Всё было для меня внове. Прежде всего - папа взял меня, как большого, на охоту, да к тому же, на машине. Эта трофейная «немочка» досталась ему в аховом состоянии, Он самолично и самозабвенно перебрал её по винтику и теперь мы ехали почти с комфортом. Я и охотничий пёс Маркиз сзади. За рулём папа, рядом друг его Кегля – стрелок от бога. Ехали, ехали и доехали до мочажины. Проскрежетала переключаемая коробка передач, папа вдавил педаль газа, машина рванулась под уклон и…
- Ха-ха – Засмеялся Кегля. - Никогда немцам России не одолеть, Скажи, Василич!
Мы вышли из машины, а Маркиз, как лежал, свернувшись калачиком, так и лежал. Попытки выехать задним ходом с помощью нашего толкания только усугубили ситуацию. Стало ясно, надо искать тягло. Кегля остался с Маркизом караулить машину и оружие. А я увязался с папой.
Пока ехали, всё казалось близким. А пешком долгонько, тем более, на один папин шаг приходилось три моих. Но вот показался взгорок, с которого как бы сползали к озерцу, подпираемому плотиной, двенадцать – я уже умел считать до двадцати - саманных мазанок с плоскими крышами.
- Пап! Как деревня называется?
- Никак. Это не деревня, это выселки.
- А что такое выселки?
- Тебе не понять. Подрастёшь, узнаешь.
- А та большая, что мы поехали мимо?
- Колхоз имени Чапаева.
- Чапаев здесь жил?!
- Нет!
- Значит воевал! – Заявил я и запел «Гулял по Уралу Чапаев – герой! Он соколом рвался с врагами на бой!». Голова моя была нафарширована песнями из радиорепродуктора.
Мы подошли к крайней мазанке. Во дворе дымила летняя саманная печурка. Возле, на чурбаке сидел дедок в телогрейке и фуражке с донельзя выцветшим синим околышем.
- Здравствуйте, дедушка, - сказал папа.
- Ась7
- Здравствуйте, говорю. А бригадира где нам найти?
- А вы кто будете? Никак городские?
- Машина у нас застряла.
- Мааашина! Из начальства сталбыть. Эвон! А табачку не одолжите ль?
Папа достал портсигар. Дедок корявыми пальцами выудил папиросу, закурил, выпустив из носа две толстые и пушистые, как кошачьи хвосты, струи дыма: «А бригадир наш тамочки – на дойке. Учёт ведёт» И дедок рукою указал в направлении пруда, куда тянулся горящим кизяком пахнущий дым из трубы саманной печечки.
У самой кромки воды стояло приземистое строение, сложенное из белого плитняка с просевшей крышей. Папа потянул воротину, и мы вошли. Внутри было темно. Под потолком горело несколько ламп «летучая мышь», от которых толку чуть, особенно для нас, вошедших со света. Я сразу же увидел впервые прямо перед собой коровью морду. Корова жевала и смотрела на меня совсем по-человечески. Я хотел дотронуться до её мокрого носа, но убоялся – а вдруг укусит. Где-то в темноте слаженно и тихо пели женщины, а проходе четверо мальчишек, немногим старше меня, ширкая галошами, в которые были обуты, движками-лопатами сгоняли навозную жижу в сторону противоположных ворот коровника. Из темноты, прихрамывая, появился человек в ватнике, надетом поверх гимнастёрки и в резиновых сапогах
- Кто позволит войти? - спросил он громко и властно.
- Нам бригадир нужен. – скал папа.
- Я бригадир. А сюда посторонним нельзя. Ветеринар запрещает.
Мы вышли на свет.
- Не поможете с трактором? – спросил папа. - Завязли мы на машине. Километра полтора отсюда…- И он указал направление
- Лейтенант! – Воскликнул бригадир. Вот так встреча! Не узнаёшь?
- Не припомню.
- Да как же! В мае, под Эльбингом. Уже и война кончилась, а какие-то шалые фрицы саданули из миномёта и ноги мне обе перебили, и руку покорёжили. А ты меня в палатке госпитальной рентгеном фотографировал. А потом проявил и зашёл сказать, что всё обошлось, только осколки надо извлекать. Не помнишь?
- Нет.
- И не мудрено. Сколько нашего брата битого. А мы оказывается земляки! Расскажи – не поверят!
- А что это у вас в коровнике поют?
- Им так сподручнее. Да и коровы лучше отдаиваются под песни. А ещё у нас самодеятельность. На Ноябрьские концерт давать будем. – Он подал отцу левую руку, а правая висела у него, как безжизненная. – Заново знакомиться будем. Николай Егорыч меня зовут.
- А ребята там… – С содроганием спросил, вспоминая зловоние навозной жижи, щиплющее глаза.
- Мамкам подсобляют трудодни зарабатывать. А ты, герой, по медицинской части пойдёшь, как папка? Дело чистое, хорошее. – И, не дожидаясь ответа, закричал: - Степан Силыч, заводи! Доктора выручать надо!
Дрых-тых-тых-тых затарахтел движок. Из-за коровника выкатился тракторок с шипами на железных колёсах и с подскакивающей в такт движку крышкой на выхлопной трубе.
Вскоре мы уже катили по просёлку в объезд мочажины.
- Понял, откуда белое молоко берётся? - спросил меня Кегля.
- Никогда теперь не буду пить.
- Чего так?
- Там навоз.
- Ха-ха-ха! – Расхохотался Кегля. - На то она и деревня! В деревне без навоза не проживёшь.
- Ну её, эту деревню! Грязь сплошная! – выпалил я, вспоминая корявые и явно немытые пальцы дедка, которыми он выковыривал белую папиросу из папиного портсигара. – В деревне только дуракам и жить.
Раз! Папа дал по тормозам: «Выходи» Я выбрался из машины.
- Вставай на колени! - Приказал он мне голосом, не предвещающим ничего доброго. – Вставай-вставай и проси прощения.
- У кого, за что? – захныкал я.
- У деревни-матушки, у земли, у крестьян. Ты думаешь, войну генералы да политруки выиграли? Деревня русская победила. Крестьяне. Вот, кто главные победители,. Такие, как Николай Егорович. Они тебя, сопляка городского поят-кормят, говны от тебя отгребают, да ещё и на песни у них силы остаются. Услышу ещё раз худое про деревню…
Много лет прошло. Узнал я и что значит слово «выселки», и что мог поведать синий выцветший околыш на дедовой казачьей фуражке. Вспомнил и песню, что пели доярки во тьме коровника. А пели они старинный казачий романс:
«От чего так быстро вянут розы?/ Опадает с них вся красота./ А любви чарующие грёзы/ Пропадают раз и навсегда./ Так пусть все говорят, что это ложь,/Пусть меня обман бросает в дрожь!/ Не хочу я в этом сомневаться,/ Я хочу любить и наслаждаться…»
Ах, как они пели, эти казачки с выселков!