружил у нее большой изъян. Была она косой на один глаз и не просто косой, а инвалидом по зрению, потому вместо глаза был у нее протез. Вынимала она его на ночь и клала в стакан. Утром, проснувшись раньше ее, с трудом преодолевая чувство отвращения, принимался он за домашнюю работу: колол дрова, топил печь, носил воду, готовил еду, только, что исподнее ее не стирал. Она же ходила, потирая ладошкой об ладошку, давала распоряжения, делала замечания, при этом неустанно поучая его житейской мудрости. Сколько раз пытался он порвать с такой жизнью, но дальше порога уйти не мог. Друзья смеялись над ним. Решил Яков подальше от позора сбежать, подался в соседнюю Белоруссию. Переезжая с места на место, искал он лучшей жизни. И на момент разговора Ольги с отцом, был у него уже сын, Олег, на котором он сосредоточил всю любовь свою.
«Не обошлось здесь без колдовства»,- сказал Киприян. «Кто знает,- многозначительно произнесла Ольга, - а может быть она суженная его. Гадалка мне рассказала, что если встречаются суженные, то уже не расстанутся они вовек. Все терпеть будут, до самой смерти, потому что они как половинки одного целого, нашедшие друг друга». «Нет, Оля, это мне отдача идет через сына моего; за плохие дела Бог карает человека до четвертого колена, а за хорошие благоволит до седьмого. Вот послушай.
Брат мой старший, Павел, влюбился в девку из соседней деревни. Ох и красавица, от женихов отбоя не было. Раньше, в сваты едут, закуски и выпивку везут с собой, хозяева стол накрывают. Так вот, батьки ее с родней пьют, гуляют, а в конце женихам отказывают, от ворот поворот дают. Так и с Павлом случилось. Другие отказ получив, женились, мало ли невест в округе! Павел же забыть ее не мог, чуть жизнь свою не порешил, я взялся ему помочь.
Помнишь, когда ты в Сибирь ехала к Николаю, я тебе наказ давал: «Береги душу свою». А вот сберег ли я свою?! Когда до революции ездил я по России матушке в обозе, знакомств много с разными людьми было. Однажды свел меня случай с непростым человеком. Он рассказывал много интересного и все пытался получить от меня согласие стать его учеником. Постепенно я понял, что он колдун. Страх напал на меня, а куда деваться, в чистом поле не высадишь, раз уж согласился взять его в попутчики. Приказал я ему молчать, молился про себя. Приехали в Архангельск, он, уходя от меня захохотал: «Не отделаешься ты от меня так просто». Промолвил короткое заклинание, и я его запомнил: «Произнесешь, когда помощь понадобится». Вот я и решился помочь брату, прибегнув к помощи колдовской. В двенадцать часов ночи мы с Параскевой взяли бутыль самогона, и пошли на гумно. Ночь была тихая, луна светила ярко. Я произнес заклинание. Только я это сделал, погода мгновенно изменилась, поднялся ветер необыкновенной силы, наплыли облака, исчезла луна. Двери овинов захлопали, пространство вокруг нас наполнилось тревогой. Я от страха осенил себя крестным знамением, бросил бутыль с самогоном, схватил Параскеву за руку и бежать.
Утром брат пришел, ехать в сваты как договаривались. Запряг я лошадей, закуску взяли и тот самый самогон, что я на гумне бросил, другого не было. Все шло своим чередом, сидели за столом, ели, пили, в конце застолья получили в очередной раз отказ. Раздосадованные вышли мы из дома, только сели на облучок, как выбежали батьки невесты: «Согласны, мы согласны, бери дочку за себя». Хотел Павел вернуться в дом. Но не тут-то было, кони понесли. Как не пытался я их остановить, они только скорость увеличивали. Казалось, что кто-то невидимый правит ими. Отец и мать невесты бежали сзади и все кричали: «Остановись, мы согласны». Ох и страху мы натерпелись. Такой езды не было у меня в жизни никогда, чуть в живых остались. Зато у брата всю любовь к этой красавице как рукой сняло, женился он на прежней своей зазнобе. Спустя некоторое время дошел до нас слух, что батьки той девушки, к которой ездили мы в сваты умерли во время погони за нами. Бежали до тех пор, пока с ног свалились, остановиться не могли. Видишь, как оно получается, перед Богом даже намерение вступить в сговор с нечистым, уже грехом считается».
«Ой, батяня, ведь это только слухи. А как всё на самом деле обстояло, ты же не знаешь наверняка».
«Слухами, Оля, земля полнится. Все так и было. Как мне теперь этот грех свой замолить?! Не знаю. Вот Яков, я так думаю, за меня и несет кару».
На следующий день поутру приехали Ольга с Иваном в Рославль. Первым делом решила Ольга навестить Марию Петровну Максимову, узнать вернулась ли Стеша с Германии, а если что, то и остаться у нее квартировать. Двери им открыл мужчина в рясе. Ольга догадалась, что это брат Марии Петровны, Николай. Тот самый священник, о котором рассказывала она Ольге при их последней встречи. «Умерла моя сестра, скоро как три года будет. Сначала схоронили мы Стешу, а спустя три недели и сестра за ней ушла. Стеша работала на военном заводе в Германии, снаряды грузила. Работала наравне с мужчинами, подорвала здоровье». Во время их разговора на крыльцо из дома вышла молодая женщина, на сносях. «Это моя жена Анастасия, - с нежностью в голосе произнес отец Николай, - надо же род наш продолжить. А то, что же, получается, жили, жили на земле, а следа после себя не оставили». Ольга начала спешно прощаться.
«Знаешь, Оль, давай прежде о работе узнаем, а потом уж жилье искать будем». На том и порешили. Спустя некоторое время Иван вышел с проходной электростанции в приподнятом настроении: «Все, с завтрашнего дня могу приступать к работе. Взяли меня на должность кочегара, у них как раз штат расширяют. Так, что во время мы подоспели. Ну, давай теперь пристанище искать. Хорошо бы в этом районе найти, чтобы я и на обед мог прибежать, и чтобы добираться пешком, а не автобусом». Пошли по ближайшим улицам. Прошли полностью пять улиц, уже отчаиваться начали, но наконец-то, удача улыбнулась им. В большом доме на Краснофлотской улице получили они согласие на съем небольшой комнаты.
Успели обернуться в этот же день в Слободу и ночевали уже на новом месте. Дом принадлежал вдове Камышеной. Проживала она в нем вместе со своими тремя дочерями. Была она на несколько лет старше Ольги. Особенность была у нее, это - манера говорить быстро, не делая пауз между словами. За что соседи звали ее Тарантолкой, хотя настоящее имя было у нее Катя, но его почти никто не помнил на то время.
Жили они без ссор и скандалов почти, что год. Иван выполнял мужскую работу по дому, где поменять прогнившую половицу, где крышу починит, все делал безотказно.
Ольга, наводила чистоту в доме, пока хозяйка была на работе, жалела ее: «Тяжело одной троих растить». Случалось, к ее возвращению домой, и обед приготовит, и девочек накормит. Они все трое ходили в школу, старшей из них уже было тринадцать лет, но Ольга думала так: «Детство быстро пролетит. Что мне трудно приготовить, себе сварю и им заодно чугунок поставлю в печь».
Все бы так возможно и протекало еще не один год, но жизнь внесла свои коррективы в эти уже сложившиеся отношения.
Глава 14 http://www.proza.ru/2018/07/19/187