Памятью живы

документальная повесть

                Виктору Ивановичу Муравленко,
                нашему выдающемуся "Энергоносителю" всей страны,
                в широком понимании этого слова. Советскому Прометею,
                талантливому организатору и неутомимому руководителю,
                с именем которого связано развитие нефтедобывающей             
                отрасли России; Куйбышевской, Сахалинской, Тюменской и
                Томской областей.
                С 1965-1977Г- руководителю крупнейшего гиганта нефтяной
                промышленности СССР- предприятия "Главтюменнефтегаза,"
                Герою Социалистического Труда, лауреату Ленинской и
                Государственной премий, кавалеру четырех орденов Ленина,
                ордена Октябрьской Революции, депутату Верховного
                Совета СССР, нашему земляку, родившемуся 25декабря 1912г
                в станице Незамаевской,ныне Павловского района
                Краснодарского края, посвящена эта небольшая документальная
                повесть, которую мы предлагаем вниманию читателей в связи
                с датой ухода Виктора Ивановича Муравленко !5 июня 1977Г.

                Власов Г.Я
                Власова А.Г
               

Предисловие

Уходят в память времена, события целой эпохи. Стираются лица, а на страницах истории пишутся новые имена. Но невыразимой болью отзывается это смутное настоящее в сердцах тех людей, кто защищал нашу Родину в годы лихолетья, кто по крупицам собирал ее потом, обустраивал, множил ее славу и мощь, радовался ее успехам, врастая в живую плоть организма родной страны, чувствуя ее пульс, становясь ее сердцем, кожей и щитом одновременно. И пели мы когда-то: «Жила бы страна родная, и нету других забот»...
И у него не было других забот, даже о собственном здоровье, проблемы с которым всегда откладывались на потом. Он так и ушел от нас, в миру не драматизируя личное, слегка удивившись такому раскладу судьбы, будто отлучившись по делам совсем ненадолго, этот безусловный лидер советской нефтяной индустрии, коммунист и человек Виктор Иванович Муравленко.
По прошествии времени мы, советские, оказались в другой реальности. Даже о котенке на базаре говорят: «Отдам в хорошие руки». В чьих руках после 90-х оказалась Россия? Время покажет. За двадцать пять лет выросло целое поколение, не знающее нашей правды, и мучается в сомнениях душа, что уже опоздала с воспоминаниями. Не покажется ли сказанное мной уже нереальностью? А дальше заглядывать просто страшновато. Всякое деяние своей мерой меряется. Как бы ни была коротка человеческая память, хочется сохранить эти яркие мгновения для тех, кто останется после. Далеко не всю многогранную жизнь этих замечательных людей удалось отразить в отдельных эпизодах, разделенных  уймой времени.
Горжусь тем, что рядом с такими руководителями, не будучи производственником, волею судьбы я все же была сопричастна этому великому созидательному моменту истории «Главтюменнефтегаза», когда еще не забыты были чувство долга и собственного достоинства, понятие чести, великодушия и благородства. И потому старалась сохранить в подлинности этот единственный значимый период жизни, драгоценную частицу нашей социалистической действительности, наше светлое прошлое - чистый след, оставленный легендарными людьми, источниками самоотверженности и патриотизма, вершителями добра и справедливости на нашей российской земле, ярчайшим примером которых навсегда останется в моей памяти Виктор Иванович Муравленко.

А.Г.Власова



Глава первая

Полвека минуло с тех пор, когда я, уже будучи опытным специалистом, работала на кафедре под началом известного в те времена доктора наук, профессора, ректора Тюменского медицинского института А.Т.Моисеенко. В своем формировании как личности многим обязана именно медицине, которая немыслима была без особой дисциплины и большой ответственности. А своим студентам говорила: «Провизор, как сапер, не имеет права на ошибку». Мы, медики, всегда отличались какой-то внутренней стерильностью, опрятностью и довольно заметной скромностью, включая и одежду – намек на весьма невысокую зарплату.
По работе мне нередко приходилось бывать в главной аптеке №1 города Тюмени, в которой я когда-то и начинала свою медицинскую карьеру. Поэтому так притягивало наши взгляды стоявшее рядом здание №67 по улице Ленина, куда мы с коллегами иногда забегали в столовую и, конечно, не могли предполагать, что через годы об этом здании заговорит вся страна. Это была штаб-квартира набирающего тогда свою мощь будущего гиганта нефтедобывающей индустрии страны «Главтюменнефтегаза». От моего взгляда не ускользнуло, какие достойные, степенные, импозантные люди поднимались по высоким ступеням парадного подъезда этого величественного, как мне казалось тогда, сооружения.
Когда-то, еще в школьном театре, я предпочитала играть только героические образы, как Зоя Космодемьянская или Любка Шевцова из «Молодой гвардии». Да и по жизни мало привлекало легкое амплуа. Но эти женщины вызывали мое восхищение – одетые, ухоженные, статусные, они и держались по-особому. Достоинство и уважение к себе было начертано на их лицах, манера общения, их особая миссия как бы обязывала не опуститься ниже той высокой планки, которую предопределяло для всех это государственное учреждение. Зависти не было, да и не болели мы тогда этим недугом.
С моим мужем и дочуркой мы жили абсолютно счастливо в обыкновенной «двушке» на Жигулевской улице. Пианино в кредит. Дочка бегает в музыкалку, и до зарплаты всегда не хватало рублей десять. Георгий работал в те годы главным художником-постановщиком на Тюменской студии телевидения, где и получил эту квартиру, замечу – бесплатно. Мы и сейчас вместе уже пятьдесят четыре года и абсолютно счастливы!
Господь и родители наделили меня яркой внешностью, и потому моя персона была заметна и нередко обсуждаема. Именно это обстоятельство и послужило одним из аргументов столь кардинальных изменений в моей будущей судьбе. Помню, как-то забежала к своей тетушке Лидии Петровне, которая работала референтом в приемной прокурора города. Вышел хозяин кабинета, и невольно я была представлена ему. Прокурор тактично, но с достаточным вниманием, оценив мою фактуру и немного поразмышляв, предложил деловую встречу для обсуждения какого-то весьма важного вопроса. Достаточно было видеть его лицо, чтобы сразу же исключить личные мотивы.
Вскоре эта встреча состоялась в городском сквере на лавочке в стиле классического детектива. В ходе беседы служитель закона назвал мне день и час, когда я должна прийти по адресу Ленина, 67, кабинет 320 и, заручившись моим согласием, учтиво раскланялся. И вот я иду по коридору, читаю таблички. Дверь в приемную открыта, навстречу поднялась красивая, молодая, статная женщина и, ответно улыбнувшись, пригласила присесть. Сижу в неведении, не волнуюсь, ибо совсем не представляю своей будущей роли.
А воображение заполняет мое вечное любопытство. Как я узнала позднее, это и была та самая легендарная Галина Павловна Запорожец – бессменный соратник и помощник генерального директора управления «Главтюменнефтегаза». Так случилось, что в этот знаменательный день первая встреча и знакомство произошли именно с ней, этой великолепной женщиной, которая станет впоследствии для меня путеводной звездой, доброй наставницей и другом в моей будущей непредсказуемой профессии. Никогда не пыталась подражать ей, но безмерное уважение, удивление и восхищение этим человеком не покидают меня и по сей день. Критически посмотрев на себя и сравнив, подумала: «Идти на встречу или сбежать?». Но меня уже пригласили.
Я довольно эмоциональна по природе и потому, войдя в кабинет, сразу восхитилась его размерами и по тому времени со вкусом обставленным интерьером. Все-таки волнение или, точнее, смятение выдавало меня. Наверное, почувствовав это, навстречу поднялся он – Виктор Иванович Муравленко, большой, располагающий к себе, симпатичный мужчина. Подав руку, кивком предложил место напротив. Легкой улыбкой снял с меня остатки первоначального напряжения и, что я сразу отметила, сам присел после того, как я усилием воли не пригвоздила себя к креслу. Его глубокий внимательный  взгляд, добрая улыбка умного, немного уставшего человека, неторопливая мягкая речь и безупречная логика не оставляли сомнения в том, что передо мной не чиновник, а надежный и мудрый учитель, для которого встреча со мной – лишь маленькая передышка, человек, подключенный к источникам огромного напряжения, ответственности, наполненного неведомым мне содержанием, смотревший на меня, а видевший намного больше и дальше, чем мне тогда, в кабинете, могло показаться.
Как я узнала позднее, этой встрече с руководителем тогда уже знаменитого Главка предшествовала довольно длительная проверка моей персоны по линии служб госбезопасности, и это было абсолютно нормальным явлением, так как работа, на которую меня пригласили, была не совсем обычной, а, точнее, совсем необычной. Когда в разговоре я услышала название «База отдыха «Лебяжье» и, поняв это буквально, была слегка разочарована. Подумалось, стоит ли мне менять кафедру в мединституте на какую-то базу отдыха? Но Виктор Иванович терпеливо пояснил, какое значение этот объект имел в настоящий момент не только для Главка, но и для страны в целом. «Лебяжка», как все ее называли тогда, фактически являлась выездной резиденцией правительства, которое было заинтересовано в наращивании объемов добычи черного золота в Западной Сибири. И главным плацдармом, передним краем невиданного по масштабам освоения стала Тюменская область.
Глава вторая

«Лебяжка». 18 километров от Тюмени. Тогда я не представляла даже доли той ответственности, которую на меня возлагал этот человек, назначив начальником базы отдыха «Лебяжье».
Собеседование было недолгим. Шла вторая половина дня. Посетителей, звонков и рабочих моментов не было, а значит, и не было у меня минут все это разом осмыслить, прийти в себя и хоть как-то попытаться произвести более положительное впечатление.
Наверное, вид мой был настолько неадекватен, что эта моя беспомощность или безыскусственность поведения и сыграли свою роль. Виктор Иванович просто огласил вердикт: «С сегодняшнего дня Вы, Альбина Григорьевна, приняты в штат нашего Главка. Все остальные формальности – у Александра Михайловича Шарапова. Зайдите к нему сейчас».
И вот впервые по Червишевскому тракту видавший виды старенький уазик трясет меня к новому месту работы. Еду, еще не осознавая, как много лет изо дня в день, без выходных и отдыха по болезни, мне предстоит отмерять различными колесами этот маршрут. Свернув с большака, уводит в лес неширокая лента бетонки, извиваясь меж березовыми колками и темно-зеленым рямом соснового бора. Ложится под колеса последний поворот, и сквозь редкий прибрежный сосняк открывается живописное озеро Лебяжье, на песчаном берегу которого, не нарушая природного ландшафта, будто из земли вырастает главный корпус гостиницы и пара двухэтажных коттеджей, построенных по канадским проектам и являющихся гордостью и детищем Виктора Ивановича, который в свое время с особым радением курировал лично это строительство.
От главного корпуса к озеру пролегал тротуар, заканчивающийся небольшим пирсом, где швартовались несколько прогулочных катеров и пара байдарок, поблескивающих свежей краской. Механики в плановом порядке проводили техобслуживание, гудели моторами, выписывая винтами по озерной глади замысловатые автографы. И снова воцарялась тишина на радость залетных лебедей, гнездящихся в прибрежных камышах. Во времена напряженных приемов делегаций Виктор Иванович мог себе позволить  иногда выйти из главного корпуса и прогуляться минут на пятнадцать до пирса, полюбоваться озером, посмотреть на безмолвную флотилию, отметить ее хорошее состояние. Но генеральный директор так и не воспользовался ни разу этим достижением цивилизации для какого-то личного удовольствия. Удовольствия любят и культивируют потребители, но не творцы. Как помню, водные прогулки стали востребованными где-то в девяностые, когда пришли в «Нефтегаз» совсем другие хозяева.
Строение слегка возвышалось на песчаной насыпи, почти полностью утопая под кронами вековых сосен. Четкие линии бетонных тротуаров делили ухоженные газоны, соединяли беседку и главную цветущую клумбу перед фасадом. Ароматы разнообразия флоры, растворенные в теплом смолистом воздухе, создавали ощущение уютного комфорта и какой-то патриархальной уединенности, располагающей к размышлению и покою. Хозяйственные постройки, представляющие котельную и несколько вахтенных вагончиков, прятались справа под лесом в густых зарослях соснового молодняка. Перед корпусами вдоль берега виднелось небольшое намытое песчаное плато. «Наверное, пляж» - подумала я. Но это слово до «перестройки» никогда не употребляла. Это была вертолетная площадка, предназначенная для экстренных вылетов правительственных делегаций на север, в районы освоения и добычи Тюменской нефти.
Непросто было перейти от медицинской науки в совершенно иную реальность, специфику работы, которая требовала от меня каких-то новых качеств, подходов, своеобразной этики и дисциплины. И в этом обретении моего нового амплуа огромную воспитательную миссию взял на себя именно Виктор Иванович. Даже в плотные часы приема делегаций на «Лебяжьем» он всегда находил несколько минут, чтобы поинтересоваться делами, по ходу ситуации успевал давать мне такие уроки тонкой дипломатии, которые я усвоила на всю оставшуюся жизнь.
Он говорил: «Альбина, возьмем, к примеру, буровую – огромный сложный механизм, состоящий из множества различных деталей и узлов, и мне не обязательно скрупулезно углубляться в работу каждой из этих деталей. Нас интересует только результат этого взаимодействия, а именно – фонтан нефти! Так представь и у тебя. Едет рабочая правительственная делегация. Включается механизм ее приема: связь «ВЧ», обеспечить работу спецслужб, доступ к их каналам связи. Кухня – не простое дело: качественные продукты квалифицированные повара, знание гастрономических предпочтений высоких гостей или их диетических ограничений, присутствие санитарного врача при приготовлении меню. В случае приема иностранцев – заранее узнать об особенностях их национальной кухни и личных вкусах. Узнать из всех возможных источников информации, конечно, если остается время для маневра. Кроме того, штатная охрана объекта, дежурная бригада, сантехники, электрики, слесари-механики. Работа различных технических средств для обеспечения жизнедеятельности в возможных нештатных ситуациях, не говоря уже о стерильности и идеальной чистоте номеров. И даже уборка снега зимой.
Ты – главный агрегат, задача которого на своей территории обеспечить этот результат, оставаясь в тени с твоим обслуживающим персоналом, чтобы нигде в этом механизме не застучало и не развалилось. Понимаешь меня?
И запомни, Альбина, - во всем, что связано с «Лебяжьим», мелочей нет. О любых сбоях, возникающих проблемах сообщай мне лично, независимо от времени суток. Здесь твоя скромность и излишняя тактичность неуместны».
Он находил возможным так скрупулезно все это объяснять мне! Правда, к этим подробностям он уже никогда больше не возвращался. Представляю, если бы по каждой проблеме я позволяла себе беспокоить Виктора Ивановича, пережившего к тому времени уже не один инфаркт.
Есть разные критерии отношений руководителей с подчиненными. Оговорюсь сразу: я ни в коем случае не имею в виду современных отношений – унизительных и бесправных, которые вообще находятся за гранью человеческих понятий. От подобострастного - из-за страха за карьеру, верноподданнического, плебейского, лакейского и т.д. до другого – глубоко уважительного, когда боишься не справиться с задачей. Завалить порученное дело просто в принципе невозможно, подвести этого человека так стыдно, что уж лучше провалиться! Я не преувеличиваю. Впоследствии поняла, насколько он знал, как я самостоятельно выкручивалась из множества непростых ситуаций, насколько он доверял, ценил и надеялся на меня, что разочаровать Виктора Ивановича я не имела никакого права. Вот так и выстраивались наши отношения при взаимном уважении, безусловном понимании и помощи в этом нелегком исполнении служебного долга.
Трудно представить более занятого человека, каким был Виктор Иванович Муравленко. Но десять-двадцать минут, которые он, как драгоценный дар, находил для меня в своем плотном графике, стоили многого. Во всем чувствовалось проявление мудрости, опыта, внимания. Это была бесценная помощь большого человека с активной гражданской позицией, доброго и земного.

Глава третья

Хорошо помню первый прием Председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина. Я уже томилась в размышлениях, нужна ли на парадном ковровая дорожка,- не из меркантильных побуждений, а опасаясь, что на мраморном пороге можно легко поскользнуться, - когда часа за два до приема делегации на «Лебяжье» приехал Виктор Иванович и, как мне показалось, был немного взволнован. Поинтересовавшись готовностью, просто спросил: «Альбина, очень переживаешь за прием? Совет Министров почти в полном составе летит». Не знаю, с какого перепугу или от волнения бодро ответила: «Что Вы, Виктор Иванович, совсем нет! Я его уже встречала». Брови генерального директора удивленно взлетели вверх. Сомневаясь в моей адекватности, уточнил: «Как встречала?». «Я уже встречала Алексея Николаевича сегодня во сне». Это так разрядило обстановку, что он, улыбнувшись, ответил: «Ну, в таком случае, я спокоен, думаю – все пройдет хорошо».
Московские рейсы обычно были ночными. Министры прилетели отдельным бортом, и все ожидали на «Лебяжьем» самого Председателя. Запомнилась такая картина: Алексей Николаевич с Виктором Ивановичем вошли поприветствовать собравшихся вместе с присутствующими руководителями Тюменской области. Участники совещания, собравшиеся в холле первого этажа, ровной шеренгой стояли, как по команде «смирно». Надо было видеть их лица, чтобы не заподозрить в действии, предусмотренном каким-то особым протоколом или, хуже того, актом банального угодничества перед начальством. И я понимала – они стояли так, отдавая дань глубокого уважения человеку-легенде, который в годы войны взвалил на свои плечи непостижимую ношу за обеспечение жизнедеятельности тыла огромной воюющей страны, эвакуацию оборонных и промышленных предприятий за Урал. Вместе с Николаем Байбаковым руководил организацией бесперебойных поставок горючего для армии, авиации и флота. Это они на другом – трудовом – фронте ковали нашу Победу, оставаясь добрыми друзьями и после войны. И как бы не изощрялись впоследствии в своих пристрастных измышлениях писаки разных политических оттенков, заслуги и авторитет А.Н.Косыгина останутся непререкаемыми навсегда перед Россией и ее благодарным народом. Слава Богу, я еще живой тому свидетель.
Видя перед собой этого немного усталого, мягкого в движениях, человека, невозможно было представить его этакой героической личностью, которую нарисовало мне прежде воображение. Подумала, как часто ошибаемся в оценках выдающихся деятелей, полагаясь на сухие исторические характеристики. Замечу, фотографии А.Н.Косыгина, виденные мною ранее, не производили впечатления. Скорее всего, он был не фотогеничен. Но, к удивлению, в жизни он был совершенно другим. В его образе таилось какое-то внутреннее излучение, и от этого света лицо становилось живым и очень привлекательным.
После короткого общения гостей пригласили в обеденный зал, в котором, кроме большого овального стола, стоял красивый биллиард, функция которого этой красотой и заканчивалась. Гости подходили к нему крайне редкою. А Виктор Иванович  любил погонять блестящие шары в одиночестве, похоже, решая в уме какие-то свои, далекие от игры, задачи. Алексей Николаевич вошел в зал. Поужинав буквально за несколько минут, я увидела, как он поднимается в отведенный для него номер. Остальные гости последовали его примеру. Меня занимало то обстоятельство, что Алексей Николаевич был совершенно равнодушен к еде, к великой «скорби» наших поваров. Был сосредоточен на чем-то, почти не гладя, быстро съедал свою овсяную кашу и, выпив полстакана чаю, уходил к себе в номер, будто сожалея о потерянном времени. Бедные министры не позволяли себе оставаться за столом. Они дружно вставали вслед за Председателем, как говорится, не солоно хлебавши, покидали зал. Естественно, наши официанты легко разрешали подобные казусы, принося ужин гостям в номера.
После расселения москвичей Виктор Иванович с руководителями области покинули «Лебяжье». По обыкновению убедившись, что охрана и вахта на местах, чтобы снять напряжение, открываю служебный вход, наконец, выталкиваю себя из гостиницы, и мягкая ночь, будто понимая, окутывает душу своим теплом и безмолвием. Сквозь мохнатые ветви огромных сосен, нависших великанами, молча подглядывают любопытные звезды. Все привычные дневные звуки, перемешав тональность, гаснут в вязкой полутьме блаженного вселенского покоя. Всего несколько минут этого царствия Божьего восстанавливают утраченные силы. На далеком берегу в камышах плеснулась крупная рыба, протяжно гоготнули на миг встревоженные лебеди. И снова над озером воцарилась глубокая исцеляющая тишина.
Возвратившись, я по-хозяйски стала выключать освещение. Вдруг вижу – со второго этажа спускается Алексей Николаевич. Поинтересовался у меня материалами, графиками и схемами доклада нефтяников и, попросив стакан чая, бегло ознакомился с информацией. Спросил доверительно просто и, пожелав спокойной ночи, как-то по-домашнему мягко, не торопясь, поднялся в номер.
Я не могла не поделиться с Виктором Ивановичем этим ночным впечалением. С трудом дождалась утром, когда он задаст мне пару вопросов и выпалила все сразу с присущими мне эмоциями. Он улыбнулся одними глазами и как бы сам себе ответил: «Несколько минут? А я-то думаю, откуда он так хорошо осведомлен в деталях и цифрах на буровых».
Еще один незабываемый случай, связанный с этим визитом. Анна Павловна - наша горничная, простая сердечная женщина, постирав рубашку Алексея Николаевича, обнаружила, показав мне, что рубашка была кем-то аккуратно заштопана. Она проверила все пуговицы, укрепила их и, прижав ее к груди, заплакала. Обыкновенная женщина была настолько растрогана этой скромностью и непритязательностью государственного руководителя такого масштаба. И вот уже по прошествии многих лет, пережив девяностые и оказавшись в зазеркалье другой, искаженной реальности, единственной ценностью которой являются деньги и роскошь, я невольно вспоминаю рубашку Алексея Николаевича и тоже плачу.

Глава четвертая

Тактичность и коммуникабельность, наверное, не столь элемент культуры, скорее, дар Божий. В мои обязанности явно не входило как-то занимать гостей разговорами. Свои четко выверенные рамки общения я обретала по ходу работы, понимая, что имею дело не с горничными или сантехниками. Однако, нередко замечала, что высокие гости сами охотно общались со мной. И вот в этом-то общении была важна та мера дозволенного и полное отсутствие желания покрасоваться или поблистать отраженным светом какого-нибудь излишне внимательного помощника министра.
С представителями спецслужб у меня сложилось полное взаимодействие. Я была информирована о каждом делегате в рамках моих профессиональных обязанностей, и это исключало вероятность каких-либо непредвиденных ситуаций. В общении для одних я служила «громоотводом», для других - психологической разгрузкой, или этаким тонизирующим коктейлем народного юмора и умения поддержать светскую беседу ни о чем, оказавшись в кругу двух-трех солидных собеседников до тех пор, пока их разговор не касался каких-то государственных вопросов. Под любым благовидным предлогом умела уходить, никого не обременяя вопросами и, Боже сохрани! – просьбами. Зато усвоила привычку больше слушать. Мой муж, работающий в то время на Тюменском телевидении, поведал мне однажды истину, бытовавшую среди дикторов: «Слово – не воробей, поймают – вылетишь!»
Надо было уметь не обольщаться подобным вниманием, понимая, что людям, наделенным большой властью, обладающим государственным мышлением, общение с гостеприимной хозяйкой гостиницы возвращало недостаток уютного домашнего комфорта, о котором многие из них в те напряженные моменты могли только мечтать. Телефон на прослушке, я понимала, что все мои контакты, действия и разговоры где-то фильтруются. Но это был мой выбор, и я принимала свою работу с ее ответственностью, известным риском, скорее, как службу. Но не прислуживала, а служила. Я даже помню рукопожатия каждого высокого гостя и, если хотите, по ним могла определять настроение, состояние здоровья, энергетическую ауру человека. Заметила, что у Виктора Ивановича никогда не находили отклика, тем более, положительных эмоций подобострастное, сладкоречивое обращение к нему людей. Наверное, и потому тоже, да по характеру я не пушистая, иногда отстаивала интересы дела, жестко и ясно озвучивая свою позицию. Догадывалась, что эти качества он уважал в человеке больше.
Генерального директора у нас называли генералом, а ему нравились настоящие бойцы. Много позднее и не очень легко я вошла в эту роль, создав, наконец, свой собственный образ хозяйки. Не той, которая в трепете угодливо ждет приказаний со словами: «Будет исполнено!», а той, которая сама владеет ситуацией и подчиниться которой считалось не только уместным, но иногда даже доставляло удовольствие столь высоким лицам.
Только спустя годы моей работы в этой сфере я смогла почувствовать, что стала среди них надежным человеком, а проще – своим «мужиком». И тихо гордилась, когда кто-то из гостей, приехав на «Лебяжье», привычно интересовался: «Где хозяйка? Где наша Альбина?»

Глава пятая

В холле у окна стоял небольшой журнальный столик с двумя креслами, за которым мне нередко приходилось выслушивать различные советы, курьезные истории, откровения этих отягощенных государственным бременем мужей, усталых и порой, как все обыкновенные люди, нуждающихся в поддержке, добром слове или простом человеческом внимании. Они доверяли мне, я дорожила этим доверием и потому не могла отнестись к ним как-то иначе.
К примеру, Сабит Атаевич Оруджев, в то время был министром газовой промышленности СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, член-корреспондент Академии наук Азербайджана. Несмотря на столь высокие звания и титулы, приезжал на «Лебяжье» без помпы, запросто, как к себе домой. Общительный, добродушный, подходил ко мне, протягивая конфетку или какую-нибудь безделицу, улыбался подкупающе и, как правило, подшучивал. Есть люди, на которых просто невозможно обижаться. Меня ничуть не обескураживало его подобное обращение, хотя другим вряд ли бы это сошло с рук. Он относился ко мне будто к близкой родственнице из глубинки, и с этим ничего нельзя было поделать, настолько покоряла его искренняя  доброжелательность. Это был не обыкновенный человек, а какое-то большое месторождение добра, тепла и сердечности. Потому не удивительно, что его всегда ждал весь наш обслуживающий персонал. Господи, пусть простит меня Сабит Атаевич, но сравнивая позднее его парадные портреты в википедии, я его попросту не узнавала. В жизни он был не похож ни на один из этих портретов. Он был земной и доступный в общении настолько, что даже заподозрить было невозможно его в министерском звании. Прежде всего, он был человек. Я этим своим наблюдением поделилась с Виктором Ивановичем, и он, рассмеявшись, даже не попытался возразить. В подтверждение этому и случай представился вскоре. В его очередной приезд сидим мы за известным столиком в холле, а Сабит Атаевич, будто разгадав мои мысли, и говорит: «Альбина, ты не поверишь, в какую историю я влетел накануне. Спустился вечерком прогуляться в скверике…»
Тут я должна прерваться и пояснить читателю, чтобы было совсем понятно, что тогдашние министры жили вместе с людьми в обычных многоэтажках. «Оделся наскоро. Дышу. Благодать! Отшлепал уже далековато. Дай, думаю, присяду на лавочку. Присел, а тут неожиданно подходят два молодца в форме и, недолго изучая объект, говорят: «Ваши документы, гражданин». А какие у гражданина документы, если я в майке, спортивном трико и домашних тапочках?! Привели в отделение. Я там начал было лепетать, что работаю министром. Они еще раз окинули взглядом мой прикид и дружно заржали, указав на железную дверь: «У нас в «покоях» уже три таких «министра» сидят, давай его туда». И чем больше я их убеждал, тем меньше они мне верили. Альбина, ты представить себе не можешь», - и брови его изумленно ползли вверх. «Пока разобрались, мои новые «заместители по камере» уже спали». Весь поглощенный этим сильным впечатлением, он еще долго искренне удивлялся, пребывая в своем потрясении и недоумении. Но до возмущения, видно, дело не дошло. Такой был добрый человек. Все его пространство и время заполняли до краев текущие дела огромного министерства, как напряженно работающего механизма всех отделов, служб и подразделений. И у меня невольно складывалось ощущение, что случай с задержанием послужил для него открытием какой-то новой, неведомой реальности со сказочными персонажами в форме, которых он тоже так близко увидел впервые в жизни.

Глава шестая

Время листало свои страницы последовательно и неотвратимо, не разделяя событий, бегущих дней на радостные и горькие, светлые и порой трагические, которые спустя годы становились нашей историей, нашей памятью. В то время, как буровые алмазные коронки расплавляли вечную мерзлоту Тюменского севера, а «Главтюменнефтегаз» салютовал набирающей силы стране новыми фонтанами нефти, мой небольшой коллектив, обслуживающий «Лебяжье», встроенный в механизм общей системы, слаженно работал, не имея ни одного замечания. Вспомогательные службы, памятуя об особой значимости объекта, препятствий не чинили, а потому со стороны руководства Главка претензий к нам почти не возникало. Вопросы материального снабжения, текущего ремонта, технического обслуживания я решала с Орловой Зоей Дмитриевной. В то время она командовала головным предприятием, обслуживающим всю инфраструктуру нефтяного гиганта. В нее входили административные здания Главка, поликлиники, общежития, детские сады, Дома культуры, пионерские лагеря. Эта замечательная женщина была из когорты старых большевиков, и мне повезло решать вместе множество служебных вопросов, общаться с ней и просто ее знать. Она никогда не была обременена заботами о личном имидже, но наполнена таким человеческим содержанием, внутренней энергией и целеустремленностью, которые позволяли ей быть на работе практически круглосуточно, когда надо и если «горит». Никакой личной жизни! Я никогда не видела Зою Дмитриевну среди отдыхающих наших великолепных пансионатов «Лермонтово» или «Нефтяник Сибири», которые в свое время украшали побережье Черного моря. Однако, возраст давал о себе знать, и если случалось прихворнуть малость, на вопросы о здоровье у нее было любимое выражение: «Умирать – день терять!»
Как-то будучи на «Лебяжьем» Виктор Иванович поинтересовался, как идут дела, есть ли сложности и разговор зашел о Зое Дмитриевне. Я, помню, сказала: «Это человек, для которого жила бы страна родная и нету других забот». Он внимательно выслушал и доброжелательно кивнул: «Ну, Альбина, я рад, что вы поладили, ведь сдаваться – это и не про тебя тоже. Вот какие бойцы в нашем тылу воюют!» Произнес о ней или обо мне – я так и не поняла тогда.
Помню, перед летними каникулами почти все специалисты головного предприятия были задействованы на подготовке наших пионерских лагерей к первому заезду детворы. А у меня по этой причине приостановились ремонтные сантехнические работы и, как на грех, перед самым визитом гостей. Выхода не было, и я в первый и в последний раз решила попросить помощи у самого Виктора Ивановича. Он при мне набрал номер и, поздоровавшись, доброжелательно напомнил: «Зоя Дмитриевна, я не очень часто беспокою Вас по поводу «Лебяжьего»?» Через час в гостиничном корпусе уже работала «аварийка».
 А мы с Орловой еще долго удивлялись, как он мог, руководя такой махиной, не разносить подчиненных и даже не повышать голоса? Как ему удавалось быть в фаворе у судьбы и власти и не иметь гордыни, раскрутить огромный маховик целой индустрии, поддерживать порядок многотысячного коллектива и не стать деспотом?
С отдельными людьми я быстро находила общий язык, однако, влиться в огромный коллектив главка оказалось не совсем просто, а точнее, совсем не просто. Я появилась в этой должности совершенной противоположностью своей предшественницы, обласканной отношениями, уважаемой, эффектной, модной, самодостаточной, которую знали и поддерживали все. Мое первое наивное представление о божественных женщинах Главка в белых одеждах постепенно рассеялось. Прием настороженно-выжидательный, оценивающий, не то чтобы в штыки, а так как бы сквозь. Мои успехи на работе не являлись государственной тайной, но явно как-то иначе интерпретировались холеной элитой кабинетных красавиц. Досужие фантазии обо мне обрастали все новыми и новыми «привлекательными подробностями». Благо, что этот контингент не мог напрямую влиять на мою работу, ибо доступ на объект был строго ограничен. Довериться или пооткровенничать с кем-либо в Главке – все равно, что плюнуть на вентилятор. Потому, друзей старалась не заводить. Я знала, что в кулуарах за мной закрепилась кличка «Шахиня», но, к удивлению, этот титул не вызывал особого протеста внутри меня. Скорее, наоборот. Я день и ночь, нередко с мужем, пропадала на своем объекте. Часто, после долгих изнурительных приемов, Георгий привозил меня домой хоть на несколько часов отдохнуть, чтобы назавтра раньше всех, свежей и ухоженной, появиться с улыбкой и, как всегда, пригласить гостей к завтраку. Специфика.
Редко и неохотно, по крайней необходимости появлялась в Главке, ловя на себе, как блох, укусы недоброжелательных взглядов женщин. «Ах, злые языки страшнее пистолета!» Прав был А.С Грибоедов. Было не комфортно. Всякие мысли бродили. Бросить все к черту! Уволиться? Не потяну? С кем посоветоваться? Как поступить?
Случай помог. Объявился тут праздник – День нефтяника. Нарядная публика заполняет фойе нашего Дворца культуры. Опаздываем. Быстро поднимаемся с мужем на второй этаж и видим на противоположной стороне Виктора Ивановича в плотном окружении сотрудников Главка, в том числе и моими «доброжелателями». Чтобы присоединиться к коллективу, надо было пройти через весь зал. Досадуя на себя, мы слегка замешкались. Отступать некуда. Виктор Иванович, мгновенно оценив ситуацию, вышел из толпы к нам навстречу, остановился посреди зала, подав руку, поздравил меня и Георгия, сказал какие-то пожелания, учтиво пригласив нас на торжество как званых гостей.
Впоследствии мы убедились, что именно в тот день Виктор Иванович гениально и просто решил проблему моего приятия таким непростым коллективом, а кое-кому дал понять, что его выбор не обсуждается. Вот и вспомнишь невольно о «Тайнах мадридского двора». А кроме шуток, Виктор Иванович, оказывается, был еще и отменным психологом. Как тонко этот большой человек смог почувствовать мою боль и эту оголтелую несправедливость по отношению ко мне. Откуда он знал, что я никогда не опущусь до жалоб и мелочных разборок и за себя помощи не попрошу. И, наверное, по этой причине могла сложиться как-то иначе моя дальнейшая судьба. Почувствовав это, он пришел на помощь первым. Поэтому до сих пор в своих молитвах я приношу слова благодарности и земной поклон, отдавая дань его светлой памяти.

Глава седьмая

Учебников, инструкций для моей специфической должности не существовало. Все впервые и, как говорится, вживую. Где-то рядом билось огромное сердце Тюменского нефтяного гиганта, и его потрясающий ритм ощущала вся страна. Всевозможные сводки, материалы, газетные публикации об успехах наших нефтяников заполняли все средства информации, включая и телевидение. К 1975 году из недр Тюменского региона было добыто пятьсот миллионов тонн нефти, а в 1978 году страна получила первый миллиард тонн «черного золота». Много это или мало? Для сравнения приведу случай, произошедший при посещении одной их буровых премьером венгерской делегации. Павел Зарецкий вспоминает: «Премьер Венгрии подошел к этой скважине, прикоснулся к фонтанной арматуре, спросил: «Сколько она дает нефти?». Ему ответили: «Тысячу тонн в сутки». Он подумал и сказал: «Вот бы мне одну такую скважину и экономике Венгрии больше ничего не нужно».
А я, перенесясь почти на полвека назад, просто стою в раздумье и смотрю на небольшую рубленую баню с потемневшей от времени тесовой крышей, боровичком выросшей на берегу озера под мохнатым зеленым покрывалом разлапистых сосен неподалеку от главного корпуса гостиницы. Аккуратно подстриженный кустарник обрамлял ухоженные цветники клумб. Чистота. И зимой под вечнозелеными соснами не прекращалась работа. Убрать снег было мало, надо было красиво  убрать, все должно радовать взгляд сюда входящего. С теплом и благодарностью вспоминаю свой коллектив, этих замечательных ветеранов-крепких старичков, которые ни разу не отказали мне в помощи, не подвели, работая порой всю ночь, ибо снега и заносы от озера были частые и обильные. Все это великолепие стоило мне ох какого немалого труда! И наш труд не оставался незамеченным. Кто-то похвалил меня однажды за порядок на территории, а стоявший рядом Геннадий Павлович Богомяков лукаво подсказал: «Говорите, говорите еще, вы посмотрите на ее лицо, она же просто ждет этого». И это была правда. Осознание причастности к большому общему делу согревало душу. Легко думалось мне тем ясным утром, когда, получив известие о приезде делегации, я направлялась, чтобы дать персоналу необходимые поручения. Обычная банька, но в памяти моей пробудила так много далеких и приятных воспоминаний, которыми я поделюсь с вами.
Березовые веники томились в кадке, источая особый дух предвкушения радости. Осиновый полок многообещающе дышал чистотой. Но главным источником энергии и настроения была, конечно, буйная каменка, от которой млели в восторге даже самые матерые любители. Весь этот бревенчатый пятистенок был наполнен теплой красотой резного деревянного декора, о чем в свое время позаботился мой муж-художник, предложив мне оформить баньку в русском стиле. Баня как баня - забава сибирских мужиков, не более, думалось мне поначалу. Я тогда не совсем  понимала, почему этот крохотный объект был предметом гордости и постоянного внимания Виктора Ивановича, и как это скромное сооружение на наших глазах превращалось в стратегический объект. Позднее я узнала, в каких  совершенно диких условиях оказались наши буровики-первопроходцы, в непролазных болотах тундры обустраивая площадки для бурения скважин, свой вопиющий быт, где комары - рыжие вампиры - буквально поедали людей и от их экзотической «музыки» не было никакого спасу. О чем мог мечтать человек, работая на пределе своих возможностей по пятнадцать ча-сов в сутки, неделями порой не снимая спецовки, чтобы просушить? Конечно, о бане! Именно там хоть на короткое время мужики находили свое спасение, отдых, очищение, заряжаясь крепким духом впрок. Даже самая примитивная баня, построенная наспех их руками, ценилась выше всех благ человеческих, ибо альтернативы ей на Крайнем Севере тогда просто не было.
Генеральный директор сам никогда не посещал бань, но всегда живо интересовался, как реагируют москвичи на наше «горячее» гостеприимство. Скорее и «Лебяжье» он создавал для того, чтобы остановить на мгновение спрессованное до предела время в трудной битве за нефть, снять напряжение огромной ответственности с этих людей, окружить их короткое пребывание домашним теплом и уютом. Потому что он бесконечно любил каждого человека, с которым соприкасался по жизни и которыми руководил.
Я, пользуясь благосклонностью Виктора Ивановича, предлагала свои идеи, порой полуфантастические, к примеру, построить плавучую баню на озере и, как ни странно, находила с его стороны одобрение и поддержку. Но когда меня особенно заносило в архитектурных искушениях, ему на помощь приходил первый секретарь Тюменского обкома партии, личность легендарная, известная далеко за пределами Тюменского региона, Борис Евдокимович Щербина. Он серьезно и внимательно выслушивал «ценные» предложения и выносил мягкий приговор: «Поскромнее, Альбина, поскромнее, все хорошо в меру».
Со временем нашим гостям привили вкус к сибирской бане, и они охотно посещали ее, проникаясь здоровым русским духом. Бывая в командировках, старались не пропускать это, ставшее ритуальным, удовольствие. Несмотря на повальное увлечение горожанами в те годы финскими банями, мы остались верны родной традиции. И сегодня, открывая дверь своего деревянного «святилища», я уже знала секрет его предназначения, и мои брови не взлетали домиком, когда Виктор Иванович по-деловому интересовался.
Приехал он и в это утро. Его озабоченное лицо заметно выдавало волнение. Он шел быстрее обычного, и я поняла, что готовится особо важная встреча. Убедившись в нашей готовности, кивнул вопросительно: «Где баня, Альбина?» «На месте, Виктор Иванович», - не моргнув, ответила я. Ответ был адекватен вопросу. Посмеялись, легко растворив напряжение. Я стала замечать, что государственным мужам, знавшим меня, нравились порой не их вопросы, а как я отвечала на них. В кулуарах они, нередко улыбаясь, обсуждали это между собой, как очередной анекдот. В подтверждение этому приведу следующий эпизод, возвращенный в памяти, когда в ожидании делегации на «Лебяжье» вдруг приехал сам Борис Евдокимович Щербина,  человек, с которым пошутить на моем уровне было бы неоправданным риском. Слегка замешкавшись, выхожу из главного корпуса и вижу его коренастую фигуру, стоящую монументом, с лицом, не предвещавшим мне никакого светлого будущего. Он, глядя куда-то в сторону, подозвал меня пальцем и строго, указав на проглядывающую сквозь кусты бельевую веревку, висевшую за баней, будто выстрелил в упор вопросом: «Альбина, что это?» Мгновенно сообразив, я сделала огромные глаза и ответила вопросом: «Как Вы могли, Борис Евдокимович, так далеко увидеть? Потрясающе!» Секунду он озадаченно смотрел на меня, изучая мою искренность, и было видно, как с его лица сползает напускная строгость. Чуть склонив голову и пряча улыбку, он как-то невинно признался: «Ты знаешь, вплотную ничего не могу разглядеть, а далеко вижу». Эту его фразу помню до сих пор. Случай был мелкий, можно сказать пустяковый, но в душе оставил теплые воспоминания об этом большом человеке.
Случилось так, что очередная встреча с Борисом Евдокимовичем произошла очень не скоро. В 1979 году он был назначен министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР. Я ничего не знала о том, что, еще будучи студентом Харьковского института железнодорожного транспорта, в 1939 году Борис Евдокимович ушел добровольцем на финский фронт в составе отдельного лыжного эскадрона. А в 1986 году, когда произошла чернобыльская трагедия, он возглавил правительственную комиссию и был одним из первых, кто ступил в пекло развороченного энергоблока реактора и был первым руководителем, кто принимал нелегкие решения по ликвидации последствий аварии. Подобного опыта на тот момент в мире еще не было. Не случайно и в 1988 году Б.Е.Щербина был во главе аналогичной комиссии по ликвидации последствий разрушительного землетрясения в Армении. А когда нависла угроза развала СССР, именно он, уже будучи пенсионером,  горько сожалел о том, что все, что удалось защитить от врагов ценою миллионов русских жизней, все, что удалось невероятными усилиями восстановить после войны, и не только восстановить, но и поднять Советскую Россию на небывалую высоту - все это может быть разрушено в одночасье без выстрелов и военных действий предательством и обманом.
Это он - Борис Евдокимович - сделал довольно смелое и рискованное заявление в Политбюро ЦК КПСС, сказав такие пророческие слова: «Сам по себе факт избрания Ельцина Председателем Верховного Совета РСФСР опасен последствиями в политике и экономике страны. Ни политических, ни моральных качеств новоявленный руководитель Верховного Совета для такого поста не имеет…Если группе Ельцина удастся полностью захватить Верховный Совет и Совмин республики, наступит тяжелейшая полоса в истории страны…»
Не знала я, что одна из встреч, состоявшаяся в 1988 году с Борисом Евдокимовичем на «Лебяжьем», может оказаться последней. Он еще был достаточно бодр и держался молодцом, хотя тревожное положение в стране и последствия Чернобыля не могли не отразиться на его здоровье. Когда за тем же столиком мне посчастливилось поговорить с Борисом Евдокимовичем, я услышала потрясающий все мое существо рассказ о Чернобыле, в котором была невыразимая боль утраты и правда, собственная катастрофа большого человека, немногословного по жизни, далекого от сантиментов. Он поделился со мной, будто боясь не успеть, чувствуя приближение другой, более страшной трагедии для страны, пережить которую ему уже было не суждено.
Вспоминаю свой маленький, трогательный эпизод и думаю - наверное, далеко видеть не всем дано. Подобным зрением обладают отдельные личности государственного мышления и масштаба, каким был и остался в памяти советских людей Борис Евдокимович Щербина. Он умер 22 августа1990 года, спустя два месяца после своего заявления.

Глава восьмая
 
На «Лебяжьем» было очень много рабочей документации, докладов, распоряжений, протоколов, которые после визитов гостей я убирала в свою каморку, заполняя ящики старой мебели. В то время я даже предполагать не могла, что именно эти сухие строки отчетов, графиков и схем смогут заполнить и так захватить все мое существо, что через них смогу представить впоследствии весь масштаб и грандиозность задач, лежащих на плечах с виду обыкновенных людей, биографии которых высветило то героическое время, оставив их лица навсегда в хронологии исторических дат и нашей памяти. Переплетение многих событий и судеб, одержимых единой целью покорителей тюменских недр, вызывали во мне уже осознанный, живой интерес, который, только спустя многих лет, смог оформиться, уплотнившись в эти строки повествования.
А Лебяжинская банька продолжала свое деревянное существование, радуя гостей легким паром и исцеляющими березовыми ароматами. На этот раз встречали Николая Константиновича Байбакова с супругой Клавдией Андреевной. Председатель Госплана СССР или, как его еще называли, - Первый Сталинский нарком. Виктора Ивановича с Н.К.Байбаковым связывала давняя, многолетняя дружба. Она началась еще в тридцатые годы прошлого столетия, когда оба, окончив Бакинский нефтяной институт, крепили эту дружбу, работая в различных сферах советской нефтяной промышленности.
Н.К.Байбаков был среди старшего выпуска и работал уже на руководящих должностях, в то время как В.И.Муравленко молодым буровым инженером набирался опыта на грозненских и бакинских нефтяных промыслах. Это его – настырного, жадного до работы парня – рекомендовал Н.К.Байбаков на должность директора Сызранской конторы бурения. Директору, комсомольцу, дипломированному инженеру Муравленко от роду было двадцать шесть лет. Не ошибся Байбаков в своем выборе, и по жизни, благословляя Виктора на очередное освоение новых месторождений страны, от твердо знал – этот не подведет, сделает все возможное и невозможное тоже.
«Последующие двадцать лет, уже коммунист, В.И.Муравленко отдал Среднему Поволжью – ведущему тогда нефтедобывающему региону России. Он вырос в крупного руководителя объединения «Куйбышевнефть» и управления нефтяной промышленности Средне-Волжского Совнархоза» - пишет Н.К.Байбаков.
Страницу за страницей из редких встреч, скупых откровений и бесед читала я удивительную биографию этих людей, не укладывающуюся в рамки обычных представлений о руководителях, достойную, пожалуй, самого популярного киносюжета широкомасштабного гражданского звучания. В данном контексте как-то неловко упоминать о нынешних «шефах» и «боссах» капиталистического разлива, которые придут на смену этим достойным мужам, негромко беседующим меж собой, ничем не подчеркивая свою исключительность или высокое звание. Как добрые друзья, два больших, немного уставших, человека, не так часто пользуясь приятной возможностью посвятить час-другой чему-то сокровенному, личному. Иногда их неторопливая беседа оживлялась каким-то ярким воспоминанием, чему они от души смеялись. Наверное, этим уважаемым людям было что вспомнить, если мерилом человеческих ценностей всей их жизни была работа.
Маленькому первенцу Виктора Ивановича Валерику было два года, когда в 1940 году надежная и верная Клавдия Захаровна уже паковала чемоданы, сокрушенно глядя на красивые занавески, которыми так и не суждено было украсить их трестовское новое жилье, полученное взамен съемной комнатенки. Наркомат нефтяной промышленности направляет В.И.Муравленко на Сахалин директором конторы бурения «Сахалиннефть». Виктор Иванович не без юмора рассказывал Н.К.Байбакову о первой реакции жены, когда сказал: «Клава, собирайся, едем на Сахалин…». О забытом Богом поселке Эхаби в Охском районе, где по дощатым тротуарам днем ходили буровики, а ночью медведи, где были невероятно сложные условия бурения, и где только благодаря его бесценному опыту, воле и энергии, слаженной работе единой команды покорилась сахалинская нефть. Вспомнили и о том, как докатилась до острова тяжелая весть о начале Великой Отечественной войны. Как в первые же ее дни лейтенант запаса коммунист В.И.Муравленко пришел в военкомат с требованием зачислить его на фронт в действующую армию. И как все тот же Н.К.Байбаков кричал ему в трубку: «Виктор, а керосин для самолетов, танков и флота действующей армии не нужен? Командуй, лейтенант, это - твой фронт!». Справившись с нахлынувшим приливом патриотизма и естественным желанием настоящего мужчины броситься тот час защищать свою Родину, Виктор, подавив в себе высокие эмоции, проронил: «Крутовата ступень, Николай Константинович, но шагнем». Впоследствии я еще не раз слышала это его выражение.
Наверное, не смогу забыть рассказанную Виктором Ивановичем еще одну сахалинскую историю. «Подгребла война опытных буровиков в Охском районе и, чтобы не остановить промысла, мы вынуждены были брать на буровые пацанов пятнадцати - шестнадцати лет из местного ФЗУ». Слушая его, я уже видела в своем воображении этих вездесущих мальчишек, карабкающихся на буровую вышку, как на мачту боевого корабля, бесшабашных и смелых, показывающих друг перед другом свою удаль! «А похвала мастера-буровика давала им столько энергии и сил, что приходилось, порой, сдерживать их молодое, не всегда оправданное дисциплиной, рвение. Был такой один из них, ловкий, сметливый и отчаянный парнишка. Будучи верховым, на вышке справлялся с задачей не хуже взрослого специалиста. Но забыл наш герой пристегнуть пояс… А я до сих пор не могу сдвинуться с этого места – память не отпускает. По сей день стою над раздавленной трубой маленькой жизнью мальчишки и немею от боли. И всякий раз переживаю это потрясение, вспоминая глаза его матери, ставшей почти неживой от горя. К сожалению, Альбина, на моем фронте были и такие потери». Он замолчал и, с трудом вернувшись из далекого прошлого, добавил: «Его звали Коля Саничев. Эти имена не должны исчезнуть из памяти потомков».
Мои родители жили в Краснодарском крае, и Виктор Иванович, однажды узнав об этом, считал меня своей землячкой, а иногда и называл, чем я определенно гордилась. О малой родине В.И.Муравленко я уже была наслышана. Особенно много и интересно мне рассказывал мой муж, который в 1976 году работал художником отдела технической эстетики и картографии в ЦНИЛе «Главтюменнефтегаза». Ему было поручено проектирование и оформление экспозиции музея на родине Виктора Ивановича Муравленко в станице Незамаевской Павловского района Краснодарского края. И Георгий с большим увлечением занимался этой работой. В той самой станице, где сейчас рядом со средней школой высится в бронзе бюст нашему великому земляку от тюменских нефтяников. Где когда-то местный фельдшер Иван Васильевич Муравленко, посадив сына Витьку на дроги, запряженными волами, повез его зачем-то далеко в долину речушки Кудако, к потемневшему от времени обелиску. Два путника стояли у его подножия, а Витька читал по слогам, что в 1866 году на этом месте ударил первый нефтяной фонтан в России. Как-то в разговоре со мной, многозначительно подняв палец, Виктор Иванович с гордостью заметил: «А ты знаешь, Альбина, что первая буровая в России была построена у нас на Кубани?» Благодаря рассказам Георгия я знала это, но, видя абсолютно счастливое лицо В.И.Муравленко, сделала большие глаза и, насколько возможно, удивилась. Я знала еще и то, как эти люди, фантастически влюбленные в свое дело, обнюхивают по очереди не цветы, а буровой керн, поднятый с глубины двух-трех километров, определяя по запаху, когда появится их любимая… нефть, и радуются, как дети, своей удаче. Невольно подумалось, что благодаря какому-то мистическому предначертанию вся история российской нефти берет свое начало от места рождения нашего великого земляка Виктора Ивановича Муравленко. Этого человека, с его мощью и внутренним магнетизмом безусловного лидера, отличало от остальных какое-то врожденное амплуа победителя.

Глава девятая

Николай Константинович Байбаков в миру был на редкость симпатичным, добродушным, располагающим к себе человеком, с живым, наполненным теплым любопытством взглядом и неизменной улыбкой на лице. Его абсолютно земная внешность явно не претендовала на героическую. И это мое мнение долго еще оставалось неизменным и при первом впечатлении, и последующих приемах министра Госплана СССР. Но как-то, уже в восьмидесятых годах, Николай Константинович, будучи на «Лебяжьем», аккуратно подписав, протянул мне небольшую книгу в темном переплете. Это было его авторское сочинение «Дело жизни». И, только ознакомившись с его записками, я поняла, как можно ошибаться в оценке человека, судя по внешности. Возможно, содержание книги и жизни этого человека и побудило меня сегодня к написанию страниц своей повести.
Шел 1942 год, когда один из авторов сего повествования только родился, а Николай Константинович Байбаков был уже заместителем Наркома нефтяной промышленности СССР. Я приведу лишь некоторые эпизоды этой героической летописи.
1 июля 1942 года на совещании штабов группы армий «ЮГ» Гитлер заявил: «Если я не получу нефть Майкопа и Грозного - я должен закончить с этой войной». Армиям приказано было захватить Северный Кавказ, отрезать юг и главные нефтяные артерии страны. В эти трудные дни «Правда» писала: «В предгорьях Кавказа идут невиданные по своим масштабам и ожесточенности бои. Враг захватил важные районы нашей страны. Он хочет лишить нас хлеба, нефти, отрезав Советский Юг».
В течение ста пятидесяти дней и ночей с августа 1942 года по январь 1943 года вдоль всего Главного Кавказского хребта – от Эльбруса до Новороссийска – шли напряженные бои. Государственный комитет обороны срочно направляет группу специалистов на Северный Кавказ с решением сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам, которые рвутся к нефтяным промыслам Кавказа. И эту группу возглавил тогда Н.К.Байбаков. Технологию вывода из строя нефтяных промыслов, скважин, методы уничтожения и консервации разрабатывались в кратчайшие сроки, в невероятных условиях войны. Вот так описывает эту ситуацию сам Николай Константинович: «Еще в Москве, перед вылетом в Краснодар, я был вызван в кабинет к И.В.Сталину, и мы получили предупреждение: если врагу достанется нефть – нам грозит расстрел, и если поторопимся и выведем из строя промыслы, которые будут не оккупированы немцами, то участь будет та же».
Сложное, запутанное положение создалось, в частности, после прорыва немецких войск под Ростовом, в результате чего наши войска быстро отошли к Армавиру, Белореченской, Хадыженской и Туапсе. Когда штаб фронта был в Белореченской, Н.К.Байбаков встретился с командующим фронтом маршалом С.М.Буденным и обратился с просьбой: «В связи с быстрым отходом наших войск разрешите приступить к немедленной ликвидации нефтедобывающих объектов». Однако С.М.Буденный не дал такого разрешения, мотивируя свой отказ тем, что немцы остановлены на подступах к реке Белой, или памятуя о разговоре в кабинете И.В.Сталина. На самом деле положение оказалось более сложным, и не успел Н.К.Байбаков доехать до Апшеронской, как один из заместителей командующего по связи сообщил о приказе приступить к ликвидации буровых. Но теперь пришлось это делать прямо на виду у немцев, когда они уже подошли к станице, под пулеметным и автоматным огнем. Николай Константинович рассказывал: «Трудно передать состояние людей, взрывавших то, что недавно создавалось своими руками: при прорыве компрессорных станций, электростанций, буровых невозможно было сдержать слез».
В это сложное и напряженное время, выполняя задание Комитета обороны, группа Н.К.Байбакова работала по демонтажу оборудования к отправке его в восточные нефтяные районы страны. С помощью местных партийных организаций им удалось до августа 1942 года эвакуировать около шестисот вагонов с основным оборудованием предприятий и нефтепромыслов, а также вывезти сырую нефть для переработки в Грозный. В тылу немецко-фашистских войск на территории Краснодарского и Ставропольского краев, действовало более ста сорока партизанских отрядов и групп, главная задача которых заключалась в том, чтобы не дать захватчикам начать работы по добыче нашей нефти.
Гитлеровцы уже успели создать в Германии акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе», но им не удалось восстановить ни одного промысла, ни одной скважины, а трубы, завезенные из Германии для разработки наших месторождений, пригодились потом советским нефтяникам для восстановления промыслов.
«Были и особо опасные моменты, - вспоминал Николай Константинович.- Так в районе станицы Хадыженской, куда перебазировался штаб фронта из Белореченской, где мы завершали мероприятия, появились немцы, а нефтяники заканчивали ликвидацию скважин. Я срочно сообщил члену Военного совета фронта о немецком прорыве в районе Хадыжей. В ответ услышал, что этого быть не может и нет повода для паники. Однако вскоре был дан приказ о срочной эвакуации штаба фронта. Мы покидали последними эти места. Но дорога на Туапсе оказалась отрезанной немцами. И наша группа во главе с секретарем райкома партии Хомяковым, чтобы не остаться в котле, пошли лесами в сторону Туапсе, куда нам удалось дойти только через несколько дней».
На запрос Наркомата нефтяной промышленности, который находился в эвакуации в Уфе, из Туапсе сообщили, что Н.К.Байбаков с группой нефтяников, выполняющей спецзадание, погиб смертью храбрых.
Я смотрела на Клавдию Андреевну, жену Николая Константиновича, мирно сидевшую в кресле и лишь изредка поддерживающую беседу двух выдающихся людей, стараясь не нарушать их дружеского общения. Как же ей в том далеком 1942 году с маленькой дочкой на руках удалось пережить страшное известие о гибели мужа, к счастью, оказавшееся ошибочным? Задание Государственного комитета обороны было выполнено. Оккупанты за полгода пребывания на Кубани не смогли получить ни одной капли нефти.
А Н.К.Байбаков уже был в Чечне. Сам Николай Константинович описывает один из моментов этой «командировки» так: «Более восьмидесяти бомбардировщиков «Фоке-вульф» произвели массированный налет тремя заходами на нефтеперерабатывающие заводы Грозного. Помню я эту бомбежку: во время налетов мы укрывались в придорожных кюветах, не раз засыпанные землей, а машины были превращены осколками в решето».
Наверное, нужно обладать фантастическим воображением, чтобы предстаить сытого, с иголочки упакованного современного российского чиновника такого высокого ранга, лежащего в кювете под обломками, выполняющего правительственное задание…
Как-то при очередном визите Николай Константинович, увидев меня в холле, подошел с неизменной улыбкой и обратился с какой-то пустяковой просьбой. А я, пользуясь этой минуткой, необычайно волнуясь, выпалила ему скороговоркой, что прочла его книгу «Дело жизни» и, находясь под сильным впечатлением, долго мучилась одним вопросом, имея ввиду его диалог со Сталиным… А потом как-то по-бабски прямо и бухнула: «Николай Константинович, не страшно было? Вас же могли расстрелять?» Он посмотрел мне в глаза и, чуть приподняв брови, будто подыскивая слова, оправдывающие мою политическую безграмотность, ответил: «Могли, конечно, это надо понимать… Я согласен со Сталиным. Это - высокое доверие, и не оправдать его было гораздо хуже смерти для коммуниста. Это так естественно, мне доверила страна и партия нефть целого региона, а я бы отдал ее немцам? Это тебе не корзину с яйцами разбить, Альбина. Какова ответственность и доверие – таков и спрос». Эта простота, ясность и убежденность его ответа подтверждали высочайшее самосознание настоящего коммуниста, ставившего интересы государства выше собственной жизни.
О Николае Константиновиче Байбакове можно говорить бесконечно. Несмотря на весьма покладистую внешность, когда дело касалось государственных или каких-то жизненно важных решений, он был категоричен и непреклонен. Приведу для примера одну из ярких страниц его биографии. Увидев Клавдию Андреевну впервые, а ей тогда было чуть за двадцать, и поняв, что хочет видеть ее всегда, добившись свидания, сказал: «Вот что, Клава. Нет у меня времени для ухаживания. Совсем нет. Вот тебе моя рука. А если нет – прогони меня сейчас же». «Можно мне подумать?» - тихо спросила она. «Можно. Полчаса тебе хватит?» И они прожили в любви и согласии сорок три года, как один миг, как эти полчаса.
Я вспомнила тот далекий, по-семейному тихий вечер на «Лебяжьем», их неторопливую беседу с Виктором Ивановичем и поняла, спустя много лет, почему между этими людьми при всей кажущейся непохожести так много общего, почему эти два человека были друзьями.
Когда столь высокие государственные лица приезжали с супругами, я старалась все устроить на должном уровне, оставаясь в тени. Выглядеть претенциозно было не в моих правилах, а свою излишнюю привлекательность не всегда считала уместной, потому одевалась весьма скромно. В моей работе важно было чувствовать, когда ты интересна и когда тебя много. На этот раз вместе с Виктором Ивановичем приехала Галина Павловна – его постоянный помощник. Я тихонько порадовалась тому, что мне не придется мельтешить перед уважаемыми друзьями и их супругами, оставляя им вечер теплого домашнего очага.
Галина Павловна – женщина редкой красоты и ума, судя по всему, готовилась к приему основательно. На ней было безукоризненное темное вечернее платье, тонкий макияж и прическа. Поблескивающие бриллианты завершали туалет этой обворожительной звезды Главка. Жена Николая Константиновича Клавдия Андреевна, простая в общении и миловидная женщина, была, однако дамой московского света и об этом нельзя забывать. Не желая отвлекать мужчин, которые были далеко в своих приятных воспоминаниях, она тихонько удалилась в баню. Я с обслугой была на кухне, куда неожиданно вошла Галина Павловна при всем своем бальном параде, не на шутку раздосадованная тем, что на «Лебяжьем» вместо официального приема оказалась просто баня с ужином, и что ее никто не уведомил об этом. Клавдия Андреевна вернулась, как ни в чем не бывало, в обычной спортивной кофте, а ее тюрбан из полотенец на голове еще источал чудные ароматы березовых веников и создавал абсолютную идиллию семейного вечера, который явно удался и окончания которого так страстно желало только одно глубоко «несчастное» существо Галина Павловна Запорожец – верный и бессменный соратник Генерального директора «Главтюменнефтегаза» во всех его героических делах и достижениях.
Николай Константинович проработал сорок лет в советском правитель-стве, обеспечивая устойчивый рост экономики страны 7-8%, а при Сталине – 10-15%. Это то, что после девяностых «демократы» обзовут периодом «застоя». Уже в начале двухтысячных, будучи в весьма почтенном возрасте, он с горечью заявлял: «Наблюдать за тем, что происходит в нашей стране в последние годы, мне как начальнику Госплана, который руководил народным хозяйством СССР свыше двух десятков лет, очень обидно... Горбачев и Ельцин развалили народное хозяйство нашей великой страны, я считаю, что это трагедия России и всех стран бывшего Советского Союза. Этих «гениальных» руководителей не хочу даже называть товарищами. Выше всех я ставлю председателя Совета министров А.Н.Косыгина. Ему надо было быть первым лицом».
Глава десятая

Клавдия Захаровна - самый близкий человек Виктора Ивановича Муравленко, единственная и любимая жена, мать двух сыновей Валерия и Сергея, его надежный тыл и опора во всех жизненных ситуациях, женщина, сохранившая в себе столько тепла, душевности и гармонии не только для самых близких и родных, но и всех, кто ее просто знал и как-то соприкасался по жизни. Не растворило время память о ней – этой милой, умной, самобытной женщине. Клава – светловолосая, синеокая дивчина с обворожительной статью, которую впервые увидел Виктор еще в институте, проходя мимо бухгалтерии. И в последующие дни он совершенно «случайно» оказывался у этих дверей. Худющий, по выражению мамы, но жилистый и сильный, с горящими угольками глаз, он буквально пронзил девчонку своим взглядом, да так и остался в ее сердце навсегда. Сами понимаете, все это я узнала о Клавдии Захаровне гораздо позднее.
А пока первое знакомство с женой начальника Главка мне еще только предстояло. Волновалась, конечно. По жизни высокородные дамы, если сказать мягко, меня недолюбливали. По этой причине я старалась не часто попадаться на глаза этой публике и приезжала в Главк только в случаях крайней необходимости. Из окон всех пяти этажей было видно, как я, переходя улицу Ленина напротив парадного подъезда, буквально парализовала весь общественный транспорт, и, уже поднимаясь вверх, краем глаза следила, как водители, повернув головы, будто по команде «смирно» все еще продолжают стоять, зная точно, что не тронутся с места, пока я дефилирую по ступенькам. Было бы наивно после столь зрелищного «шоу» рассчитывать на женское расположение ко мне.
А в том далеком 1973 году я все еще маялась накануне встречи с Клавдией Захаровной, цепляясь за утешительную мысль, что у такого знаменитого руководителя и жена должна быть необыкновенная. Хоть версия не самая убедительная и опиралась, скорее, на мое бескрайнее воображение да искреннее желание, однако, когда встреча, наконец, состоялась, мы обоюдно и одномоментно приняли друг друга. Почему-то мне сразу захотелось к ней прикоснуться, к ее теплу и обаянию. И в своем естественном порыве я это сделала. Женственность, простоту, доброжелательность, одобрение – все это я почувствовала в одном прикосновении к ней. На много лет мне посчастливилось сохранить наше общение, перешедшее впоследствии еще и в добрососедские отношения. То, что мы оказались с ней землячками, как-то роднило нас. Это были годы теплого человеческого общения, которые наша семья вспоминает с благодарностью.
Виктор Иванович редко располагал свободным временем, но когда это случалось, мы были рады принимать на «Лебяжьем» эту замечательную чету.  Не припомню ни одного случая их невнимания и к обслуживающему персоналу. Как мы любили эти короткие, наполненные житейскими впечатлениями часы, создавая дружественную атмосферу, комфорт и хорошее настроение глубокоуважаемым супругам! Я с удовольствием оформляла цветами и клумбами территорию «Лебяжьего» летом, часто вместе с мужем внося новые, придуманные решения в окружающий ландшафт. Клавдия Захаровна всегда отмечала это и неизменно восхищалась. Это прибавляло мне сил и вдохновляло на дальнейшие поиски. Ей нравились все мои ремонты, обновления в интерьерах номеров, выбор мебели и какие-то элементы убранства. В этих вопросах я не всегда по-лагалась на мнения мужчин. Подобные тонкости обговаривала с Клавдией Захаровной. Она часто спасала меня, помогая озвучить дома какой-либо мой выбор или идею. И хоть Виктор Иванович не отказывал мне во внимании, я не злоупотребляла этим, стараясь не беспокоить его по пустякам. Легко согласовывала это с Клавдией Захаровной.
Кто жил в то время, конечно, помнят дефицит модной одежды, хрусталя и украшений, особенно импортных. А вездесущие жены видных начальников буквально утопали в различных ОРСах и УРСах и уже тогда старались отличаться от остальных своим экстравагантным видом. Клавдии Захаровны в их числе не было никогда, да и не могло быть по одной простой причине – она даже в мыслях себе не позволяла ради какой-то модной тряпки уронить авторитет мужа. Думаю, Клавдию Захаровну более всего отличала и украшала ее скромность. В ней было много женщины, и я подозревала, насколько не просто было ей бороться с нашими женскими искушениями. Позже, когда в их семье появилась Ниночка, жена сына Сергея, мы вместе гуляли с дочками, родившимися почти в одно время - я, уже умудренная жизненным опытом, и молоденькая, прехорошенькая мама Нина. И все наше общение было заполнено этими крохами. Несмотря на то, что приветливая Клавдия Захаровна охотно и от души приглашала меня заглянуть в гости, у меня был всегда под рукой какой-нибудь легкий предлог для отступления, чтобы не показаться назойливой, не забывая о дистанции, да и о приличии тоже. Мне импонировало в наших отношениях, откровенных беседах, что эта тактичная умная женщина ни разу не полюбопытствовала, не позволяла расспросов о моей работе, о подробностях высоких приемов и их специфике на «Лебяжьем», хотя сплетен вокруг этого объекта в миру было хоть отбавляй. Приведу байку, услышанную мною в общественном месте, сидя рядом с одной незнакомой дамой, которая, наклоняясь ко мне, провещала: «А вы знаете, что на правительственную дачу «Лебяжье» проведен подземный воздухопровод, и по трубам туда поступает кислород?» Сказав это и не опуская бровей, она явно искала на моем лице следы произведенного на меня неизгладимого впечатления. «Истинная правда», - ответила я. - Если учесть, что «Лебяжье» расположено в восемнадцати километрах от города в сосновом бору на берегу озера, - где уж там быть кислороду?! Задыхаются люди прямо на глазах…»



Глава одиннадцатая

Прожив несколько десятков лет в Краснодарском крае, по зову сердца решила замолвить слово о дорогих мне, удивительных в чистоте своих помыслов людях, украшавших ту созидательную эпоху в нашей советской стране. Думала поделиться своим намерением написать эту повесть. Но известные в прошлом и уважаемые мной лица, неожиданно, в какой-то неприязненной форме дали мне грубый отпор, как врагу, нарушившему их суверенную территорию, применив ко мне этакое словесное «рукоприкладство» по телефону. В этой связи я вынужденно посвящаю страницу своего повествования данным персонажам, оставляя за рамками их имена, дабы не омрачать памяти о моих главных героях. Свое озлобление мотивировали тем, что они уже давно все вспомнили и сами описали. И никто не имеет права ничего больше вспоминать. Без вас управились. Невольно возникает вопрос, господа. Оказывается, у вас и на память существует монополия? Историю приватизировали что ли? Дорогие ревнители утвержденного вами местечкового «правопорядка»! В своих амбициях вы забываетесь, что эта легендарная личность по широте общения и интересов была известна среди огромного количества людей, порой далеких от нефти и газа, и очень даже возможно, что какие-то яркие моменты событий, эпизоды его героической биографии остались за пределами ваших пристальных наблюдений. Вызывают улыбку столь категоричные окрики: «Не верьте тем, кто примазывается к славе, утверждая, будто они пили чай с самой Клавдией Захаровной. Уж мы-то точно знаем, с кем она пила чай».
Должна вас разочаровать, любезные. Нередко были и пироги, и борщи, и чай пили, будь он неладен, - с большим удовольствием. Свидетельств наших добрых отношений было достаточно. Но одно из них памятно и особо дорого. Это книга «Нефтяник» о Викторе Ивановиче, с трогательным теплом подаренная Клавдией Захаровной в знак уважения нашей семье.
Тугие мартовские ветры уже в который раз перестилали снега, наметая огромные сугробы на бетонке. Вахтовый уазик надрывно взывал к своей нелегкой судьбе изо дня в день стирать колеса этим, набившим оскомину, маршрутом. Скрипя тормозами и всем техническим организмом, будто возмущался: «Вам бы только мотаться туда-сюда, а мне давно надо менять переднюю подвеску!» Налегая на все четыре ведущих колеса и юзом выгребая из заносов, хрипловато бубнил… График работы сотрудников был таков, что в течение дня приходилось совершать этот маршрут не по одному разу. Вся хозяйственная деятельность порой напрямую зависела от этого «чудо-транспорта». Я настолько привыкла за годы к этой машине, что воспринимала все ее стоны и вздохи как человеческие, близко и сострадательно. Но попросить заменить транспорт более комфортабельным мне даже в голову не приходило, не могла позволить выделять себя среди остальных служб. Да и слова Бориса Евдокимовича Щербины, ко мне оброненные, помнила: «Альбина, поскромнее в излишествах…»
Смена ехала молча. Люди вставали затемно в шесть часов, ожидая зимой на остановках свой неказистый, без обогрева транспорт. И так каждый день, месяцы и годы. Уже немолодые - пенсионеры, фронтовики, бывшие чекисты – народ, не избалованный излишним комфортом, курили, погрузившись каждый в свои пожилые мысли. Бывало, и надымят старички, но я не могла отказать этим людям в их маленьком удовольствии. А наша холодная «табакерка» неслась по зимней бетонке, отшвыривая фарами ночную темноту, высвечивая на мгновения мохнатые ветви остолбеневших от мороза сосен. Пугливые зайцы, на миг замерев, пулей проскакивали перед капотом, и даже встреча с неожиданно появившимся на бетонке лосем-великаном не казалась нам чем-то особенным. Явление обычное и воспринималось с добрыми мыслями, что в нашем лесу все – свои. Пока не случилась беда. Как-то ночью водитель Виктора Ивановича на скоростной «Татре» погиб при столкновении с метнувшимся из темноты лосем. С тех пор, проезжая эти места, люди неосознанно испытывали какое-то смутное тревожное чувство.
Медленно, но верно зима, наконец, сдавала свои позиции, и дорога на «Лебяжье» из наказания превращалась в удовольствие. Зеленый сосновый бор на песчаном берегу озера радовал не только нас, работающих под сенью этой необыкновенной красоты, но и привлекал в летний период множество моторизованных любителей природы, которые наезжали сюда, несмотря на запретительные знаки особо охранной зоны. Мои доблестные бывшие правоохранители, бывало, сбивались с ног, чтобы предотвратить такое массовое вторжение, прибегая к радикальным мерам. Конфликты и стычки были не редкостью. С другой стороны, люди ехали сюда, движимые, порой, простым человеческим любопытством: а что там необыкновенного? Какие невиданные чудеса? Правда ли то, о чем судачат досужие обыватели? Мне хотелось развеять всякие домыслы людские, приподняв завесу несуществующей тайны. Объект как объект, а люди, охраняющие его, выполняют свою должностную инструкцию, и, как вы понимаете, у них свои методы.
Иду сама с охранниками к очередным нарушителям, при этом строго запрещаю им повышать голос или хвататься за оружие. После обычного приветствия извиняюсь, что, к сожалению, придется зафиксировать номер вашего транспортного средства по причине нахождения его в природоохранной зоне с особой пожароопасностью. Оставленные «любителями природы» костры иногда заканчивались реальными пожарами со всеми последствиями. Охранники, помню, даже писали жалобу Виктору Ивановичу за то, что я иногда брала их функции на себя и просили ужесточить меры по борьбе с нарушителями. Я была противницей дополнительных мер и убеждена, что простая дипломатия приводит к лучшим результатам. Терпеливо объясняла отдельным людям, а иногда и целым компаниям, раскованным и хамоватым, что даже если не они станут причиной какого-либо происшествия на данной территории, то им не избежать впоследствии разборок и ответов на различные вопросы и уже не здесь, на живописном берегу озера. Многие покидали «Лебяжье» без промедления, и даже благодарили за предупреждение, выраженное без желания над кем-либо возвыситься, простым человеческим языком. Позднее замечала, что этим методом стали пользоваться остальные сотрудники. А укрепило и развеяло все мои сомнения то, что Виктор Иванович в этом вопросе поддержал меня.
Я понимала, как трудно фронтовикам военной закалки отойти от буквы инструкций и гибко подходить к каждой нештатной ситуации. Своим прошлым они уже заслужили наше уважение. Но хотелось что-то еще сделать для них, для души. Помню, 23 февраля, заранее обговорив с горничными, мы не без труда раздобыли двенадцать алюминиевых кружек. Была картошка «в мундирах», фронтовая фляжка водки, тушенка и черный хлеб. Приготовили цветы, недорогие подарки каждому и пригласили ничего не подозревавших ветеранов к столу. Говорили какие-то проникновенные слова. Тихо звучала «Темная ночь». И дрогнули сердца наших стариков… Этих скупых слез прошедших войну мужчин я никогда не забуду.
С годами «Лебяжье» среди горожан приобрело даже некий авторитет, а посему постепенно смолкли и различные фантазии по поводу нашего необычного объекта.
Поработав более трех лет на этом поприще, когда скованность и некий страх перед сильным мира постепенно остались в прошлом, уступив местно знанию, опыту, взаимоуважению, когда я стала испытывать удовольствие от результатов своей деятельности, совсем как профессиональный спортсмен, который после изнурительных тренировок обретает, наконец, легкость в движениях и радость победы. Приемы высоких гостей и делегаций были по-прежнему частыми, но для меня эти приезды становились ожидаемыми, предсказуемыми и даже приятными по той причине, что я стала не только узнаваема в их кругах, но и искренне уважаема. Виктор Иванович нередко интересовался: «Альбина, есть проблемы?» Понимая масштаб его деятельности и невероятную занятость, я просто не имела права что-то там лепетать о мелком, а беспокоила только в самых крайних случаях. За свои дела всегда была готова отвечать сама. Заметила любопытный факт, что в порядке самоконтроля даже для самых высокопоставленных лиц я стала служить некоей лакмусовой бумажкой. У нас существовал определенный порядок и, естественно, свои этические нормы поведения при приемах. Ужин, к примеру, мог затянуться, если гостям было угодно, но это было, скорее, исключением из наших правил. Так вот как-то первый секретарь Тюменского обкома партии Г.П. Богомяков – человек редкой моральной чистоты, трезвенник, поборник здорового образа жизни, - по обыкновению, вечером проводил встречу и, лишь обозначив свое присутствие на ужине, уезжал домой. Рано утром, появившись к завтраку, кивал в сторону номеров, задавая один и тот же вопрос: «Уже встали ?» «Да, вроде, не засыпали еще» - отвечаю я. Затем, несколько смущаясь, интересовался: «Альбина, мы там не очень вчера?» «А что было вчера, Геннадий Павлович?» «Так ничего не было?» - переспросил первый секретарь. « Абсолютно ничего» - ответила я непринужденно.
Позднее он, рассказывая кому-то об этом диалоге, добавил: «С нашей Альбиной можно идти в разведку». Так неожиданно я узнала себе цену. Догадывалась, конечно, что «доброжелатели» плели «кружева» по поводу моей персоны. Но их руки, как правило, не дотягивались каким-то чудесным образом, а некоторые даже приносили свои извинения. А я-то по наивности полагала, что это так «восторжествовала» справедливость и тихо радовалась внутри себя, пока не узнала, что олицетворял эту самую справедливость он, Виктор Иванович, убедившись со временем, что не ошибся в выборе моей кандидатуры. В некоторых кругах Главка было озвучено его негласное распоряжение: «Альбину не трогать!» И я еще долго по поведению некоторых персонажей чувствовала это сдерживающий фактор.
А было все: и слезы, и отчаяние, эмоциональные перегрузки, и другие «сюрпризы» в моей специфической работе, о которых я позволяла поведать лишь одному самому близкому и родному человеку. Я счастлива, что рядом со мной все эти годы был любящий муж, который знал, понимал и разделял на двоих все мои радости и проблемы тоже.

Глава двенадцатая

Время шло. В семье полный порядок. Наша дочка ходит в школу, бегает в «музыкалку», посещает балетную студию. И вдруг обнаруживаем неожиданно, что Маринке уже пятнадцать лет, а мне тридцать шесть стукнуло! Возраст-то критический! Я не звезда какая-нибудь, чтобы планировать детей, утрясая сроки с очередным сценарием съемок. И только когда поняла, что беременна - и не немножко! - стали подумывать с мужем, как быть с моей не простой работой. Несколько дней пролетели в волнительных обсуждениях вариантов, которые привели нас к заключению, что работу придется оставить. Помня наказ Виктора Ивановича, - все важные вопросы решать только с ним – набралась храбрости и записалась на прием. Честное слово, было стыдно, будто я подвела своего начальника, не оправдала его доверия. Поймет ли он? Как сказать? В таком жутком смятении я вошла к нему в кабинет. Выслушав мои сбивчивые откровения, он, просветлев лицом, улыбнулся и совсем по-доброму спросил: «А кого ждете – казака или дивчину?» И, услышав мой ответ, будто продолжал мысль: «Дети, Альбина, - дело государственной важности. Ты вправе поступить как предусмотрено законом, но я бы хотел тебя очень просить – по возможности, не оставляй «Лебяжье». Понимая, что в твоем положении езда на вахтовке скоро окажется затруднительной, посоветуйся с Георгием. Думаю, вы можете занять крайний коттедж и жить там семьей до рождения ребенка и после». От этих слов меня буквально захлестнуло волной каких-то смешанных чувств, будто мне только что вручили награду «за доблестный труд». Значит - ценят, значит -  нужна! А я уж не подведу!
Естественно, мы не воспользовались возможностью постоянного проживания на «Лебяжьем». К тому времени у нас уже был какой – никакой автомобиль, и муж бережно доставлял меня в этот период на своих «Жигулях». Стеснение по поводу моей утраченной фигуры постепенно проходило, а чувства неловкости компенсировали свободные одежды. Но что было удивительно и приятно, что гости – даже самые высокие – вели себя так, будто это я у них в гостях, воспринимали мое новое состояние по-доброму, с каким-то трепетным вниманием и нежностью. Наверное, мой «экстравагантный» вид будил в памяти этих пожилых людей картины их собственной цветущей молодости, в которой тоже были и любовь, и волнительные ожидания, и рождения детей. Вскоре после рождения Оксаны я уже была на роботе. Иногда, при плотном графике заездов, мы остались ночевать на «Лебяжьем», малышку надо было кормить. Специфика была такова, что и в дальнейшем не позволила отдать девочку ни в ясли, ни в детский сад. Так до школы и выросла дочка на «Лебяжьем». От природы наделенная талантом, и при нашем активном участии она быстро развивалась. Эта кроха знала всех сотрудников и даже областное начальство, обращаясь к каждому только имени и отчеству, чем вызывала большую симпатию окружающих. Помню, как в вахтовом автобусе она, маленькая, стоит, едва держась ручонками за спинки кресел, и звонко поет, а потом под общие аплодисменты декламирует стихи своей невзыскательное публике, сидящей в этом импровизированном «театре» на колесах.
Сегодня Ксении Георгиевне уже за сорок и живет она не в России, но по-прежнему считает своей родиной это местечко «Лебяжье», затерявшееся в Тюменском краю среди вековых сосен на берегу живописного озера с одноименным названием, и при встречах растроганно, с большим теплом вспоминает свое детство, проведенное там.
С тех самых пор и появился в доме портрет Виктора Ивановича. Наш кумир радовался, когда всем людям, окружающим его, было хорошо и не признавал счастья в одиночку. Какая-то магия присутствовала во всем его облике – в глазах, в общении, в умении слушать и слышать, сопереживать и, конечно же, всегда проявлять готовность помочь. Этот в высшей степени человеческий жест понимания, доброты и великодушия наша семья не забывает никогда. Во все даты и праздники поминовения мы приносим благодарные молитвы памяти этому необыкновенному человеку.

Глава тринадцатая

В те годы, выполняя грандиозные задачи по энергообеспечению страны, шли плечом к плечу два гиганта нефтедобывающей промышленности – «Главтюменнефтегаз» и «Тюменгазпром». Мало кто знает сейчас, что Борис Евдокимович Щербина был первым секретарем Тюменского обкома КПСС с 1961 по 1973 годы, а Виктор Степанович Черномырдин – начальником Всесоюзного промышленного объединения «Тюменгазпром» с 1982 по 1985 годы. Сергей Семенович Собянин был губернатор Тюменской области с 2001 по 2005 годы. Всех этих прославленных людей объединяет одно обстоятельство – большая карьера каждого из них начиналась в Тюмени – этой поистине могучей кузнице кадров.
При встречах я имела возможность сравнивать Виктора Ивановича Муравленко с Черномырдином Виктором Степановичем и все не могла понять, что же так роднило этих двух «тяжеловесов» нефтегазодобывающего комплекса страны, волею судьбы соприкасающихся на общем трудовом поприще? Муравленко В.И. родился в казачьей станице Незамаевской Краснодарского края, а Черномырдин В.С. – в станице Черный Острог Оренбургской области. Оба были потомками древних казачьих династий. Виктор Степанович в 2001 году за возрождение казачества и укрепление сотрудничества казаков России и Украины был посвящен в «запорожские казаки», награжден золотым крестом «Казачьей славы». Будто само время выбирало таких людей  с горячими сердцами и созидательными помыслами, для которых не было ничего выше казачьего братства, веры и любви к Отечеству. Они были пропитаны свободным, неистребимым духом предков, который ярко пробивался сквозь их внешность, не оставляя в покое и равнодушии никого вокруг. Оба были напрочь лишены вальяжности и высокомерия в поведении, неизменно вставали при появлении женщины, доступны в общении, подтянуты и необычайно дисциплинированны.
У нас на «Лебяжьем» Виктор Степанович Черномырдин бывал частым гостем. Помню его, на редкость подвижного, устремленного и всегда куда-то спешащего, приятным собеседником и, несмотря на кажущуюся суровость, был мягким, душевным и тонким человеком. На всех уровнях пользовался непререкаемым авторитетом и уважением, а мелкие казусы, происходящие с ним, добавляли к его образу еще больше пикантности. По причине своей занятости Виктор Степанович регулярно, с завидным постоянством, опаздывал на обеды. Правда, на официальной части визита присутствовал всегда. Выглядело это примерно так. Все приглашенные давно обедают. Неожиданно к нам на кухню вбегает будущий премьер-министр с лицом, как в первый раз, и весело: «Альбина, накормите?» «С большим удовольствием!» - отвечаем, усаживая его тут же за столиком. Он был крайне неприхотлив и абсолютно не чревоугодлив, а гости, выходящие после обеда, частенько подтрунивали: «Он с нами не обедает, потому что на кухне Альбина его чем-то особенным прикормила». Как-то в шутку ему говорю: «Виктор Степанович, за опоздание на обед делаю Вам предупреждение – чтобы было это в последний раз». Он выслушивает, будто что-то прикидывая в уме, и отвечает: «Альбина, аппетит-то не даст соврать, он раньше всех появился, это только я опоздал». Хорошо помню, Виктор Степанович Черномырдин, когда выдавал свои перлы, сам никогда не смеялся, и это являлось определенным тестом для окружающих на наличие чувства юмора. Его легкокрылые афоризмы слетали без всякого напряжения или желания произвести эффект, являясь живой материей, питающей богатую самобытную речь, наполненную не только глубоким, но и часто двойным, скрытым смыслом. Гораздо позднее стало известно всем россиянам, насколько Виктор Степанович обогатил русскую словесность своими меткими, образными выражениями. В кулуарах среди участников совещания некто озвучил известное изречение «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет», на что проходящий мимо В.С. Черномырдин походя бросил: «Получается, что тоннели строят отпетые дураки?»
Припоминаю один из эпизодов. Виктор Степанович кого-то отчитывал по телефону. Затем, сдвинув брови и прервав оппонента, рубанул: «Чего ты мне тут кругами разводишь, вокруг да около? И на хрен прицеливаться, если ружье не стреляет…» К сожалению, тогда мы не придавали этому столько значения. И многое из того, что можно было записать, стерлось из памяти.

Глава четырнадцатая

Но самым хлопотным, особым и очень важным моментом в обслуживании высоких гостей и делегаций на «Лебяжьем» являлась, безусловно, кухня - этот «священный» очаг гостеприимства, изобретательности, магии и благодарного послевкусия. Почти каждый прием начинался одинаково. И хоть, как говорят, в этом деле «пуд соли съели», однако, вне зависимости от рангов и меры ответственности все без исключения испытывали волнение и определенное напряжение. Каждый раз как впервые, как перед «боем», мы с Ниной Ивановной Павловой – уполномоченной по питанию при приеме правительственных делегаций – вместе еще и еще раз проигрывали возможные ситуации и детали и, убедивший в своей «боеготовности», расходились по «постам» к своему персоналу. Небольшой состав классных поваров-кулинаров, которыми руководила Нина Ивановна, работал, как часы. Это были ассы своего дела – Зуева Нэлли Ивановна, Кичугина Анна Михайловна и др. Руководя разными службами, мы с Ниной Ивановной более всего боялись подвести друг друга, понимая, что работаем на один результат. Работали до последнего «патрона». Стало каким-то неписанным правилом не расслабляться, пока гости не сядут в самолет. И когда из аэропорта «Рощино» услышим голос одного из помощников министра: «Девчонки, все в порядке, вы – молодцы! Примите особую благодарность всей делегации за теплый прием и бесподобное меню». Напряжение снято, и только тогда мы осознавали, что можно по домам. За двадцать два года совместного обслуживания мы с Ниной Ивановной не имели ни одного замечания, чрезвычайной ситуации или взыскания. «Это вам не своему мужику глазунью поджарить» - шутили иногда девчонки. Нина Ивановна при внешней мягкости и необыкновенном обаянии в своих требованиях к коллегам была справедлива и абсолютно бескомпромиссна. Не помню ни одной делегации, к которой Павлова не была бы готова. Вызывала особое восхищение и признательность гостей–иностранцев, заранее ознакомившись с их индивидуальными вкусами и предпочтениями. Для меня до сих пор осталось загадкой, как ее команде удавалось готовить так, чтобы  это нравилось не всем, а каждому. В случае с иностранцами необходимо не только знать особенности их национальной кухни, но и создавать что-то такое, чтобы гости, уезжая неоднократно подчеркивали превосходство нашего приготовления. Это высший «пилотаж» кулинарного искусства.
В этой связи не могу не припомнить случай, связанные с приемом Михаила Сергеевича Горбачева и его очаровательной супруги Раисы Максимовны. По обыкновению, первых лиц государства сопровождает и кремлевская кухня. Ответственные московские специалисты, ознакомившись с нашими возможностями, безоговорочно отдали предпочтение меню, которое предложила Нина Ивановна для стола президента. И в течение всего визита других вариантов не возникало. Как тут не вспомнить поэта:
Где над плитой чудесный прах
Исполнен запахов и хруста,
Где феи в белых колпаках,
Где мастерство сродни искусству!
А при отъезде москвичи признали, что еще ни разу подобного эксперимента в их практике не было, к нашей обоюдной гордости!
Однако, Нина Ивановна отнеслась  к такой высокой оценке, по обыкновению, спокойно. Рассказать о ней, как о профессионале, на протяжении многих лет добросовестно исполняющего свои обязанности, значит, не сказать и половины того, что было присуще нашей кудеснице. Есть женщины, хранящие в себе и облике столько обаяния, что мимо не пройдешь – так и хочется к этому прикоснуться. И несмотря на то, что в настоящем, занимая высокий пост, она продолжает работать. Именно такой была и остается Нина Ивановна Павлова. Ее никогда нельзя было упрекнуть в излишнем любопытстве или поддержке пустых разговоров, а пересудов и сплетен она не переносила просто физически. В народе говорят: «Глубокая река меньше шумит». Немногословна, не суетлива, и рядом с ней, с ее надежной мудрой основательностью меня не покидало ощущение тепла и защищенности под ее материнским покровительством. Осталось памятным фактом нашей многолетней дружбы и сердечного отношения к этой замечательной женщине то, что  я, старше ее по возрасту, но до сих пор пользуюсь ее советами и помощью в разных жизненных ситуациях.
Миловидная, женственная и скромная, она в быту, как олицетворение уюта и тепла, является хранительницей домашнего очага. Насколько она хлебосольна и гостеприимна, знают не только члены семьи, но и все близкое окружение. В своих постоянных заботах о детях и внуках, в своем желании обласкать, накормить, обогреть! И бывает абсолютна счастлива, если ей это удается. А секрет ее успеха в том, что Нина Ивановна обожает свою работу и умеет делать ее на любом уровне, даря удовольствие и радость всем окружающим. И это является не столько результатом профессионального образования или наработанной годами обязательной техники, сколько естественной потребностью ее щедрой души. И лишить ее этого благодеяния было бы просто бесчеловечно.
Зная, что Н.И.Павлова не одобряет похвалы в свой адрес, оговорюсь заранее и позволю просить: «Дорогая Ниночка Ивановна! Прими мое маленькое биографическое откровение как приятную ностальгию о прошлом, как благодарность, как добрую память!»
С каких времен живет в нас это вечное раболепие перед иностранцами? Очень наглядными в этом смысле стали перестроечные годы. Хорошим тоном считалось превозносить все зарубежное до небес, и беспардонно хаять свое, русское. Провозвестниками  рекламной «культуры» стали так называемые «новые русские». Повсюду, не только в городах, но и в глухой провинции появились яркие названия фирмочек, магазинов, салонов, забегаловок, тусовок и клубов на нелепом иностранном языке, с ошибками в правописании, которые приводили в ужас даже самих иностранцев, посещающих Россию. Какое чувство может вызвать вполне уголовное название столовой «Хавка», написанное английскими буквами?
Меня всегда удивляло – ну почему настолько не сошли с ума, к примеру, японцы, арабы или британцы, чтобы все уличные заведения у себя обозначить на русском языке? С чьей легкой руки мы стали вести себя, как племена индейцев Новой Гвинеи времен Миклухо-Маклая? Я не раз наблюдала, как иностранцы, зная эту нашу слабость, многозначительно преподносят «счастливой русской бабе» копеечный сувенир с чувством глубокого удовлетворения и собственного достоинства. Но мне были известны и другие примеры, когда наш русский щедрый и великодушный мужик мог подарить даме не только миллион алых роз, но и дорогой автомобиль просто за песню в ее исполнении, просто за радость. Возникает вопрос. Мы-то до сих пор пытаемся изучить европейские языки, их историю и культуру, говоря об этом с придыханием, чтобы им понравиться? Не потому ли они так старательно приручают нас, навязывая свои «Ценности», полностью игнорируя нашими? Может, наконец, научимся уважать себя и перестанем приходить в неописуемый восторг от их коротенькой истории, довольно бедного языка и сомнительной на сегодняшний день культуры? Возможно, это им, приютившимся где-то за околицей огромного российского континента, пора уже начать изучать нашу многовековую историю, культуру и язык поистине великого государства.
Принимали мы на «Лебяжьем» делегацию из Франции. Поскольку главный визитер был с супругой, то встреча носила, скорее, культурно- познавательный характер. В процессе ко мне подошел переводчик. Объяснившись, галантно и учтиво преподнес дежурный презент. Помню некоторые мелочи, из которых выделялся легкий шарфик французского колорита и мыло в хорошей упаковке. Замечу, в то время подобная упаковка была редкостью. Честно говоря, от своих бы я могла стерпеть и не такое, не от забитости вовсе, а от глубокого уважения к этим мужественным людям, далеких от всяких церемоний. Ни секунды не подумав, что мы – принимающая сторона, и что обязана не заметить даже, если гость жует скатерть, тем более, при оценке столь благих намерений другой стороны, указав на мыло, задала вопрос переводчику: «Как Вы думаете, я очень похожа на неухоженную женщину?» и вернула ему все. Он смутился и тотчас поднялся к своему шефу, буквально через минуту, появившись передо мной с другим подарком и множеством извинений. Это была суперсовременная по тем временам счетная машинка. Кстати, я ей пользуюсь до сих пор.
Вы понимаете, эта вольность могла стоить мне тогда больших неприятностей по работе. Я, безусловно, превысила свои полномочия, но дело, конечно, было не в подарке. Мне, естественно, могли указать и на вольность, и на неучтивость, на незнание менталитета иностранцев, их обычаев и т.д. Когда я поняла, что французы никому не озвучили свой промах, я стала переживать еще больше. Хуже всего, если об этом узнает Виктор Иванович из другого источника, а он так доверял мне, и эта мысль цеплялась неотступно, просто избивая меня. При первой же возможности я рассказала ему о случившемся, но в конце исповеди все-таки добавила: «Виктор Иванович, я считаю верхом бестактности преподнести даме в подобном статусе туалетное мыло». Немного помедлив, он, будто заглянув в глубину души и потеплев уголками глаз, неожиданно произнес: «У-у-умница!» - делая ударение на первой букве и, уходя, не оборачиваясь, показал большой палец.
К слову сказать, наше «Лебяжье» посещал и Борис Николаевич Ельцин, еще будучи секретарем Свердловского обкома КПСС. К сожалению, мы принимали его в единственный раз. Нельзя сказать, что встреча была яркой, но незабываемой она все же осталась. Поселен он был в комфортабельном канадском домике недалеко от главного корпуса. За ужином гость, как говорят мужчины, «малость перебрал» и по пути на ночлег угодил в «набежавшую» сосну, разбив себе нос. С кем не бывает. Все уладили мгновенно, даже не подозревая тогда, что спасаем будущего президента. Да и помнили заповедь, что культура заключается не в том, что гость не прольет соус на скатерть, а в том, что вы не заметите, если он сделает это. Так все и забылось. Только спустя несколько лет, - было начала девяностых, мои «красные следопыты» - так называла я своих охранников – пенсионеров – как-то убирая снег на территории, пошушукавшись меж собой, подходят ко мне и с напускной деловитостью обращаются: «Григорьевна, надо бы мемориальную доску на сосну-то повесить, где Борис Николаевич совершал ночные «маневры» - и хитро улыбаются прокуренными усами. Вот такими «некультурными» оказались ветераны.

Глава пятнадцатая

Помню, отдыхали мы семьей в нашем пансионате «Лермонтово», что расположен на побережье Черного моря так же, как и «Нефтяник Сибири», к слову сказать, построенными в свое время по инициативе и трудами В.И. Муравленко. К неожиданной радости вдруг узнаем, что в пансионат приехал Виктор Иванович по каким-то своим делам. Более того, наши номера соседствовали, а длинные балконы даже способствовали приятному общению. Лето. Теплый день тонет в вечернем мареве, усиливая звуки доносившейся музыки и голоса отдыхающих «по полной программе» тюменских нефтяников. Не громко беседуя, с высоты третьего этажа любуемся закатом. Слушаем Виктора Ивановича – он неторопливо рассказывает Георгию о том, как его родители – донские казаки – приехали когда-то на Кубань, о родной станице Незамаевской, которую он посетил проездом и был приятно удивлен, когда муж поведал ему невероятную историю своей родословной, имеющей казацкие корни на Дону. Я заметила, каким преображенным стоял Виктор Иванович, и как оживился его взгляд. Все его многочисленные звания и титулы, как одежды, будто стесняли его свободолюбивую душу, и потому он очень любил эти тихие, уединенные моменты жизни, когда можно было остаться просто человеком и вот так тепло поговорить о земном, выпустив на волю свой утомленный казачий дух. Помолчали, долго созерцая угасающее светило и, наконец, посмотрев на нас, он в раздумии произнес: «Вот так, ребята, всю мою жизнь без остатка заполняла работа, планы, достижения и некогда было остановиться. Еще вчера казалось, ну вот, освоим Тюменский Север и можно будет притормозить, подумать о личном. Все, кто одержим большой идеей, попадая в эту «ловушку», по сути, себе не принадлежат. Вот и получается, что их триумф и их трагедия неразделимы». И, немного помолчав, добавил: «Будет слава, власть и огромные возможности, но когда приходит пора пожинать плоды труда своего, то ни времени, ни здоровья уже не остается. Как говорится, гарантийный ресурс человеческого механизма исчерпан. И в этом смысле я по-хорошему завидую вам». Глядя на него, я подумала, сколько людей и судеб своею устремленной мыслью приподнял над рутиной и мелкой повседневностью, окрылил мечтою и вдохновением этот большой человек. Его откровение было настолько неожиданным, что мы растерялись. Мы не знали ответа на этой вопрос, а говорить банальные слова утешения язык не поворачивался. Так и стояли молча.
Мне не однажды приходилось видеть, как по-земному трогательно и нежно он любил своего внука. Отчего в его глазах пряталась печаль? О чем думал сейчас этот прославленный лидер, а для своих – просто дедушка? А может вспомнил Валерия, сына, который на промысле один бросился на ликвидацию прорыва труб теплосети и, получив ожоги, несовместимые с жизнью, еще год боролся за эту жизнь. Когда-то выбрав профессию отца, он унаследовал его характер и волю. Возможно и сейчас седой отец мысленно стоял над могилой сына, не в силах объяснить плачущему сердцу, за что приговорила его судьба к этой высшей мере наказания – пережить родное чадо свое… Никто не скажет. Какой-то щемящей тоской сжалась грудь, видя беспомощность могучего духа человека, поражавшего всех величием ума и таланта, человека, смотрящего, как угасающее святило медленно и устало, кутаясь в вечернюю дымку, погружается в ночь. И волна еще долго вздыхает по ушедшему дню. И берега небесные смыкаются над упокоившимся морем.
А через год Виктора Ивановича Муравленко не стало. Мы вспоминаем его разговор неторопливый, вдумчивый, будто с самим собой, прерываемый долгим молчанием, наполненным грустью человека, подводившего так непредсказуемо просто итоги великого смысла всей своей жизни.
Июнь 1977 года. Прекрасный погожий день. Я возилась с пятимесячной дочуркой в открытой лоджии, когда зазвонил телефон. Виктор Иванович, как всегда доброжелательно, замечу, крайне тактично поинтересовался самочувствие Оксаны, попросил: «Альбина, сможешь сейчас приехать на «Лебяжье»?» Безусловно я была готова и машину вскоре прислали. Виктор Иванович с Клавдией Захаровной были в главном корпусе, и мы немного поговорили о житейских делах, о погоде и т.д. Кстати, погода, как будто высветила в ярких тонах все, к чему прикасался этот человек. Ощущения какой-то внеземной чистоты наполняло атмосферу. Виктор Иванович шутил и был в прекрасном расположении духа. Мы шли по ухоженному тротуару, спускаясь к озеру, а теплое солнце щедро разливало на всю округу свою небесную благодать. «Завтра еду в Москву, - как-то необычно глянув на меня, сказал Виктор Иванович.- Вернусь, будете переезжать в трехкомнатную квартиру в новом доме.. Обрадуй мужа. Можете посмотреть». И он назвал третий этаж и даже номер.
Вы, наверное, знаете, что в долгой жизни человека наступает такой период, когда он может заплакать не от боли, а от проявления добра, когда отдать другому доставляет большую радость, чем взять себе. Так вот это был как раз тот случай. Виктор Иванович вызвал меня, чтобы доставить удовольствие не только мне, но и себе тоже. Такой он был человек. А я – то в ту пору еще не доросла до подобного понимания. Не буду скрывать – от неожиданной радости я забыла все, о чем дальше шел разговор, так мне хотелось скорее эту новость разделить с семьей. А этот мой восторг оказался таким непредсказуемым еще и потому, что я никогда не обивала пороги кабинетов, стараясь не обременять Виктора Ивановича личными просьбами.
А на завтра обычным рейсом из Тюмени он улетел в Москву, еще неокрепший после очередного инфаркта. Тяжелые годы столь напряженного труда уже давно пошатнули его, казалось, неиссякаемое здоровье. Стаяла удушающая жара. С самого начала не заладились отношения с новым министром Н.А. Мальцевым, которого в свое время он сам же рекомендовал на эту должность, отказавшись от предложения стать министром нефтяной промышленности СССР. Случилось так, что 15 июня 1977 года после изнуряющей двух часовой «дуэли» с ним В.И. Муравленко вышел из кабинета, качнулся… и никого на этот момент не оказалось рядом.
А бессмертная история великой страны и «Главтюменнефтегаза» продолжалась уже без него. И на сессии Верховного Совета СССР утром следующего дня депутата Муравленко В.И. не будет, потому что его уже не будет никогда. Перегрузки чиновничьего давления оказались сильнее войны, восстановление народного хозяйства после разрухи, невероятных усилий на нефтяных разработках, оказались сильнее самой жизни великого человека.
Почему-то вдруг припомнился А.С. Пушкин, и сознание отчаянно пыталось связать два неравнозначных, разделенных во времени, события. Ах, да! Чета Карамзиных – близких к нему друзей, которые, как никто, знали его драму, могли, но не отвели руку, поднявшую пистолет, чтобы потом, посыпая головы пеплом, плакать над умирающим поэтом. За всю историю подобных «интеллектуальных» злодеяний, наверное, еще ни разу благодарные и благородные потомки не потрудились предотвратить гибель или уход той или иной уникальной личности, не озаботились и не ударили кулаком по столу, бросив вызов в чиновничью физиономию, чтобы защитить героя для близких, страны, будущего. Осознавая величие этого человека, значимость его особой миссии на земле, трудно выговариваются слова, что его потеряла только семья. Его потеряла Россия. Эти люди, выплавленные из высокопрочной гражданской субстанции, всегда существовали в единичных экземплярах в результате какого-то божественного отбора на протяжении истории великой России, которые даже не предполагали личного. Вся их жизнь, помыслы и дела являлись одним прекрасным мгновением служения Родине. Помню его слова: «… Ведь человек, если он личность среди людей, должен обладать, подобно космическому телу, собственной температурой горения, которая никак не зависит от направления злых ветров перемен или навязанных мнений. Потому с ним тепло в холода, комфортно в жару, с ним легко в трудных ситуациях и надежно в безвыходных». И еще… «Нет маленьких и мелких людей – есть мелочные цели, когда вместо желаний – «хотелки». Великие цели порождают великих людей, а они способны увлечь за собой целые народы». Они идут, освещая пространство вокруг вовсе не для того, чтобы самим не запнуться, а чтобы другим в этом мире было виднее идти еще дальше. Они – наши учителя без нравоучений и окриков, наставники без высокомерия и превосходства, великие труженики, истинные герои нашего времени, лишенные показного величия. Если рассматривать человеческую общность как единый организм, то эти люди по праву могут называться иммунной системой нации. Щедрая земля рождает героев, праведников, титанов, одаряя их талантом, славой и могуществом. И как жаль, что когда наступает момент триумфа, момент всеобщего признания и наслаждения благозвучием перечисляемых эпитетов этим достойным людям, судьба безжалостно останавливает их часы …

Советский Прометей

Посвящается
Виктору Муравленко

Край дикий тихо «отдавал концы»,
Забытый Богом от начала века.
Но вы пришли, Отечества гонцы,
И воскресили властью человека.
Тюменский пласт промозглой целины
Расплавили алмазную коронкой,
Историю вершили для страны,
А вас страна ковала для потомков.
Тяжелый путь, который вы прошли,
Был не означен, не открыт, неведом,
Необитаем на краю земли,
Где вас ждала Виктория – Победа!
Творили жизнь, страну свою любя,
Прополыхав судьбой в мгновенье ока,
Не взяв и малой доли для себя,
Как рыцари - без страха и упрека.
Не прекращая со здоровьем спора,
И упрекая сердце за простой,
Жил на миру наотмашь, до упора!
Не ждал, когда накроют простыней.
В веках остался времени вердиктом,
Как факел мысли, как фонтан идей,
Отлитый в бронзе Муравленко Виктор,
Творец огня – советский Прометей.

Глава шестнадцатая

После ухода В.И. Муравленко статус «Лебяжьего» не изменился. Все делегации заявляли о себе только через Главк. Авторитет гостиницы поддерживался и Тюменским обкомом партии, который возглавлял в плоть до девяностых Богомяков Геннадий Павлович. Это его усилиями и верностью памяти легендарному соратнику наш коллектив по-прежнему сохранял сложившиеся «экологически» чистый микроклимат культуры отношений, который был изначально заведен Виктором Ивановичем. Считаю, что «Лебяжье» - это его светлорожденное детище. Сам он не был любителем торжеств и застолий, лишь отдавая дань уважения, присутствовал на подобных мероприятиях. После приемов, скромно откланявшись, уезжал домой. Помню, уже позднее, сменивший его руководитель как-то кричал в трубку, обвиняя мелкие подразделения в том, что они путаются под ногами, мельтешат и вечно чего-то просят. «Нелегкая меня дернула позвонить ему». «Что это вы своим «старанием» угробили Муравленко, дергая его по мелочам». Я вспылила тогда и дерзко ответила: «Но уж Вам то, Феликс Григорьевич, это точно не грозит…» Я понимала, что после смерти такого лидера Главк еще не пришел в себя и, естественно, под горячую руку «осиротевших» начальников попадали такие, как я. Этот человек настолько был значим и уважаем, что скорбили о его уходе все без исключения – кто знал, работал и соприкасался с ним. Люди были бессильны что-либо поправить, и это состояние я переживала вместе со всеми. Своей яркой звездой он будто освещал всю атмосферу вокруг себя и оживлял ее, еще более укрепляя мою уверенность в том, что сам-то Виктор Иванович был намного скромнее тех, кто так плотно окружал его в свое время. Со временем я поняла, что оказалась права. Всем его последователям, а они после переворота, действительно, менялись как тюменская погода, не хватало его масштабности. Они казались мелкими и беспомощными карликами, барахтаясь в гигантских одеждах с его плеча, глобального охвата и широты. Припомнились чьи-то строки:

В тот день, когда его не стало,
Когда лик стал белее мела
Повсюду снова заблистало
То, что при нем блистать не смело…

Заметные изменения начались уже во второй половине восьмидесятых. Хорошо помню звонок из Главка: «У нас тут такое творится! Приехавший министр нефтяной промышленности устроил большой разнос всем службам. Готовься, Альбина, он едет на «Лебяжье». Я вышла встречать с лицом заранее виноватым и, по возможности, испуганным. Он, бегло взглянув на меня: «Что, уже позвонили, Альбина?» «Нет, Николай Алексеевич, просто было слышно». Кому-то подобная шутка стоила бы дорого, но министр был в прекраснейшем настроении, и на этот раз мне все сошло с рук. Вот тогда-то я еще раз вспомнила пророческие слова Виктора Ивановича: «Грядут, Альбина, другие времена…» А они уже бесцеремонно вторгались в нашу жизнь, меняя все привычные представления, а вместе с этой жутковатой действительностью менялись люди прямо на глазах, люди, которые испытывают удовольствия, унижая других или, как сейчас говорят, получая «кайф». Как быстро все поблекло и сползло до серой обывательщины, которая плодила интрижки, разборки, подковёрную возню. Как раз на эти события, помню, пришелся очередной визит министра Госплана СССР Байбакова Н.К. Краткие минуты общения с Николаем Константиновичем оставили теплые воспоминания об этом человеке. Он очень любил нашу тюменскую природу и с удовольствием перед сном, улучив минутку – другую, выходил на берег подышать вечерней тишиной озера. Прогуливаясь, просто и откровенно рассказывал о своей жизни, интересовался житейскими вопросами, проявляя во всем исключительный такт и присущую интеллигентность. Поговорили о Викторе Ивановиче, о том, как легко работалось с ним, и как все вокруг него наполнялось особым смыслом. Уловив мое настроение и грустную ностальгию по тем временам , Н.К. Байбаков, будто что-то вспомнив, вдруг произнес: «Альбина, а не хотела бы ты сменить работу? Может, мы тебя переведем в том же качестве в подмосковную Барвиху? Подумай – опыта, я уверен, хватит, а адаптироваться к столичной публике поможем». Предложение было неожиданным и заманчивым. Пообещав Николаю Константиновичу обсудить все в кругу семьи, я вдруг поняла, насколько эта идея мне по душе и решила не откладывать ее в долгий ящик. А тут вскоре приехал на «Лебяжье» Геннадий Павлович Богомяков – глава Тюменского обкома. В разговоре с ним я попыталась убедить тем, что уже устарела для нового времени, подкрепляя свою мотивацию современными вызовами и требованиями, при которых на моем месте должен быть другой человек, более адаптированный что ли. Понимая, что несу приличную чушь, естественно, умолчала о недавнем диалоге с Н.К. Байбаковым. Геннадий Павлович, поняв, куда я клоню, был раздосадован не на шутку и, проколов меня взглядом, вдруг резко остановил: «А теперь послушай меня, Альбина. Ни о каком увольнении и речи не может быть, запомни это и не делай мне головной боли. Тема закрыта. Поняла?» Однако, эти его слова как ни странно, приятно согревали мою душу, возвращая ее к прежней жизни. Смятение постепенно рассеялось, а где-то глубоко внутри меня принимала внятные очертания надежда на то, что еще нужна, что меня по-прежнему ценят, и не все еще потерянно. Невольно мою память посетили образы недавно ушедших достойных людей, судьбы которых остались по жизни для меня примером. Что бы сказали они? Борис Евдокимович Щербина укоризненно покачал бы головой  и ушел, не сказав ни слова. Виктор Степанович Черномырдин, проходя мимо, как бы случайно обронил: «Альбина, слышал - ты с корабля на бал навострилась?» Вспомнила, а как же Виктор Иванович от министерского портфеля в Москве отказался? Узнав о моем решении, наверное, уговаривать бы не стал, а только прожег бы своим взглядом, как муху. Похоже, смалодушничала, подвела, омрачив их светлую память. Впереди предстоял еще долгий и нелегкий путь. Умирившись с собой, надо было идти дальше. Таким образом, была поставлена точка в вопросе о моем уходе.
Не думаю, что встреча высоких персон у порога гостиницы была предусмотрена каким-то особым протоколом, однако, Виктор Иванович еще в начале освоения мной должности поощрял это, но без комментариев. Наверное, имея ввиду человеческий фактор - возможность еще с порога не только пригласить гостей, но и как-то повлиять на их настроение во время дальнейшего пребывания в гостинице, на их психологическое самочувствие. Тогда я вряд ли придавала значение этим тонкостям, но, судя по доброй реакции приезжающих, мне это удавалось. Со временем небольшой ритуал вошел в привычку, и я, выходя к парадному в любую погоду, после ночных рейсов радужно приглашала в «дом»  изрядно уставших государственных мужей различного ранга, видя их благодарные лица и потеплевшие глаза.

Глава семнадцатая

Исключением, пожалуй, был только один случай, когда Тюмень встречала первого президента Российской Федерации Горбачева Михаила Сергеевича с супругой Раисой Максимовной. Не буду в подробностях описывать всю большую и кропотливую работу, предваряющую подобный визит. Контакт со спецслужбами начинался задолго до приезда президента. К концу этого срока я была настолько физически и эмоционально истощена, что, когда однажды вызвала скорую для своей мамы, гостившей у нас, то доктор, обратив внимание на мое состояние и сделав краткое обследование, покачав головой, сказала: «Не маме, а вам, милочка, необходима скорая помощь». Картеж с президентом был уже на бетонке в семи километров от «Лебяжьего».  Поскольку расселение делегации происходило до официальной встречи с представителями областной власти, то на этот момент, как хозяйка гостиницы, я отвечала за прием. Неожиданно один из руководителей, отвечавший за безопасность, подойдя ко мне и наклонившись, тихонько сказал: «Альбина Григорьевна, хотите встретить президента просто, без протокола?» На размышление оставались буквально минуты. Чуть подумав, я кивнула, а тем временем кортеж уже влетал на территорию. И вот высокие гости, выйдя из лимузинов, в плотном окружении плечистых молодых людей направляются к парадному. С улыбкой и легким поклоном я приглашаю гостей войти. Михаил Сергеевич, широко улыбнувшись, по-простецки протянул руку и, задержав мою ладонь, сказал какие-то приличествующие случаю любезности. Что-то еще говорил, он был в хорошем настроении. Я уже понимала, что момент, оправдывающий простое рукопожатие, давно прошел, а Михаил Сергеевич все говорил и говорил, не выпуская моей руки.
В холе рядом с известным столиком висело зеркало, с помощью которого я могла видеть, что происходило у меня за спиной. На этот раз, не ускользнуло как Раиса Максимовна, испепелив меня взглядом, царственно прошла мимо. Я поднялась на второй этаж, проводив чету в заранее приготовленный президентский номер. И уже возвращаясь, услышала истошный крик первой леди, распекающей личную прислугу по поводу какой-то мелкой пропажи. «Должно бы, что-то куда-то закатилось…» Тотчас вернувшись, я предложила свою помощь. Но «статс-дама»  первой леди, надо сказать, вызывающе неприятная особа, подойдя ко мне и смерив бесцеремонным, оценивающим взглядом, процедила сквозь зубы: «А Вам лучше бы не показываться вообще». Предложение было интересное, но широкий круг моих обязанностей в данный момент явно противоречил моему материальному исчезновение. И еще. После этих слов я окончательно убедилась, насколько хорошо выглядела сегодня и насколько плохо может закончиться для меня это единственное рукопожатие президента. Ситуация, как говорят, перестала быть томной. Мой персонал работал, как часы, а я, учитывая «добрые» пожелания, просто старалась избегать встреч с дорогими гостями.
Николай Иванович Рыжков, также присутствовавший в составе делегации, несколько снимал это напряжение. Ничего не подозревая, он заглядывал на нашу половину и справлялся у меня о времени проведения мероприятий на «Лебяжьем». Был доброжелателен и очень деликатен. Я сохранила у себя в месте с этими воспоминаниями его небольшой сувенир, подаренный мне при отъезде. Московские «спецы», зная вышеупомянутых дам, да и меня не понаслышке, тут же за моим столиком обсудили план дальнейших действий, предложив уже отработанную схему. Они сопровождают Раису Максимовну по всем мероприятиям, включая и проживания в гостинице, обеды, завтраки и прочее, а я тихо исполняю свои обязанности, не раздражая первую леди своим видом и личным присутствием. Ответственность не позволяла расслабиться никогда. И я была благодарна этим людям, которые в затруднительных случаях «разруливали» любые непредвиденные ситуации.
По утру министры и другие государственные лица во главе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым улетели на Тюменский Север. Раиса Максимовна осталась в Тюмени, проводя свои культурные встречи с интеллигенцией. Я была в курсе, что ее «статс-дама» осталась одна в своем номере и, учитывая ее убедительную просьбу не беспокоить, к обеду ее не приглашала и к ужину тоже.
Честно говоря, я радовалась, что, спустя три дня, визит, наконец, заканчивается. И, возможно, этой истории так бы и суждено было остаться «тайной мадридского двора», если бы не ее неожиданный финал, который благополучно прервал наш молчаливый диалог с первой леди. Обычная суета отъезда. Гости выходят, рассаживаясь по своим машинам. И вдруг слышу голос Михаила Сергеевича: «А где наша хозяюшка? Хотел бы поблагодарить и попрощаться». Я покидаю свое укрытие, выслушиваю много добрых пожеланий, благодарностей за теплый прием и гостеприимство и облегченно вздыхаю. Раиса Максимовна, проходя к выходу, сдержанно кивнула, но руки не подала. Прошу прощение за тавтологию. Ожидать можно было всего. Но только позднее я поняла, что правильно выстроила линию поведения. Хорошо иметь дело с умными людьми – оценили, а для себя отметила, что теперь уж точно нет у меня лучших «приятельниц» в Москве, чем Раиса Максимовна и ее «статс-дама».
Но эта история, как ни странно, имела еще одно, но уже комическое, продолжение. Людмила работала у нас дамским мастером и, на мой взгляд, блестяще знала свое дело. Вот ее-то на время визита и рекомендовали Раисе Максимовне, чтобы сделать знаменитую первую леди еще милее и румяней, и белее, пока я сама томилась в «изгнании», а как там было дело – услышала только со слов очевидцев. Привожу диалог буквально: «Людка после хвасталась нам, что ей сама жена президента дала свою визитку, дескать, если что, то заезжай в гости к ней в Москву, запросто, не стесняйся, без всяких церемоний…» Не прошло и недели, как та, взяв отпуск без содержания и прихватив своих лучших подружек – трех!!! – отправилась в Москву к Раисе Максимовне, искренне полагая, что последняя там ее уже заждалась. На звонок по указанному на визитке телефону почему-то ответил мужской голос, который вскоре приехал, и не один, а с «другом», и еще много задавал разных вопросов. Не знала девка, что визитку августейшей особы нужно расценивать не более как атрибут светского этикета, а я предупредить не успела, чтобы показать Людмиле, сколько подобных красивых визиток хранит ящик старого комода за годы моей работы на «Лебяжьем».

Глава восемнадцатая

Уже расползалась как туман, удушливая атмосфера «новых» отношений. Когда те, кто везде успел прибрать к рукам, что, по их мнению, очень плохо лежало, оттолкнув других и отобрав у более «слабых» и неспособных, а фактически у более совестливых, порядочных и честных людей, следуя закону джунглей, существующего в мире животных. «Новые русские» устремились к личному обогащению всеми имеющимися гнусными способами, объявив деньги главной ценностью и целью своего существования. А мы-то, по наивности своей, думали, что деньги – лишь средство для достижения благих целей, и были уверены, что есть нужно для того, чтобы жить, а не наоборот. На этой благодатной почве капитал плотно сросся с криминалом, пропитавшись его эманациями, его «понятиями», уголовной культурой и даже лексикой. Ошарашенный народ не успевал удивляться тому, как быстро, прямо на глазах, «преображается» страна, выбравшись окончательно из-под руин «плохого» социализма. Как какой-нибудь «граф» - в миру Федя Печкин, отсидевший на нарах «червонец», в малиновом пиджаке и пальцами нарастопырку – публично утверждался в своем превосходстве над притихшими земляками, быковато выгнув шею с золотой цепью, еще не осознавая, как намертво он ею прикован к новым хозяевам. Поделив между собою не свое, многие из них позднее вошли во власть, купив себе дипломы, награды и звания, а также голоса на выборах, став депутатами, то есть нашими начальниками. А новые начальники уже не говорили с населением по душам, и не жили с нами не только в одной пятиэтажке, но и на одной улице. Их особняки гнездились отдельно за высоченными заборами с охраной, собаками и камерами наблюдения за нами. Многие из тех, кто в начале девяностых торговал турецким шмотьем, забредая все дальше и дальше в нечистоты разбойничьей приватизации, и их авторитет в обществе возрастал в прямой зависимости от количества наворованного.
Вот потому свою давнюю судьбоносную встречу с Виктором Ивановичем Муравленко считаю провидением свыше. Эта моя удача и моя школа жизни, в которой я получала открытые уроки верности долгу, порядочности, человечности, добродетели – это был мастер-класс. Понятие «начальник - подчиненный» не предусматривало унижения. Наши отношения не заключались в узкие рамки. Мы были соратниками, единомышленниками, командой. Когда мы с совестью дружили, не было страха за собственную шкуру, а за свои проступки было стыдно. За годы общения я не могу припомнить ситуации, представить себе недовольное выражение лица Виктора Ивановича. Как легко работалось в доверии, взаимопонимании и глубоком уважении! На светлом фоне жизни этих людей мы видим искаженное лицо других «деловых» отношений при современных господах. Не редко нам приходится слышать их барские окрики: «Блин, до сих пор не сделано? Я за что плачу вам деньги, уроды?»
Вспоминаю слова Оруджева С.А., его отеческое обращение к газовикам трассы Уренгой-Челябинск: «Не подведите, сынки!» И это действовало лучше многих приказов, ибо все помыслы этих мужественных людей были пропитаны единым духом всеобщего созидания. Их суровые, обветренные лица внушали уверенность, являясь гарантией того, что сынки не подведут. Просто не имеют права не оправдать надежды этого человека, а потом уже министра.
Новые бритоголовые «швондеры», потрясая перед оробевшим народом бандитской атрибутикой, энергично наращивали мускулы в различных секциях и клубах, становясь в ряды «бойцов» за «светлое» будущее капитализма, многочисленных телохранителей и охранителей господского добра. Еще не оформился кое-как малый бизнес, а криминал уже возводил повсеместно паучьи стропила «крышевателей».  Быть рэкетиром стало  престижной профессией среди физически здоровой молодежи. По той же бетонке, построено когда-то В.И. Муравленко возвращаясь ночью с уставшей сменой после приема гостей, тормозили наш автобус уже другие «сынки», устраивая «шмон». Мои славные ветераны – фронтовики молча курили, сжимая кулаки и чувствуя свою беспомощность перед вооруженными отморозками. После подобных инцидентов заявлений и жалоб не писала. Жаловаться было некому. Время расставляло свои приоритеты, меняя взгляды, отношения, ценности. Начальники НГДУ и других подразделений стали чаще появляться на «Лебяжьем». Это был уже другой контингент, осуществивший в жестком противостоянии передел Тюменского нефтяного «Клондайка». Уверенные в себе, резкие, бескомпромиссные напоминали мне американских ковбоев времен «золотой лихорадки». Собрались по какому-то поводу и на этот раз. Обеденный стол был накрыт, и компания северян шумно и бесцеремонно рассаживалась по местам. С минуты на минуту мы ждали приезда Грайфера Валерия Исааковича, который на тот момент был начальником Главка. Я вышла к гостям и тактично намекнула, что надо бы подождать хозяина. «А разве мы не хозяева? А кто такой Грайфер?» - услышала в ответ, еще не осознавая, что именно эта небрежно брошенная фраза окажется для меня ключевой, которая не только подведет итог моей многолетней работы, но и укажет нелегкий путь, по которому устремится целая страна, разлучив окончательно всех нас с советским прошлым. Валерия Исаакович, с пониманием выслушав меня, удовлетворил мою просьбу. Я была назначена директором гостиницы «Нефтяник» в Тюмени. Однако, еще продолжительное время по его просьбе принимала высоких гостей, выезжая на «Лебяжье». Помню, уже в девяностые ко мне в кабинет гостиницы «Нефтяник» вошел «гость» с пистолетом и предъявил какие-то «волчьи» требования. Страха не было перед этой мразью, но чувствовала всем своим существом мерзкое отвращение, которое, наверное, испытывала моя любимая героиня Любка Шевцова во время фашистской оккупации. Зная себя не понаслышке, все-таки подумывала, что когда-нибудь очередной диалог с этой публикой может оказаться для меня последним, поэтому, когда и гостиница стала объектом чьих-то интересов, то предложение оставить ее восприняла как данность.
Демократы лукаво назвали девяностые «лихими», они были кровавыми и разрушительными не только для страны, но и для миллионов душ доверчивых россиян. Все, что предложили нам после девяностых язык не поворачивается назвать ценностями. Начался и до сих пор длится бесконечный процесс глумления над нашей историей и культурой, подмена истинных человеческих понятий, где главным потерпевшим оказался собственный народ. Метастазы бандитского капитализма поражали незрелые умы молодежи, эпидемия жестокости и обогащения за счет других захватила страну. Каждое утро тюменское радио под дурашливо-придурковатый комментарий ведущего исполняло нам «бессмертный» перестроечный хит «постой паровоз, не стучите колеса», а «рябину кудрявую» и «подмосковные вечера» вытеснял из наших душ нахальным «гоп - стоп». Как поганые грибы в городской среде росли ночные клубы, игровые заведения, гейпритоны и другие блудилища для молодежи.
Совсем недавно в одной из популярных телепередач о животном мире Африки я увидела, как львиный прайд после хитроумных, «тактических» маневров расправился с огромным буйволом, как они грызлись между собой, с какой жадностью и жестокостью защищали доставшийся им лакомый кусок. И если какой-нибудь голодный шакал или гиена пытались оторвать себе от этого, то получали страшный отпор, часто стоивший им собственной жизни. Как это было похоже на нашу действительность. И еще предстоит узнать статистику жертв, вовлеченных в это жуткое по масштабам злодеяние, этот невиданный по размаху передел народной собственности, когда кладбищенское «новостройки» разрастались до величины городов. И сколько этих молодых «героев» легли тогда под черные плиты обелисков, как вы понимаете, не за советскую родину! .. И это были уже не благородные потомки, а выводки хищные, жестокие и жадные, из который при советской власти могли бы вырасти офицеры, космонавты, ученые или просто достойные граждане. Когда-нибудь бедные родственники перепишут имена заблудших, оглупленных чад, увязших и захлебнувшихся в болоте бедственного переворота девяностых.

Волчьей стаей ее победить не по силам,
А жестоко обманутых жалко до слез,
Злым поветрием вас окатила Россия,
Убаюкав лихих среди белых берез…

Постепенно и неотвратимо стали привыкать как та «собака к палке». Не все адаптировались. Потеряв работу, ломались мужики – пили горькую. Привычный коллективизм, солидарность, причастность к общему делу помалу отошли на второй план. То. что нас объединяло и вдохновляло, уже не совмещалось с окружающей средой. Проблемы элементарного выживания стали первостепенными, подменив все остальные помыслы, погасив собой все наши лучезарные мечты и надежды на светлое будущее.
В духе времени появились и такие перлы: «Спасибо на хлеб не намажешь», «Спасибо не шуршит, не булькает», «Если хочешь, чтобы тебе поверили – никогда не говори правду». Народ осваивал новые, социально «значимые» профессии – сутенеры, бомбилы, решалы, стриптезеры,рэкетиры… Вот так захотели быть похожими на европейцев, что перестали быть людьми. Нувориши крутили пальцами у виска, глядя на нас, приговаривая: «Если вы такие умные, то почему такие бедные?» Почему многие из нас не смогли в свое время «правильно» воспользоваться своим положением? Могли и не крали? Как это?
Как-то в телефонном разговоре с Оксаной, которая давно стала светской дамой и живет более двадцати лет в Италии, и с ее мужем-итальянцем о моей работе, он испытал настоящий шок, узнав о должности директора выездной правительственной резиденции «Лебяжье», и что я не являюсь миллионером или, хотя бы, не получаю, как его мама, пенсию в четыре тысячи евро.  Да и нашему среднестатистическому современному молодому человеку трудно представить, почему мы, советские, вели себя так «безрассудно», а, достигая высоких целей, ничего не требовали для себя. Как это можно работать за совесть для всей страны? Не понимает милый юноша, родившийся в мире, где все продается и покупается. Не понимает наш плохо образованный оппонент, как это человек, сделавший блестящую карьеру, будучи Героем Социалистического труда, кавалером трех орденов Ленина, лауреатом Ленинской и Государственной премий и т.д., вдруг наотрез отказался от должности министра нефтяной  промышленности СССР? Отказался, чтобы не отдать в чужие, ненадежные руки свое детище «Главтюменнефтегаз», которое он «вынянькал» на своих руках. Как бы это объяснить, а главное – быть понятым? Наверное, потому, что у нас была идеология и цели, у нас были достижения и праздники, у нас были неве-роятные трудности и победы, у нас были ценности и радости, но только другие. Есть у либералов излюбленное выражение: «Если не можешь изменить ситуацию – измени отношение к ней». Лукавство, не более. Такие люди, как Виктор Иванович, умели изменить любую ситуацию, а искать окольные пути или менять отношение к решениям партии и правительства был не приучен. Или еще: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». Понравилось, как по этому поводу Виктор Черномырдин мимоходом отпустил: «Получается, что тоннели строят отпетые дураки?»
Чем дальше годы уносят меня от того времени, тем чаще я вспоминаю об одном случайном разговоре с В.И.Муравленко. Он был чем-то расстроен после телефонной связи с Москвой и, собираясь уезжать, вдруг сказал мне буквально следующее: «С нашим поколением уходит время настоящих коммунистов, идейных руководителей и интеллектуалов. Трудно тебе будет, Альбина, трудно…» Он так и не закончил мысль, уехав. За делами как-то забыла, не придала особого значения сказанному. Только сейчас, осознав  все произошедшее с нами, могу сказать, что это были пророческие слова. Как он мог еще в семидесятых все это предвидеть? Что я так и останусь «белой вороной», не вписавшись в драматический сценарий будущей перестройки. Живу трудно, но богата своими воспоминаниями и благодарностью судьбе, одарившей меня возможностью общаться и работать с такими светлыми и мудрыми людьми, какими был Виктор Иванович Муравленко.
Прошло более четверти века с тех пор. У новой «элиты» и пиджаки стали другого цвета, и речь более членораздельная, и манеры светские обрели. Только вот неравенство осталось. Разделили народ. И теперь господа рассматривают нас с каким-то искренним любопытством и улыбкой, как редких насекомых…
Промелькнула масса событий, в нашем обществе произошли трагические и, пожалуй, необратимые процессы. Что мы оставили там? Что потеряли безвозвратно? По-своему сложилась и моя жизнь. Заботливый, понимающий, тонко чувствующий каждый нюанс моего состояния любящий муж, с которым вместе идем по жизни более 55 лет. Наши дети – две девочки, умницы и красавицы, образованны, самодостаточны. Обе со своими семьями, детьми и внуками волею судьбы живут в разных странах, но всех нас объединяют необыкновенно теплые гармоничные отношения. Казалось бы, живи сегодняшним днем, цени его, радуйся и благодари Бога. Но почему и зачем память меня возвращает в прошлое, высвечивая какие-то незначительные моменты совсем не глобального масштаба. Моя обыкновенная работа со столь необыкновенными людьми научила наблюдать и в каких-то коротких контактах с ними узнавать о человеке много, порой по одной-двум маленьким, характерным деталям. Моей задачей было не показать этих достойных людей во всем многообразии их профессиональной деятельности, а то, как эти люди проявляли себя с одним обыкновенным свидетелем, которым я и являлась по долгу службы. Личность моего главного героя В.И.Муравленко как под микроскопом освещена многими авторами, но сколько бы я не читала о нем в других источниках, в памяти моей остался один – свой Виктор Иванович, которого я поставила на собственный пьедестал еще при жизни. Безусловно, я испытывала к нему свое особое чувство, но чувство это было выше и далеко за границами личного.
Наши современники, родившиеся после девяностых и получив соответствующее «образование», уже не поверят, а была ли жизнь вообще до переворота? Мне очень хочется сохранить для них это теплое прикосновение к живой эпохе сильных, одухотворенных, самоотверженных людей – творцов, которые не уместились своей огромностью в узких рамках обывательско-потребительского строя и которые, подобно могучим мамонтам, покинули нашу землю. Перо не поднимается сравнить две насильно разделенные дороги жизни одного народа. И потому, наверное, мы – бывшие граждане Советского Союза этой памятью живы.

Глава девятнадцатая

Почти полвека спустя мне захотелось посетить место, где родился и жил в юности В.И.Муравленко. И вот мы с мужем едем, наконец, в станицу Незамаевскую – малую родину Виктора Ивановича. Бывшая казачья станица привольно раскинулась среди бескрайних полей плодородной Кубани. Будто слышен топот и ржанье лошадей. Чубатые казаки с бронзовыми лицами, позвякивая боевой справой, подтанцовывая в седлах в молодецком кураже, бросают меткие взгляды на девичьи цветники статных красавиц, приодетых в вышиванки по такому случаю. На круг съезжаются куреня. Запах упряжи, лай ошалелых собак, на рысях летящие папахи, гортанные команды есаулов. Птичий грай дотошной, вездесущей детворы.
Целая эпоха, застывшая на пожелтевших от времени фотографиях музея. С волнением переступаем порог школы, построенной еще в 1905 году, в которой закончил девять классов Витя Муравленко. Большая экспозиция его славной истории. На Кубань семья приехала с Дона при  расказачивании. Отец Виктора был хорошим ветеринаром и пользовался доброй репутацией среди станичников. С располагающей улыбкой нас встречает преподаватель Незамаевской средней школы Татьяна Николаевна Иванова. Вся экспозиция музея – это ее заслуга. Знакомимся. Люди, сердца которых стучат не за монету, энтузиасты, отдающие себя без остатка сохранению истории края, истории своего народа, родной станицы – подвижники, подарившие потомкам бесценные страницы жизни их прославленных героев-земляков. Люди, души которых живы этой памятью. Мы увидели по крупицам, любовно собранные археологические находки, предметы материальной культуры предков трудами педагога, краеведа, исследователя истории станицы М.М.Афанасенко. Но, к сожалению, на всем этом доме лежала печать запустения и неухоженности. А так хотелось увидеть светлые классы, достойный ремонт в школе, где Виктор Иванович учился, а может быть и парту, за которой он сидел. С той же горечью говорила об этом и Татьяна Николаевна. Но что может сейчас простой учитель на свою зарплату? Нам, правда, показали почти новую крышу, которая в свое время доброй волей Гринева Владимира Федоровича – начальника краевого «Нефтегаза» - была построена заново и спасшая историческое здание от начавшегося разрушения.
Мне представлялось увидеть современную, обновленную экспозицию музея В.И.Муравленко, находящегося под этой же крышей, и  которую только благодаря подвижничеству нескольких неравнодушных людей едва удалось спасти. Ни о каком обновлении уже давно и речи не ведется. Помню, еще в семидесятые, какую неоценимую помощь оказывал Виктор Иванович родной станице. Много нефти утекло с тех пор, да и живем-то мы давно в каком-то не родном государстве. Стоит ли говорить о деревне, затерявшейся, как и мы, в бескрайних просторах России? Думаю, стоит. В тех же семидесятых, когда мой муж-художник работал в ЦНИЛе «Главтюменнефтегаза», где начальником была Маргарита Крол, Георгий вспоминает: «Я получил от нее задание на проектирование и оформление в станице Незамаевской первой экспозиции о В.И.Муравленко. Попутно оказалось, что в станице нет места регистрации бракосочетания. И тогда же решили совместить небольшой музей с комнатой бракосочетания. Все элементы экспозиции и комнаты готовили в Тюмени, а затем, погрузив все это на обычную трехтонку, мы вместе с моим коллегой Николаем Тимониным выехали в Незамаевскую, где в течение полутора месяцев завершили монтаж. Никаких отелей тогда и в помине не было, поэтому жили в клубе, спали на теннисном столе, укрываясь по ночам флагами. Но я был необычайно горд тем, что своим трудом вписал свою еще одну страничку в биографию нашего Виктор Ивановича – этого великого гражданина России».
Невольно воображаю ухоженный парк вокруг старой школы. Перед памятником – аллею В.И.Муравленко из голубых елей. А все деревья этого священного места посажены и выращены школьниками станицы, которые в праздники проводят здесь свои торжественные линейки, а в памятные дни вместе с местной администрацией возлагают цветы. Предстоит волнительная встреча. И вот я вместе с приехавшими гостями и туристами выхожу из автобуса, чтобы, шагнув через полвека, сказать: «Здравствуй, Виктор Иванович!» Чтобы сфотографироваться у памятника моего бывшего начальника, наставника всей жизни, земляка, великого сына России. Мысленно иду по тенистому саду и, присев на лавочку, веду свой диалог с прошлым. Мне есть что сказать, есть что вспомнить и о чем помолчать. С душевным трепетом подхожу к нему по ухоженной аллее, которая лишь на миг явилась в моем воображении и которую так никто и не создал. С цветниками из роз по обе стороны, которые так и не разбили благодарные потомки, у красивого бюста Виктора Ивановича на высоком постаменте с подиумом из черного лабрадорита, а фактически основание площадки с полуразрушенной половой плиткой. И я впервые в жизни так остро пожалела о том, что не имею каких-нибудь средств, чтобы помочь Виктору Ивановичу, смотрящему на нас с постамента, достойно облагородить его памятник.
Мы молча и подавленно стояли под одиноким обелиском. А ведь он, Виктор Муравленко, при огромной личной значимости и неоценимых заслугах в развитии великой России, ее процветании, энергетической независимости и защите достойно стоит в ряду с такими национальными героями, как Георгий Жуков и Сергей Королев. И я бы никогда не разделяла эти имена.
Уважаемые господа! Вы до сих пор пользуетесь той нефтяной трубой, которую открыл когда-то В.И.Муравленко. Вы возвели этот бюст в память о Викторе Ивановиче здесь, на его родной земле. Вы многое сделали, чтобы увековечить имя его в тюменском краю, где жил и работал наш прославленный земляк. Вспомните о нем еще раз. Очень бы хотелось, чтобы различные фонды, возникающие после ухода известных людей и даже носящие их доброе имя, невольно монополизирующие память о них, в своем благородном рвении не затмевали бы собой предмет поклонения, а помнили, что   
 жизнь больших людей продолжается в нас, потомках, а мы продолжаемся в их делах. И дай Бог, будем живы не только доходами от нефтедолларов,но и доброй памятью.
Я знаю, как родная Незамаевская была дорога Виктору Ивановичу, как, наверное, в свое время станица Вешенская для Михаила Шолохова. Значение этого памятного места в истории Кубани ничуть не меньше. Мечтаю сохранить и донести до умов и сердец современной молодежи память о том,  как было в Советском Союзе. Уходят люди и боюсь, что уже некого будет спросить. Хочу достучаться до их душ через чертополох навязанных ценностей. И кто знает, может эти зерна, упавшие в благодатную почву, прорастут и земля кубанская подарит миру новые имена великих созидателей, подобных Виктору Ивановичу.
Уезжали с каким-то невыразимым чувством обиды, возвращаясь и возвращаясь мыслью к станице, судьбе человека и многим эпизодам его яркой жизни. Вскоре, выехав на скоростную магистраль Ростов-Краснодар, мы каким-то мистическим образом дважды теряли ориентир на развязке и неожиданно вновь оказывались у свертка на Незамаевскую. Будто там, на небольшом пятачке перед школой, было место силы его могучего духа, который на физическом уровне буквально притягивал нас к себе.

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

Сладким дурманящим кустом вспыхнет весна в станице, утонут в бело-розовой дымке цветущих садов глазастые хаты под высокими свечами тополей. Глубоко вздохнет матушка-земля, кормилица, обнажив прорезанные рябыми морщинами пашен ладони ее бескрайних полей, взрастившая на этих своих ладонях не только хлеба, но и многие поколения славных сынов Кубани, чьи имена слились с гранитом на обелисках, чьи биографии процвели вечным примером для потомков. Это они в трудную годину защитили, покрыв неувядаемой славой, эту святую землю. Это они в мирные дни созидания украшали ее своим доблестным самоотверженным трудом. И сегодня, всыпая пятками в горячий песок, пулей вылетит на краешек Крутой балки загорелый казачонок и, прикрывшись ладошкой, долго будет всматриваться в манящую даль, как когда-то Витька Муравленко. А что там за околицей, за дымчатыми холмами? И затомится душонкой пацан узнать это. И устремится еще неокрепшей мыслью, подобно истоку, пробивающемуся светлым ручейком к далекой и бурной реке под названием Жизнь.