1. Я закончил прошлую главу тем, что предложил перенести вопрос Иисуса из индивидуальной плоскости в социальную и постараться выяснить, что происходит с обществом, когда рыночно властный эгономный тип идентичности, контекстную динамику которого мы разобрали в прошлой главе на материале текста Кейнса, занимает центральное место в культуре, политике и общественной жизни.
2. У Иисуса речь шла о душе, то есть о негативных последствиях вовлеченности души в мировую данность, где она становится игрушкой собственных и чужих интересов и страстей и забывает о духовной реальности. Однако, как я уже отметил, из нашего контекстного анализа текста Кейнса явствует, что душа этого лондонского капиталиста не интересует, его интересует собственное удобство, развлечения (туризм, газеты) и прибыль, непонятно даже, отдает ли он себе отчет в том, что у него есть душа, как нечто отдельное от его повседневных занятий.
3. Каким же образом мы можем ставить вопрос о благе или вреде вовлеченности индивида в мировую данность, если его собственное душевное состояние таково, что не позволяет ему самому задать себе этот вопрос? Конечно, были в ту эпоху в Европе и другие, более тоние люди, для которых этот вопрос имел актуальность и даже являлся центральным: не случайно например, что толстовская критика бездуховности современной европейской цивилизации вызвала отклик не только в России, но и на Западе, в том числе и в Англии. Но речь сейчас не о них, а об обществе в целом, о преобладающем человеческом типе?
4. И все таки вопрос о душе оказывается значимым, причем не только в индивидуальном, но и в социальном плане и можно найти возможность продуктивного исследования этого вопроса в рамках исторической динамики. Просто нам необходимо исследовать это тему поглубже и разобраться в том, что конкретно мы имеем в виду, когда употребляем понятие души.
5. Попробуем например зайти с другой стороны и выяснить, в каком соотношении находится рыночно властный эгономный механизм к отсутствию души, то есть к бездушию. И если насчет души наши исторические свидетельства весьма расплывчаты, то насчет обездушенности рыночного капиталистического общества много писали и ранние социалисты и консервативные романтики, такие как Карлайль, и даже Маркс, Энгельс и их последователи.
6. Вот например знаменитое место из первой главы Коммунистического Манифеста (1848 г.):
Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его "естественным повелителям", и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного "чистогана". В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой. Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников. Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям.”
7. В этом описании скрывается противоречие: с одной стороны авторы обличают буржуазию за бесстыдство, алчность и бездушие, с другой стороны восхищаются тем, что она безжалостно расправилась со всеми культурными “иллюзиями” и вытекающими из них нравственными понятиями и взаимными обязательствами.
8. Значит эгономная данность с одной стороны разоблачается, как несовместимая с человеческим достоинством, а с другой стороны принимается за мерило и исходную точку для новой общественной и мировоззренческой конструкции. Авторы приветствуют разрушение старой феодально иерархической и патриархальной действительности, но полагают, что новую действительность можно построить теми же методами, какими осуществлялось это разрушение. Ледяную воду индивидуального эгоистического расчета они предлагают заменить водой расчета коллективного, одни классовые интересы другими и т.д.
9. Неудивительно поэтому, что после длительного и трагического пути построенный по этому внутренне противоречивому проекту “реальный” социализм в конце концов вернулся к своей капиталистической исходной точке. Ведь авторы проекта с самого начала исключили все духовные альтернативы, обьявив их просто иллюзорными, ложными формами сознания. Ведь это они сами поставили буржуазную практику сведения многослойной и разнообразной действительности к однослойной и однообразной денежно рыночной данности в роль критерия истины.
10. Простая логика показывает, что если мы способны замечать бездушие и распад и возмущаться ими, значит где то в глубине нашего сознания у нас есть понимание того, что человеческая действительность это не сумма механических винтиков, что в личном и общественном плане должно существовать внутреннее единство, некая совокупность глубиных личных и общественных связей, обращаясь к которому мы сами способны интегрировать свои ощущения, чувства и мысли в единое целое, имя которому и есть душа. Отсутствие таких связей (бездушие) или их неподлинность, искусственность, фальшивость (равнодушие, прекраснодушие и пр.) вызывает у нас отвращение. Возмущение классиков марксизма именно такого рода, но, раз начав свою критику, они не задались (как это сделали Сократ и Платон с их идеей знания, как припоминания, а в 20 веке Эдмунд Гуссерль) вопросом о внутренних предпосылках самой этой критики.