Глава девятая
«Слаба умом»
Павел Ошанин слушал своего бывшего учителя внимательно и не перебивая, иногда только задавал уточняющие и наводящие вопросы. Откровенная исповедь Райского его поразила. Не каждый день человек сознается в собственном безумии, пусть и исцеленном, и в намерениях к убийству, пусть и преодоленных. Хотя – до конца преодоленных ли? Он ведь так и не сказал, для чего ему потребно видеть Лачинову.
– Удивили вы меня, господин Райский, – произнес обескураженный Павел. – Трудно поверить во все вами рассказанное. Неужели вы нигде не приукрасили?
– Клянусь, нигде и ни в чем! – приложил Райский руку к сердцу.
– Все же я не понимаю, на что вам сейчас Прасковья Александровна? Вы вот говорите, что она виновница ваших злоключений через написанный ею роман. Вряд ли это так; мне кажется, этот роман – внешний повод, а все дело в дурной наследственности: сами же говорили, что ваша матушка помутилась разумом, вот и вы тоже. Не было бы «Семейства Снежиных», что-нибудь другое под-толкнуло б вас к сумасшествию. Но если вы и правы, то откуда Лачиновой было знать, что ее произведение так подействует на кого-то ей незнакомого? Нет, не виновата она.
Райский закивал, то ли соглашаясь, то ли делая вид, – он сам толком не знал.
– Я все это прекрасно понимаю, вы, конечно, верно рассуждаете, дорогой мой Павел.
– Тогда зачем вам ее адрес?
Райский пожал плечами.
– Просто хочу ей рассказать все то, что рассказал вам. Вот вам открылся – и сразу легче на душе стало. А ей откроюсь – так вообще, думаю, весь груз с души спадет. Да, может быть, она не виновата предо мной. Но тогда я пред ней виноват. И хочу покаяться, – проговорив это, Райский вздохнул и опустил голову.
Павел не знал, верить ему или нет. Все же он склонялся к тому, что Райскому не зачем пока видеть Лачинову: еще может наворотить дел. Лучше самому все для начала разведать, а то и подготовить Лачинову к встрече с неожиданным гостем.
– Адрес Лачиновой мне неизвестен, – сказал он. – Но выяснить его меня не затруднит. Однако давайте вот как сделаем. Я сам сперва к ней наведаюсь, сообщу, что вы желаете к ней явиться. А то, не ровен час, еще не примут вас. Вы же не лучшим образом с ней расстались, как сами сейчас изволили признаться.
Райский подумал и принял это предложение.
– Дельная мысль! – сказал он. – Вы не по годам мудры и рассудительны. Отчего же у вас на службе не заладилось?
Павел усмехнулся.
– Возможно, это не мое. Вы вон свое место в жизни всю жизнь, простите за каламбур, искали, да и то не на-шли, а только думали, что нашли, а я… Я, может быть, тоже писателем хочу стать. Помните, как мы гуляли по полям да лугам и стихи декламировали? Эх!.. А к Лачиновой я схожу, всенепременно схожу! Завтра же!
Так и порешили.
Павел не откладывал в долгий ящик и уже следующим вечером, когда Райский, как уговаривались, явился к нему, не преминул отчитаться о своем визите к Лачиновой.
Наружность Павла и одежда были приведены им в порядок: не свиньей же являться в гости, – а изнутри он был распираем впечатлениями. Глаза его горели, когда он возбужденно рассказывал:
– Как вы говорили? Вот бы Лачинова испытала то же, что и вы? Вот бы душевная болезнь ее постигла? Уж не знаю, каким богам вы молились, но это ваше желание, как мне кажется, сбылось. Прасковья Александровна действительно сделалась расслабленной разумом.
– Как это? – встрепенулся Райский.
– А вот так! Мне ее брат, мой тезка Павел Александрович, сказывал про это, да и сама она, всем своим по-ведением, дала повод сделать такое заключение. А еще и вещественное доказательство, так сказать, предоставить могу. А, вижу, как вам не терпится все услышать! Позвольте же вас помучить и поведать обо всем по порядку, не забегая вперед!
Ошанин приступил к рассказу.
Разузнать адрес Лачиновой, как он и обещал, для него не составило труда. Справившись на этот предмет у общих знакомых, он тут же отправился к ней в гости. А точнее, к ним – к Лачиновым, поскольку Прасковья Александровна, а также ее сестра Анна жили в доме у своего брата Павла Александровича, того, который химик, а не физик.
Хозяин дома был рад видеть Павла, своего земляка и тезку. Вместе они вспомнили родные места, соседей, погоревали по недавно скончавшейся Елене Николаевне Пимоновой.
– А где же ваши сестры? – спросил Павел Ошанин, найдя для этого место в разговоре.
– Прихворнули. У Анны Александровны мигрень разыгралась.
– А Прасковья Александровна?
Лачинов помрачнел.
– Тяжело об этом говорить, очень тяжело. Но наши семьи в дружеских отношениях, а меж друзьями секретов быть не должно, поэтому все-таки скажу. Прасковья Александровна стала слаба умом.
Павел так и ахнул. Памятуя о беседе с Райским и о его желании этого, он был потрясен, когда услышал та-кое. Такое совпадение действительного с желаемым показалось ему удивительным.
– Но что же случилось? – участливо спросил он.
– Увлечение литературой так сказалось. Много лет она днями напролет сочиняла романы, и такое умственное напряжение пагубно на нее повлияло. Это не мое предположение, это врачи говорят.
– Но в чем же заключается ее… хм, болезнь?
– В том, что она продолжает писать.
– Простите, что? – недоумевая, спросил Павел.
– А вы полюбуйтесь.
Лачинов тихонько подошел к двери в соседнюю комнату, отворил ее. Со своего дивана Павел увидел склонившуюся над столом старуху. Она строчила что-то на листе бумаги и не поднимала головы.
– Прасковья! – позвал ее брат.
Никакого ответа. Прасковья Александровна продолжала писать.
– Прасковья! – он позвал ее громче.
Снова ничего. Она продолжала писать.
– Вот так всегда, – вздохнул Лачинов. – Ни на что не отзывается и ничего не воспринимает, а только знай себе строчит. И не узнает никого! А когда у нее отнимают бумагу, чтобы покормить или спать уложить, белугой ревет, как сумасшедшая. Хотя почему как?
Лачинов закрыл дверь.
На этом месте Райский перебил Павла. То, что он услышал, было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, поэтому он засомневался.
– Что-то не сходится. Если она пишет и пишет, то почему давно ничего не выходило в свет за ее авторством? Или у нее новые псевдонимы? Сейчас вот господин Крестовский много издается. Уж не она ли под его марку подделывается?
Павел улыбнулся.
– Я вам поражаюсь. Какой Крестовский? Ежели она безумна, то что может выйти из-под ее пера, кроме бреда? А бред сумасшедших у нас не публикуют! И тут я, собственно, перехожу к вещественному доказательству, о коем упомянул.
Он вынул из кармана пиджака скомканный лист бумаги и расправил его.
– Вот, извольте видеть. Лачинов ненадолго отлучился сделать некоторые неотложные поручения, и я, воспользовавшись моментом, пробрался в комнату к Прасковье Александровне. Она не обратила внимания на мое появление, и я даже лица не увидел ее, только склоненную седую голову с пробором посередине. Тайком я взял с ее стола вот этот лист из стопки по левую от нее руку. Полюбуйтесь, какой бред сочиняет эта сумасшедшая.
Райский торопливо выхватил лист у Павла. И точно, там было написано что-то бессвязное:
«Птицы по голове ходили, на голову вставали, в роскошной библиотеке буквы из книг выклевывали. В книгах Настасьи Викторовны все буквы пропали. Она читала больше не книги, а букеты цветов, которые ей дарили поклонники и животные: кошки, собаки, рыбы, кашалоты, столы и стулья. У Иова, проглоченного кашалотом, был стол и стул, а еще чернила. Он ими писал буквы, а их опять съедали птицы. Настасья Викторовна жалела бедного Иова, подвергшегося стольким страданиям и злоключениям.
– Ах, Иов ты мой достопочтенный, – восклицала она, когда он приходил к ней с букетом из кошек и собак, – если бы ты знал, как я тебя жалею и как я тебя люблю!
– Настасья Викторовна! – восклицал в ответ кашалот и выпускал над собой струю воды. – Я тоже тебя жалею и люблю. В твоих книгах нету букв, только засушенные цветы, подаренные тебе врагами рода человеческого. Только…»
На этом написанное заканчивалось.
Райский недоумевал и радовался.
– Действительно бред какой-то! Неужто она и вправду с ума сбрендила? Вот уж и вправду удивительно! Видать, это в благодарность мне за то, что я все-все вам рассказал. Да и вообще должна же была судьба меня воз-благодарить! За все страдания-то мои! – Но он отказывался в это верить: – Нет, такого быть не может. Все слишком по-моему. Я уже столько раз убеждался, что если что-то идет по-моему, то это неправда.
Павел обиделся.
– Вы что же, не верите мне? Какой резон мне врать вам, моему любимому учителю?
– Что вы, что вы! – примирительно заговорил Райский. – Я не обвиняю вас в нечестности, я, должно быть, неправильно выразился. Просто мне нужно увидеть все своими глазами. Да, действительность столько раз оказывалась не соотнесенной с моими представлениями о ней, что я просто должен увидеть все своими глазами. Так сказать, убедиться воочию!
– Хорошо, – размыслив, сказал Павел. – Думаю, это можно устроить. Я слышал от Павла Александровича, что Прасковью Александровну каждый день, при хорошей погоде, возят в парк, чтобы она погуляла там, подышала воздухом. Это ей доктора прописали; как известно, это коронное лекарство у них – свежий воздух. Вот и по-смотрите!