Многие забытые слова близки мне, благодаря земле. Слега - для меня яркий зрительный образ: тяжёлая и длинная поперечная перекладина, которая, - улёгшись на железные скобы по краям ворот, - закрывала скотный двор. Березовые слеги - две параллельные, которые мы с папой прибивали самыми большими гвоздями к столбам - каркас будущего забора. Я плакала, когда нужно было держать: вибрация - что огромного гвоздя, что древесины - отдавались болью. Но я знала, что папе с одной рукой никак не справиться. Приходилось терпеть.
Не озадачивает меня и разница между дровнями и розвальнями, телегой и двуколкой, предназначение вил и грабель - железных ли, деревянных. Я жила среди таких предметов старины, как ухват и кочерга, видела деревянные выдолбленные корыта и деревянные же бадьи. Знала, для чего нужна лучина и как ее нащепать, как разбивать чурбан, на поленья тупым колуном, - а не острым топором, который застрянет в нем бестолку.
Как чистить газетой стекло керосиновой лампы пришлось освоить с трёх - четырёх лет. Как плести пеньковую бечевку - немного позже. Раздувать чугунный утюг с углями - лишь когда я смогла поднять его.
Некрашенный деревенский пол раньше не просто мыли: имелся специальный, слегка изогнутый, скребок с двумя ручками, а для ленивых хозяек - железная проволочная «терка», на которую можно было наступить и действовать как полотёр. Труд мытья деревенского пола был утомителен, но ни с чем не сравнится утерянный аромат отдраенного добела натурального дерева, на которое ты с наслаждением ступаешь босой ногой.
Русская печь-кормилица, тёплая медведица. Как красива ты была, свеже побеленная, аппетитно пахнущая извёсткой. Никогда не забуду твои редкие лакомства: топленое молоко с румяной корочкой и пышный хлеб. Тепло ты хранила долго-долго. Морозным январем можно было забраться в темноте в то твоё таинственное пространство, которое отделено от мира широким дымоходом, - то тайное место, где живет русская душа, - варварское, по мнению крестоносцев, конкистадоров, колонизаторов и, наконец, - цивилизаторов.
Упряжь: дуга, оглобля, подпруга - это как сегодня сменить резину, масло и фильтры. Я не борюсь со временем и прогрессом. Просто он мне более очевиден, благодаря долгой жизни. Я люблю свою машину, почти как лошадь. Мне каждый раз больно менять ее на более новую. Я разговариваю с ней, прошу прощения за случившиеся неловкости. Кажется, этот атавизм - от конного транспорта моего раннего детства.
Я не была никогда близка к лошадям, если не считать, что мой папа был старшим конюхом в эпоху моего появления на свет. Лошадь - животное удивительное, понимание которого доступно лишь избранным. Любопытство, надежда приобщиться к порывам героев прошлых веков заставили меня однажды попытать счастья при Московском ипподроме. Там был «пункт проката лошадей», что отражало полностью происходящее: заняв очередь часов в шесть утра, к восьми была надежда попасть на малюсенький манеж. С третьего захода я попала.
Мне дали кобылу Ночь. Она была огромна, черна и недоступна. Нас было шестеро в круглой форме, более узкой, чем цирковой манеж. Для залезания в седло для «чайников» имелись деревянные голубые ступенечки... Я взгромоздилась. Прослушала наставления о том, как надо облегчаться на рыси, про шенкеля, просчитала раз-и-два-и-три-и...
Мы тронулись шагом и это оказалось слишком высоко, шатко и опасно. Для спасения жизни я вцепилась в ограждение из голубых досок, - в тон ступенечкам. Ночь презрительно ушла из-под меня, а я осталась висеть на частоколе, откуда меня вскоре сняли, потому что этот сервис был включён.
С Ночью я увиделась ещё один раз, вложив все силы в то, чтобы проникнуться ритмом лошадиного шага. Синергии не случилось.
Всего раз в жизни я пыталась пуститься рысью: дело было в конце девяностых. Ошеломительный банкет после выставки «Космополитен» проходил на Мантуллинской, возле делового центра. На выходе под фонарями ждали заработка ребятки с верховыми лошадьми. Сторговались до дома: это было поблизости.
Ему и больно и смешно... Это - про меня тоже. Морально: мне ведь шёл шестой десяток, со всеми вытекающими, - наверное, это больно, хотя потусить на молодежной пьянке было смешно, и я оторвалась. Смесь трагического и комического заставила оседлать коммерческую лошадь. Длинная фиолетовая накидка как нельзя лучше украсила мизансцену. Сначала коня (или лошадь) вели под уздцы шагом, и я выяснила многое из этой стороны московской жизни. Потом я уговорила попробовать рысь, пыталась вспомнить, как считать и облегчаться, измучила животное и отбила всю нижнюю часть тела. Тут мы и прибыли к месту назначения. От шока я зацепилась каблуком за стремя и упала вниз головой. Звезды - настоящие и высеченные асфальтом из мозга - сверкнули перед глазами. Я расплатилась и пошла к подъезду, пытаясь осознать причины случившегося.
Что-то все же было задано свыше, чтобы пересечь меня с этой темой. И вот: моя ученица - берейтор. Мне спущен канал связи, позволяющий узнать секреты «лошадоведения». Например, что их стригут: не только хвост и гриву, но и весь корпус. Что они кусаются - и больно! При том не осознают, что делают. Ведут себя, как дети: капризничают, балуются: только начни потакать, - становятся невыносимы. У них же своя логика: если ты мне дал морковку вчера и сегодня - давай ее всегда, а не дашь - мало не покажется!
Во что же превратил наш век коня, лошадь! Из союзника и товарища по выживанию его или ее сделали развлечением, аттракционом, аксессуаром для богатых, наравне с яхтами и полями для гольфа.
А финалом я вижу одно: фильм «Туринская лошадь» - абсолютно бескорыстный и лишь для единиц смотрибельный фильм, цель которого, как мне кажется, - создать жестокий отпечаток ужаса любого биологического существа, появляющегося в этом мире.