ДЕНЬ, КАК ВЫЯСНИЛОСЬ, СЕДЬМОЙ
Врачи не ошибались, была действительно суббота, седьмой день пребывания Ивана Петровича в отделении реанимации. Однако поскольку спросить было не у кого - ни врачи, ни медсестры больше не появлялись - полной ясности относительно некоторых временных параметров всё же не имелось.
Ближе к обеду появилась санитарка и с недовольным лицом принесла передачу из дома - две бутылки «Боржоми», три яблока, сахар и лимон. Последний был завернут в бумагу, которая оказалась запиской. Жена писала, что все его очень любят, шлют привет и желают скорейшего выздоровления. Сбоку, несколько неровным почерком было приписано, что почему-то не разрешили передать варёную курицу, сыр, творог, варенье и сушки.
Прочитав записку, Иван Петрович затосковал. Захотелось домой. Пойти на кухню, включить телевизор, попить чайку. Тихо, спокойно, в кругу семьи, без сиреневого...
Санитарка положила на тумбочку карандаш и сказала, что можно написать ответ. Мысли тотчас сбились в кучу! Захотелось сразу выразить, выплеснуть всё, что накопилось, что видел и пережил, задать массу вопросов, но внезапно вспыхнувшее сиреневое зарево мгновенно разметало глобальные планы, оставив нетронутой всякую глупость. Поэтому послание получилось немного сумбурным. Но главное всё же уцепилось крепко - через всю страницу ошеломлял вопрос: - Какой сегодня день недели?
Надо ли говорить, что поверить Иван Петрович мог только родной жене!
Минут через десять санитарка снова осчастливила весточкой с воли. Торопливо развернув её, потерявшийся во времени участник великих свершений прочитал:
Мы тебя очень любим. Не волнуйся и не переживай. Скорее выздоравливай. Целую тебя, мой любимый. Мама тоже передает тебе привет. Мы все очень по тебе соскучились. Главное, слушай врачей. У нас всё хорошо. Выздоравливай, и ни о чем не думай. Маша и Гоша тоже скучают.
Сегодня суббота, у нас на работе был санитарный день.
Записка окончательно внесла ясность и успокоила. Даже настроение улучшилось - исчезло ощущение, будто все кругом обманывают.
Теперь на повестку дня вышел ещё один весьма важный вопрос, от решения которого зависело многое. Дело в том, что в день госпитализации Иван Петрович обедал, а потом ещё и ужинал - пил чай с вареньем и сушками. Дальше с едой ощущался какой-то провал, однако же за семь дней съеденное перед вояжем в больницу здорово слежалось в животе и теперь неотвратимо просилось наружу. Под кроватью стояла утка, сосуд, к сожалению, для подобных всеобъемлющих нужд совершенно не приспособленный. Любитель заграничной техники облизал губы и позвал сестру. Его голос ему самому показался таким противным, что чуть не затошнило. Но на мучительный призыв ответила глубокая тишина. Тогда он огляделся и у самого окна, в стене увидел щиток, в который было вмонтировано несколько розеток и кнопок. Под одной из таких красных кнопок зеленели буквы - «вызов сестры». Иван Петрович с замиранием сердца нажал и стал ждать.
...Минут через пятнадцать он окончательно понял, что щиток поставили для красоты, и снова крикнул:
- Сестра!
На зов явилась что-то жующая санитарка, та, что приносила передачу, и спросила:
- Чего тебе, касатик?
Иван Петрович, умеренно стесняясь, кратко изложил суть вопроса. Женщина быстро принесла судно, ловко подняла страждущего, просунув руку под его поясницу, подложила холодный, как лед, мобильный унитаз и разрешила начинать, предупредив, однако:
- Садиться не велели! Можно только лежа... - и, продолжая жевать, ушла.
...Несчастный испил всю чашу до дна! Как же тяжко оказалось делать лежа то, что всю сознательную жизнь делал сидя! Кто пробовал, тот знает. А кто не пробовал - и не дай Бог! Нечеловеческие усилия увенчались успехом. Как ни дорога была записка от жены, ею пришлось пожертвовать и использовать в качестве... ну, в общем, чету уточнять! После таких мощных напрягов Иван Петрович вспотел, ослаб и даже какое-то время никак не мог отдышаться! Пока он приходил в себя всё та же санитарка, всё так же не переставая жевать, принесла обед. Семидневная вынужденная голодовка, полностью опорожнённый кишечник, неудавшаяся первая попытка утром и довольно привлекательный вид пищи снова возбудили аппетит. Но радость от предстоящей трапезы умерла, едва родившись - суп оказался несолёным, компот - не сладким, а макароны с котлетами - практически несъедобными! Воспитанный на почти ресторанной пище любящий муж и покладистый зять довольствовался на этот раз всего лишь яблоком.
* * *
Стемнело. Иван Петрович чувствовал себя весьма сносно. После кошмарной - и как выяснилось, далеко не одной - ночи, пытки капельницей, умопомрачительной процедуры очищения и более чем скромной трапезы - на ужин принесли что-то совершенно невообразимое: кашу из неизвестного доселе вида крупы, или, что более вероятно, из всех известных видов сразу - скромный труженик уже почти пришёл в себя. В голове уже не стреляли, не маршировали, ничего не болело, ничего не стесняло и не мучило! Спать совершенно не хотелось: во-первых - жизнь обрела хоть какой-то смысл, во-вторых - мешал свет. Как большинство нормальных людей, Иван Петрович привык спать в темноте, а тут постоянно горели лампы. Нельзя сказать чтобы ярко, нет, даже, пожалуй, тускло - читать было бы трудно. Но это, если не раздражало, то, во всяком случае, мешало. Было тихо, где-то совсем рядом из крана капала вода, в голову лезла всякая дрянь - в основном сиреневые воспоминания о последних двух ночах.
Чтобы как-то убить время Иван Петрович решил сосредоточить внимание на чём-либо, на каком-нибудь предмете, но ничего примечательного рядом не усматривалось. Только стеклянные стены-перегородки, чёрный пол, белый потолок, тусклый, однообразный свет. Чтобы отогнать жуткие воспоминания искатель приключений резко потер виски руками. Кровать тотчас ответила доминантсептаккордом! От неожиданности гроза доски почёта замер. Снова установилась тишина. Полежав некоторое время на спине, он решил повернуться на левый бок. Это удалось довольно легко, но доминантсептаккорд вопреки всем законам сольфеджио разрешился в квинтсептаккорд. Верный муж заёрзал, заюлил и снова лег на спину. Ответом было чистое мажорное трезвучие. Успокоившись, несчастный решил попытать счастье в другую сторону. Но едва, казалось, он только подумал о таком маневре, как кровать выдала сложную и весьма витиеватую мелодию, вполне достаточную любому начинающему композитору средней руки в качестве темы сразу для пятой симфонии. Утренние упражнения, оказывается, пошли кровати на пользу!
Сколько бы продолжались эти вариации на свободную тему, неизвестно, только вдруг слева послышались шаги - кто-то шлепал босиком по линолеуму, и у ног кузнеца счастья завтрашнего дня возникло видение в голубой ночной рубашке с растрепанной головой и совершенно заспанным лицом. Иван Петрович узнал медсестру, кажется Таню, которая была одной из трех, обрекавших его сегодня на пытку капельницей. Он открыл было рот, что бы хоть что-нибудь сказать, но вместо него длинно, жалобно и противно проскрипела кровать.
- Ты ещё долго будешь трепать всем нервы? - круто завернула медсестричка, - Всех перебудил, больные возмущаются, - она махнула рукой куда-то в сторону, - спать никому не даешь!
Иван Петрович хотел было ответить, что он в этом не виноват, что это всё кровать, но снова, как нарочно, прозвучал доминантсептаккорд! На сестру это подействовало освежающе.
- Ты что, издеваешься? - злобно зашипела она, почти проснувшись, и очень огорчаясь этому.
- Это не я, это вот она, кровать, - шёпотом произнёс наконец народный умелец, показал рукой вниз и снова скрипнул. Потихоньку, но весьма различимо.
- Если сейчас же не уснешь, пеняй на себя! - сестра уже окончательно проснулась и от этого её уже трясло!
- Да спать что-то не хочется, - просто ответил Иван Петрович, совершенно не подозревая, что начинает игру с сиреневым огнём.
- Не хочется? - язвительно осведомилась медсестра. - Сейчас поможем. Сон в руку - и все дела...
На секунду она исчезла, а когда возникла снова, в её руке злорадно блеснул шприц!
Увидев сестру со шприцом наперевес, любитель коньячных этикеток и канареек моментально осознал всю глубину своей неправоты. Он замахал руками и запричитал:
- Нет, сам усну, ей-богу, сам усну, честное слово, вот увидите, сам, сам!.. - и всё это под предательский аккомпанемент разноголосого скрипения!
- Даю десять минут! - процедила сквозь зубы сестра милосердия и ушлёпала босыми ногами куда-то вправо.
Иван Петрович тотчас замер и уже не дышал. Он даже не замер, а просто перевоплотился в мумию! Вопрос-то решался элементарно: дыхни - и снова сиреневый мрак. А чтобы не растаять, не потеряться в этом жутком угаре несчастный был готов не дышать хоть до утра! Стало, как нарочно, тихо, даже из крана капать перестало. Ни одного шороха! И тут, в голову ему совершенно неожиданно пришла простая, и что самое главное, абсолютно неокрашенная мысль: а что, если пересесть на стул! Он ведь железный, у него нет сетки. Авось не заскрипит! Иван Петрович весь поджался, как кот, собрался вместе с сиреневыми и бесцветными мыслями и вдруг разом... ни встал, ни сел, ни повернулся, а как-то стартовал, как летающая тарелка, и лихо спланировал на пол! Кровать жалобно всплакнула, а несчастный судорожно вцепился в утку: если что, то, мол, по нужде! Но было тихо. Никто не шлепал босыми ногами по линолеуму. Сестра, видать, не стала дожидаться, когда её подопечный уснет, и значительно опередила его в этом благородном деле.
Удачно приземлившейся ещё немного полежал на полу в обнимку с уткой, потом потихоньку сел и воровато огляделся. Вокруг, естественно, никого не было. Он аккуратно и бережно положил утку под кровать и стал медленно подниматься. В этот момент что-то громко хрустнуло в правой коленке. Он мигом сел на пол, озираясь вокруг. Опять наступила тишина! Ещё немного посидев на полу, он самоотверженно встал, постоял, совершенно ошалевший от такого героизма, и потом уже не спеша, с чувством собственного достоинства пересел на стул.
Поскольку одет Иван Петрович был только в короткую женскую рубашку с обширными выточками, сидеть на оказавшемся довольно холодном клеенчатом стуле голой... ну, в общем, было несколько неожиданно! Но зато, теперь он мог не только неслышно морщить лоб или зевать, но и совершенно беззвучно махать руками, садиться, вставать, и вообще, делать всё, что только придет в ошалевшую от такой свободы голову! Чтобы дать, наконец, выход накопившейся энергии любитель разного рода железяк решил для начала осмотреть кровать, дабы навсегда пресечь её музыкальные наклонности. Он снова сел на корточки, заглянул под матрас и... затосковал.
* * *
Сам Иван Петрович был всё-таки счастливым человеком. Он почему-то не мог сделать плохо. На работе, любая, даже самая сложная деталь, выходившая из-под его резца, абсолютно точно соответствовала чертежу. А если уж он брался за «левую» работу - такое, чего греха таить, случалось. И случалось довольно часто - на заводе многие имели дачи, машины и всё такое прочее. Обращались, и каждый раз качество было абсолютным! Железа Иван Петрович никогда не жалел - делал капитально, серьёзно, на века. Обязательно снимал фаски, доводил поверхность до блеска, а потом ещё и относил в гальванику - чтобы уж никогда не заржавело! И уже потом, глядя на свое детище, вертел деталь в руках, критически оглядывал её, и, если не находил изъяна, приговаривал:
- Ай, молодец, Ванечка!
Курса на экономию металла не разделял. Чего его экономить? Вон сколько валяется кругом без дела. Одних старых барж на Каспии - миллионы тонн! А в высохшем Аральском море - вторая аномалия.
Будучи всего лишь мастером своего дела, квалифицированным рабочим, но не имея высшего образования, Иван Петрович на многие вопросы смотрел снизу, со «своей колокольни». Именно поэтому он с недоверием относился к инженерному сословию, недолюбливал их и не понимал логики в их работе. По его мнению, в свободное от перекуров время, они всей своей волосатой кодлой изобретали велосипед, причём дальше одноколёсной модели дело у них, как правило, не доходило. Про себя добрую половину инженеров он вообще считал вредителями и даже брался это доказать! Получая задание или чертёж на изготовление той или иной детали, Иван Петрович не переставал удивляться куцости инженерной мысли. Самую простую разработку они норовили так запутать, столько навертеть всякой чертовни, что голова шла кругом - попробуй разберись, определи порядок работ для её изготовления!
Но вот, наконец, деталь готова. Столько трудов затрачено, и, вроде бы не напрасно? Ха! Проснись и пой! Бери автоген и режь! Зачем? А просто кому-то в бестолковку пришла уж совсем новая идея, и эта новая задумка получалась ещё мудрёнее старой. А ты режь, точи, фрезеруй, насилуй станок - всё равно весь твой труд коту под хвост!
- Кошачья сущность, - говорил в таких случаях Иван Петрович токарям, фрезеровщикам, расточникам, гальваникам, работавшим с ним в одну смену, и на их удивленное пожимание плечами, добавлял, - как работает кошка? Поймает мышь - и что, ест? Нет, несёт к порогу! Посмотри, хозяин, не зря кормишь! Работаю! Так и здесь - двадцать пять дней от скуки сохнут, а под конец месяца родят - сам чёрт голову сломит!
...Вот и сейчас, глядя на эту музыкальную кровать, передовик производства искренне затосковал: ведь не чугунный же памятник двинул такое изобретение, родилась ведь когда-то на свет божий голова.
Мысль, возможно, была и неплохая: поднимать или опускать в довольно широких пределах головной и ножной концы кровати. Но это только в теории. На практике всё выглядело совершенно иначе: и винты были придуманы неверно, и ручки, на манер «кривого стартера»,[1] длинные и неудобные, и в целом получилось нечто среднее между органом и электрогитарой!
Но кроме этого, если уж быть предельно объективным, то, чего уж греха таить, техническое исполнение было таким, за которое полагалось бы оторвать от организма, сваявшего всё это, и руки, и ноги, и голову и даже ещё то, что после всего этого осталось бы. С целью бережного и гуманного отношения к будущим поколениям, ибо потомство у такого мастера наверняка будет ещё хуже.
Сварщик, сварганивший этот шедевр, как контролёр на проходной их завода, коротышка Аполлон Андреевич, трезвым был, наверное, всего в двух случаях - в раннем детстве и в принципе! В результате, вроде бы и неплохая идея, но замешанная на пустой голове и пьяных руках привела к появлению на свет вещи, удавшейся на славу. Получалось как в анекдоте - не жужжит, и в ухо не влезает![2]
Отчего-то вспомнился Вадик.
- Ведь ездит! А Федя ещё на стакан спорил, не стронется, мол, с места! - грустно подумал Иван Петрович. - Эх, мудрецы! Только бы чего-нибудь изобресть!
* * *
__________________
[1] Ручка для ручного пуска автомобильного мотора.
[2] Жужжалка для засовывания в ухо отечественного производства.