Глава 3. Контрапункт
Плата за последний роман оказалась особенно щедрой, и Елена решила, наконец, купить себе в подарок лампу севрского фарфора в виде сидящей на скамье дамы со склонённой головой. Она уже давно к ней приглядывалась. Зонтик дамы играл роль абажура, смотрелось прелестно. Оплатив покупку и оставив посыльному адрес, она вышла из дверей лавки и нос к носу столкнулась с Трифоном, вывернувшим из-за угла. Оба, онемев, глядели друг на друга.
- Ну здравствуйте, Елена Николаевна, - глухо сказал управляющий. Он выглядел как-то странно – но она не поняла, почему.
- Здравствуйте, Трифон, - слова застревали в горле, а к щекам мгновенно прихлынула кровь. – Надеюсь… ты в добром здравии…
- Да со мной-то что, - нехотя процедил тот. – Это у нас с хозяином беда.
Ей показалось, что ударили под дых – так потемнело в глазах.
- Да… что же с ним-то могло случиться?
- Что вы спрашиваете, – устало сказал Трифон. – Сами ведь, поди, хорошо всё знаете. Была охота лишний раз соль на раны сыпать.
- Да откуда я что могу знать?!
- Газеты-то читаете, стало быть, всё известно. – Лицо собеседника стало чужим, жёстким. – И не нужно никаких сожалений. Доконали человека, что уж теперь. Сколько месяцев газеты как с цепи сорвались, грязь льют.
- Но… я ничего, ничего не знаю, правда! Я давно уже не читаю никаких газет!
Трифон глянул недоверчиво:
- Неужто и впрямь ничего не слыхали?
- Да нет же, говорю!
Тот вздохнул:
- В тюрьме он.
Елена ахнула:
- Как… как это: в тюрьме? Да за что же?!
Трифон посмотрел на неё, помедлил.
- Вы куда шли-то? Давайте провожу, нечего посреди улицы столбом стоять. А то хотите, можно в чайную зайти. Там и поговорим.
- Хорошо, идёмте в чайную.
Забившись в угол диванчика, Елена с ужасом слушала, чувствуя, как ноги становятся ватными. Всё, что угодно могла она предположить, но чтоб такое…
- Вот так в одночасье хозяин мой превратился из знатного господина во всеми презираемого узника, - с горечью подытожил собеседник. – Его всё в председатели Географического общества прочили, он всё отказывался… теперь уж больше не попросят.
- Но суд-то когда будет? Может, разберутся?
- Суд уже был, - Трифон посмотрел ей прямо в глаза. – И признал все улики, все письма – подлинным доказательством вины. Там такие мастера их сработали…
- И что, уже и приговор… вынесен? – ей было страшно произносить эти слова.
Лицо управляющего стало совсем тёмным, почти чёрным:
- И приговор. Вечное заточение в подземельях Соловецкого монастыря.
Он резко поднялся, отошёл к окну. Постоял там, вернулся. Елена сидела, обхватив голову руками.
- Жалко, я вас раньше не встретил. Могли бы с ним увидеться. Проводили б в скорбный путь. Теперь уж поздно.
Елена долго молчала; вникнуть в услышанное было непросто. Потом, что-то вспомнив, произнесла с напряжением, нарочито отводя взгляд в сторону:
- Ну… уж супруга любящая зато проводила. Что я? так, одна из многих.
- Супруга? – Трифон даже вздрогнул от этих слов, посмотрел пристально, затем как-то болезненно поморщился и махнул рукой: - бог с вами, Елена Николаевна, и это вы говорите. Уж вам-то известно, что такое эта супруга. Она, по-моему, только радовалась. А уж проститься… и не подумала прийти, да он бы и отказался от такого свидания. Это не супруга, это змея называется. Хотя змея – животное хорошее, много лучше, чем Павла Валерьяновна. Супруга. Скажете тоже. Да вы-то сами… одна из многих, говорите? уж простите меня, конечно, но заварили вы кашу, - он помедлил. - Вы, конечно, можете сказать, мол, не твоего ума дело. Да, это так. Но я всё же скажу. Потому как – тоже человек и барина своего очень жалую. Положим, он вас чем-то обидел, - Трифон глянул ей прямо в глаза. - Но сделать-то такое он мог только случайно! Ведь ни к кому - ни к одной даме сердца не относился так, как к вам. Уж мне ли, да не знать. – Помолчав, он добавил: - Знали бы вы, что с ним творилось, когда вы исчезли.
У Елены вдруг загорелись щёки, а голос зазвенел от неизжитой за столько лет обиды:
- Может, поначалу что и творилось. Да только, положим, долго-то он не переживал. Да, случилось так, что я ушла, почему – то вам знать не надобно, потом заболела, болела долго, но как только выздоровела, так решила всё же прийти и всё сказать – чтобы у него сомнения не было, отчего я ушла. Вот и пришла… на свою голову.
- Вы… приходили? – Трифон дёрнулся: - да… как же это так случилось, что вас выпустили, раз уж вы вошли?! Ведь приказ был строгий!
- Что, и княгине был приказ? – Елена саркастически усмехнулась. – Вряд ли, я так думаю. Пришла хозяйка настоящая, она-то и дала мне от ворот поворот. Видите ли, оне-с в тот день не принимали, и уж тем более - каких-то там… падших женщин, - голос её дрогнул, а на глазах выступили слёзы. Она отвернулась.
- О господи… - Трифон, откинувшись, глядел на собеседницу во все глаза и, казалось, не верил своим ушам. – Хозяйка, говорите… Да вы хоть знаете, как она в доме-то оказалась? У ней родственница умерла, и она упросила хозяина разрешить ей пожить в его доме, пока не разберётся с делами. Вот и прожила – недели две, кажется. После он её в орловское имение отправил, чтоб только с глаз долой и от Москвы подальше. Ну, а уж как год-то прошёл, что вы пропали, тут уж он ждать вас перестал. Отчаялся. И – только от отчаяния! – согласился, когда она к нему подластилась и упросила, чтоб он ей ребёнка сделал, вы уж простите меня за грубую простоту. Я ему тогда говорил: ну зачем? – да только он рукой махнул и сказал: теперь-то уж мне всё равно. А так хоть наследник будет. – Помолчал, глядя в окно, добавил: - если бы он только знал тогда о вашем сыне…
Елена вздрогнула:
- Как… он знает?! Но откуда…
- Так ваш братец приходил к нему, и не так уж давно – прошлой осенью.
- Виктор?! Виктор к нему приходил? Что, что он сказал? Где мой сын?!
- Сына вашего сыскать не удалось, - с неохотой признался Трифон. – Но вы не волнуйтесь, он цел и невредим. Вот только следы затерялись.
Елена схватилась за горло; в глазах потемнело:
- Говорите! Говорите же скорей! Умоляю!
Закрыв глаза, она с бьющимся сердцем внимала рассказу; слёзы лились, не переставая. Её мальчик… сын кузнеца… где же теперь водит его судьба?
- Вот так всё и выяснилось, - подытожил управляющий. – Но уже было поздно. Хозяин после этого даже некоторое время не мог на Егорку смотреть. Хотя ребёнок-то ни в чём не виноват…
Вздохнул:
- Вот тоже малец, ведь жизнь-то его безрадостная ждёт… Кому он теперь нужен…
- Как кому, он-то с матерью остался.
- Вот и тут вы ошибаетесь, Елена Николаевна. Матери своей он был нужен лишь для того, чтобы в дом вползти. А как ей это удалось, так она про ребёнка-то сразу и забыла. Даже кормить отказалась – пришлось кормилицу искать. За ним всё Катька ходила – вы её помните, наверное.
- Катя… - в душе потеплело. – Катя хорошая девушка, ей ребёночка доверить можно.
- Ей-то можно, а вот матери – нельзя. Теперь, когда всё оказалось в её власти, неизвестно, чего его ждёт.
- Но вы-то ведь можете за этим проследить?
Трифон усмехнулся:
- Так меня-то она первым делом выгнала!
- Да как же так?! – ахнула собеседница.
- Да вот так. Пригласила в дом околоточного и заявила, указав на меня: вот вам ещё один изменник отечества, только что за руку не схваченный. Я, говорит, не хочу больше в своём доме изменников терпеть. Ну, а тот мне говорит: коли я ещё тебя здесь увижу, тут же заарестую. Так что… я ноги в руки – и айда оттуда подальше.
- Господи… да как же в это поверить…
- Одно радует, - мстительно усмехнулся Трифон. – Всё же не так уж она торжествует. Знаете, Елена Николаевна, ведь хозяин что-то предчувствовал. И, кроме того, узнав про вашего сына, решил сделать всё, чтобы его обеспечить. Она-то думала, что ей все его богатства достанутся – ан нет, обломалось! – Наклонился к её уху: - он ведь все уральские заводы на меня перевёл… а там богатства немалые… да и часть капитала тоже, и подмосковную, где вы тогда живали… ну, а уж я сразу завещание написал на имя вашего сына. Хорошо хоть, что имя-то известно.
- Хоть имя известно, - прошептала Елена.
- Так что… не всё этой удалось, денежки-то – тю-тю. - Трифон довольно сощурился. – Она-то вдобавок решила хозяина ещё дополнительно грязью облить – так его ненавидит за то, что благодаря ему богатой стала и знатной – что она до замужества-то была! – так, никому не нужная бесприданница! Так вот, что удумала. Вы Елизавету Аркадьевну Алабину помните?
- Ну, конечно! – она вдруг мгновенно увидела зал театра, оживлённых зрителей…
- Павла Валерьяновна к ней решила приехать, лишний раз выслушать сочувственные слова о муже - изверге и изменнике отечества. В нескольких домах-то ей уже посочувствовали, любителей грязью облить всегда хватает. А та – вот молодец! – выходит на лестницу и заявляет: я Фёдор Дмитрича много лет как знаю, а ты кто? Я тебя знать не знаю, зато слыхала, как ты по домам ездишь, и имя этого благородного человека топчешь. Может, говорит, кто тебя и слушает – у кого своего ума нет – да только не я. Я тебя к себе не звала, и впускать не собираюсь. И всё это – при дворне, которой у неё – уйма, да и ещё свидетели оказались! Молодец барыня! – воскликнул он с чувством. – Вот молодец! Так что видите: незадача у мадам вышла. Это ведь вам не Петербург, где все в нитку за субординацией тянутся. Это Москва. Тут каждый сам себе голова.
- Я смотрю, вы… княгиню совсем не жалуете.
- А за что мне её жаловать? За какие такие заслуги? Её вся прислуга отродясь не выносит, с людьми как со скотом…
Он вздохнул:
- Так уж случилось – по-глупому он женился, и сам это очень скоро понял. Что делать, каждый может ошибиться, даже такой, как мой хозяин. Я думал не раз, и вот моё мнение, если вам интересно, конечно. У нас на деревне её бы шебалой прозвали. Бывают такие вздорные бабёнки, что вместо благодарности за добро так и норовят укусить побольнее. А что при этом себе же хуже делают – не понимают.
Он улыбнулся собеседнице:
- Ну, да хватит о ней. Вы-то сами, Елена Николаевна, как живёте? Замуж не вышли?
- Нет, - она сказала это так, что Трифон вдруг мгновенно понял: это правда, она до сих пор его барину верность хранит.
- Вот оно как… А где же живёте-то?
- Я флигелёк снимаю, в Замоскворечье.
- В Замоскворечье? – собеседник оживился. – Ну надо же! Ведь я тоже там теперь обитаю.
- Да что вы? – она тоже обрадовалась. – А где именно?
Оказалось – оба проживают не так далеко друг от друга. Более того, Трифону приходилось слышать об инвалиде-музыканте, у которого квартировала Елена.
Он покачал головой:
- Надо же, как мы с вами встретились. Я ведь только на один день в Москву приехал. Завтра уезжаю.
- Далеко ли?
- Далеко, на Урал. Мой долг теперь за хозяйским добром присматривать.
- Значит, ваш барин теперь уж совсем один остался… - горестно прошептала Елена.
Трифон покосился на неё, глаза его при этом как-то странно блеснули, но он промолчал. Немного подумав, произнёс:
- Но в любом случае уж вы теперь больше, пожалуйста, не исчезайте без предупреждения. И вот что я вам ещё скажу. Это, конечно, не моё холопское дело, чем вас там мой барин обидел. Чем-то обидел – это понятно, раз ушли. Но вы всё же… простите его. Я вам за одно могу ручаться, - лицо Трифона стало очень серьёзным: - вы ему очень дороги. И никто ему так дорог не был, ни одна другая женщина. Уж я-то знаю, верьте мне, Елена Николаевна.
- Я верю, - тихо сказала Елена.
* * *
Ненастным осенним днём на берегу пролива, отделяющего материк от Соловецких островов, готовилось к отплытию небольшое судно. Небо хмурилось. Жандармский полковник, сопровождающий государственного преступника к месту заключения, озабоченно поглядывал на неспокойное море, на набегающие на берег волны с белыми лохматыми барашками, и торопил матросов. Те же недовольно ворчали:
- Нет бы до завтра подождать… небось не убудет… налетит шторм – и вся недолга…
К нему подошёл немолодой человек в непромокаемой куртке – капитан судёнышка. Одна нога у него была деревянная.
- Ваше высокоблагородие, и взаправду бы поездку отложить. Буря надвигается. Переночуем на берегу, к завтрему всё успокоится, тогда и пойдём себе.
- Вы же сами мне сказали, что навигация уже заканчивается.
- Да, сказал, и продолжаю настаивать, чтобы этот рейс был отложен до весны. Мы никогда не отплывали так поздно.
- До весны! Вы, что, не понимаете, что это решительно невозможно? - полковник смотрел строго. – У меня особые предписания. Преступник особо опасный, есть основания подозревать, что его сторонники попытаются его выкрасть. Да, мы несколько задержались дорогой, должны были прибыть раньше, но моей вины тут нет. Понимаю – подвергаю риску и вас, и себя, но сделать ничего не могу-с. Здесь, на берегу, острог недостаточно надёжный, могут предпринять попытку отбить. Я не буду рисковать своим положением.
- Да сейчас-то вы ещё больше рискуете.
- Вы же говорили, что ваше судно надёжно. Вон как выглядит отлично, краска так и блестит.
- Да, намедни охрой выкрасили, но буря-то не посмотрит. Отложите, прошу вас.
- Делайте, что сказано! Больше с отплытием медлить нельзя.
Капитан, вздохнув, отошёл. Из стоявшего неподалёку небольшого строения двое солдат вывели Хомского. На нём были кандалы.
Он остановился на пороге, поднял голову вверх. В небе с криками кружили чайки. В стороне стояло несколько баб, жавшиеся к их ногам дети смотрели на него, разинув рот.
Он увидел среди них старуху, которая два дня приносила ему еду. Улыбнулся ей:
- Благодарю за хлеб-соль. Всё было очень вкусно.
Старуха осенила его крестом:
- Да хранит тебя бог, несчастненький…
Солдатики подвели арестанта к берегу, по трапу завели на судно. Стоявший на борту матрос протянул ему руку, помог взойти. Он поблагодарил коротким кивком, и задержался взглядом на этом рябом незнакомом лице, вдруг показавшемся очень симпатичным. Матрос тоже взглянул на него очень пристально и неожиданно подмигнул. Хомский невольно вздрогнул, но в этот момент поднявшиеся следом охранники подхватили его с обеих сторон и свели вниз, в трюм, где, поместив в тесный отсек, крепко заперли на замок.
- Отдать швартовы! – послышалась команда.
Небольшая кучка людей на пирсе проводила удаляющееся судёнышко сумрачными взглядами.
Буря разразилась через полчаса, как судно скрылось за горизонтом. Укрывшись за стенами срубов, содрогающихся под порывами ветра, жители прибрежного посёлка терпеливо пережидали ненастье. Старуха, провожавшая Хомского, ворошила ухватом в печи, вздрагивая и крестясь при каждом ударе ветра.
- Бабка Валя, они утонут? – со страхом спросил её глядящий в окно подросток.
- Молчи, молчи, Ваня… лёгкую смерть ему бог послал… уж всё лутче, чем там страдать…
- Бабка Валя, а вдруг корабль-то утонет, а он спасётся?
- Чего городишь! – сверкнула она на него глазами. – Не видал, что ль, какие на ём железы надеты! Да и под замком сидит, запёртый. Ежели кто и спасётся, то тольки не ён. Вот несчастненький-то… перьвый раз меня за хлеб-соль-то поблагодарили…
Через пару дней на берег выбросило несколько досок, окрашенных рыжей краской. А ещё через неделю не берегу обнаружили распухшее тело, в котором с трудом опознали сопровождавшего преступника жандармского полковника. Судно до места не доплыло.
* * *
Стоя у окна, Елена смотрела на кружащиеся снежинки. Зима подкрадывалась медленно. Ещё неделю назад замоскворецкие жители месили обычную осеннюю грязь, а сегодня на смёрзшиеся глиняные ухабы сыпал и сыпал мелкий снег. И хотя она всегда с нетерпением ждала начала зимы, сейчас ей казалось, что этот снег заносит могилу её жизни.
А она – жизнь - была кончена – и теперь это не подлежало никакому сомнению. Единственный человек, кому она безоговорочно отдала когда-то своё сердце, тот, кому за долгие годы разлуки она не изменила ни разу, ушёл навеки. И хотя накрывшая его каменная плита была ещё не могильной, а лишь тюремной, это не меняло ничего. Оттуда, где он теперь, живым не выходит никто.
Все эти годы разлуки в ней не умирала отчаянная надежда – когда-нибудь встретиться с ним. Даже тогда, когда после встречи с его женой думала: никогда и ни за что. Даже когда дала себе слово: забыть навсегда.
О, какая же это страшная сила – судьба! Ведёт – как будто железным коридором, где только шаг в сторону – и стенка тут же возвращает ударом обратно в колею: знай своё место.
Эта самая колея заставила когда-то покинуть стены его дома, буквально выпихнув её оттуда. Она очень хорошо помнила это ощущение, как что-то толкало: скорее, скорее, уходи… Чувствовала ведь, что непросто будет – оказаться одной с незаконнорождённым ребёнком, но остановиться - не могла.
А вот зачем её путь таков, а не иной – сие не ведомо никому, кроме судьбы.
И при этом – надо продолжать жить. Теперь ей известно имя, которое носит её сын. Подумать только: он где-то там ходит, и вовсе не известный Елене человек называет его «сынок». А женщина, которую её сын называл «мама», уже умерла, да будет ей земля пухом. И её мальчик думает, что мамы – нет.
Бедный, бедный мой мальчик, бедная моя крошка…
Если б она не ушла от князя, его судьба была бы совсем иной. Это она, его мать, виновата во всём. И если её сын всё узнает, то он, конечно, проклянёт свою мать.
Мальчик мой! Ведь я искала тебя – ты так и знай. Объездила всех, даже Зизи Иноземцеву удалось сыскать. Но что, что смогла узнать? На Басманной давно жили другие люди, тётушки Надин и Нинон, которых Виктор поселил в Твери, тихо скончались одна за другой. Все крепостные были проданы. Вообще всё наследство, которое бабушка, так и не простившая Лёлю, оставила её кузену, было им распродано, а сам он безвылазно жил за границей, широко спуская его остатки. Гайдуков, что сопровождали его в тот страшный день, забрал с собой. Спросить было некого.
Ей предстоит на этой земле долгий, безрадостный путь. Путь одиночества, теперь уже навсегда. Теперь только одного она в жизни может желать. Чтобы когда-нибудь, хоть через много-много лет, хоть на пороге могилы, она всё же встретила своего сына и, на коленях, попросила у него прощения. За ту судьбу, на которую она его обрекла.
А может, не надо? Он же ничего не знает про тайну своего рождения. Пусть живёт той жизнью, которая у него есть. Не надо смущать его покой. А ей, Елене, тогда лучше бы… лучше бы… уйти на тот свет. Или, в крайнем случае, сойти с ума, как это уже однажды было ненадолго. Теперь же надо – навсегда.
Дни шли за днями, а она ходила по своей комнате, ложилась на кровать, засыпая и просыпаясь, когда придётся, давно смешав день с ночью, смутно надеясь на приход спасительного безумия. По нескольку раз в день подходила к зеркалу и с надеждой всматривалась в свои глаза. Увы! Они были безнадёжно нормальными, хотя и страдающими.
Находящаяся у неё в услужении девка Василиса – могучая деваха с густым низким голосом – бесперебойно таскала ей еду, огорчаясь, что барыня плохо кушает. Обеспокоенные Елениным состоянием Аркашины тётушки постоянно справлялись о её здоровье, присылая ей то одно, то другое лакомство, тщетно пытались завлечь хоть раз на вечер. Аркаша перестал сочинять, так переживал, просил хотя бы раз прийти. Всё было бесполезно.
Кашин пришёл навестить. Она спустилась, а он с трудом сдержал возглас отчаяния, так постарела и подурнела внезапно эта всегда молодая и очаровательная женщина.
- Могу ли я чем-нибудь вам помочь? – спросил деликатно.
Она только отрицательно покачала головой:
- Нет, Василь Васильич. И простите меня, я вас подвожу. Но я сейчас не могу закончить рукопись.
Он замахал руками:
- Не думайте об этом! Послушайте, если вам нужны деньги, я готов в любую минуту ссудить любой суммой… или другая какая помощь…
- Нет, нет, не беспокойтесь. Мне ничего не нужно.
- Всё же подумайте, и если чуть что – непременно только ко мне.
- Хорошо-хорошо.
Он ушёл с тяжёлым сердцем. Зашёл к тётушкам. Обе дамы пребывали в чрезвычайном унынии:
- Елена Николаевна такая хорошая женщина, что с ней случилось - совершенно непонятно. На все вопросы только отмалчивается. Подскажите, Василий Васильевич, мы боимся, как бы какой беды не было.
- Пока ничего не предпринимайте. Нам остаётся только ждать.
* * *
Месяца полтора спустя после встречи с Трифоном однажды совсем уж поздно в окно флигеля кто-то постучал. Василиса, в исподней рубашке, накинула на плечи шаль, пошла открывать:
- И кого там ещё несёт…
В дверях стоял совершенно незнакомый ей человек:
- Иди-ка, разбуди барыню. И срочно!
- Да куды?! Ночь на дворе…
- Иди, делай, что велено, тебя забыли спросить…
Васька недовольно поднялась наверх. Елена спала, она осторожно потрогала её за плечо:
- Барыня, а барыня…
Та мгновенно проснулась:
- Ты что?
- Там… пришёл какой-то… строгий… велел будить…
- Сейчас спущусь.
Накинув шлафрок, Елена вышла из светёлки к лестнице. Снизу на неё глядел Трифон. Она вдруг почувствовала, как в душе поднимается волна ужасной паники.
- Трифон?! Ты?! Что… что-то случилось?
- Да вы не пугайтесь, Елена Николавна, ничего страшного не произошло. Просто… вы уж оденьтесь и идёмте со мной.
Она бестолково посмотрела на него; мыслей не было никаких.
- Хорошо, сейчас… - и пошла наверх, как слепая. Спустя минут пять вышла, уже одетая.
- Да куды ж вы, в такую позднотищу… - гудела Васька, надевая барыне шубу. – Нельзя, что ли, до завтрева…
- Ты, красавица, давай, шевелись, а мнение своё потом высказывать будешь… - сказал внушительно вовсе неизвестный этот самый барин. – Как только дверь за нами запрёшь - так и высказывай всё, что хочешь.
Васька, вздохнув, закутала барыню сверху всего в пуховый платок.
- Когда обратно-то?
- Спать ложись. И двери запри хорошенько.
Трифон вывел Елену на улицу, где, сгибаясь под порывами снежного вихря, они пошли куда-то.
- Что случилось?
- Потерпите чуток, Елена Николавна, уж немного осталось.
Пройдя тихими пустынными улицами, вдоль плотно сбитых заборов, они, наконец, подошли к такой же, как и многие другие, калитке. Трифон открыл дверь своим ключом, и Елена оказалась на самом обычном дворе. Крыльцо, под навесом – поленница, у ворот – конура с цепным псом, который приветственно обнюхал хозяина, для вида поворчав на Елену.
- Мы с вами сейчас в большой дом не пойдём.
Он провёл её заснеженной тропкой через огороды, за которыми находился сад. В глубине светились окна маленького домика.
- Сюда пожалте.
Наклонив голову, она вошла в маленькие сени. Там никого не было, лишь из-за приоткрытой двери падала полоска света. Елена обернулась к Трифону, чтобы спросить, что всё это значит, но успела увидеть лишь закрывающуюся дверь. Ей ничего не оставалось, как открыть дверь в горницу и войти.
За столом, освещаемым свечой, сидел какой-то человек и читал книгу. Она остановилась на пороге. Человек поднял голову и взглянул на неё. Это был Хомский.
* * *
Утром, когда Прасковья Фоминишна выходила из дому, то у калитки столкнулась с входящей Еленой.
- К зау… – начала было она, и в изумлении замолчала, глядя на жиличку. - К зау…трене ходили?
Она никогда не видела, чтобы у Елены было такое сияющее лицо.
- Доброе утро, Прасковья Фоминишна! Как ваше здоровье? Денёк-то какой нынче!
День был серый, зябкий, небо хмурилось.
- Денёк… да… нынче… - хозяйка глядела на жиличку во все глаза. – И здоровье… тоже… голова вот… ноги…
- Я очень рада! – и Елена побежала по расчищенной в снегу тропке.
Отоспавшись к вечеру, вновь, как стемнело, она вышла из дому и направилась по вчерашнему адресу. Трифон уже ждал её у калитки, и молча препроводил в маленький домик. Открывая дверь, сказал:
- Елена Николаевна, только я сейчас за Надеждой Осиповной поеду. Хозяин хочет с ней увидаться.
- Очень хорошо, - сказала Елена с чувством. – Сколько у нас времени?
- Думаю, часа полтора будет.
Стук в дверь. Было слышно, как она приоткрылась, и голос Трифона сказал:
- Проходите сюда, Надежда Осиповна.
Хомский вышел из-за занавески первым.
- Теодор!
Баронесса, рыдая, упала к нему на грудь. Он поглаживал её по волосам:
- Ну будет, будет…
Из-за занавески вышла Елена.
- Элен! И вы здесь! Мы снова вместе, какое счастье!
Вошёл Трифон с подносом, заставленном какой-то снедью:
- Садитесь, садитесь все за стол, сейчас и отпразднуем…
Он накрыл на троих, для себя поставил стопку с тарелкой отдельно на окно.
- Тришка, ты что? – Хомский посмотрел на него с укоризной.- Вот ещё глупости.
Тот виновато посмотрел и сел за общий стол. Еда была немудрящая – варёная картошка с селёдкой и солёными огурцами, да пироги с капустой.
- Прошу дам меня извинить, - просящим голосом сказал бывший княжеский управляющий. – Но меню – по заказу хозяина.
- О чём вы говорите, - воскликнула баронесса. – Мы же сюда не ужинать приехали.
- Ни о чём так не мечтал, - князь ел с аппетитом, - какая дрянь все эти ваши фрикасе да паштеты!
Трифон поставил на стол большой штоф.
- Кто со мной? Надежда Осиповна, выпьете?
- Эх! По такому поводу, да не выпить! – Трифон налил всем по шкалику, - Была не была! – и баронесса залихватски опрокинула рюмочку. Хомский, слегка пригубив, посмотрел на стопку и отставил.
- Отвык, - пояснил он Трифону. – Водички налей.
- Как же вам всё же удалось спастись?- сказала Надежда Осиповна, прожевав огурчик, любезно преподнесённый ей бывшим управляющим. Елена тоже глотнула водки, но поперхнулась.
Князь указал на Трифона:
- Это он. Он меня спас. У него на баркасе были свои люди, как оказалось. Они меня и выпустили из трюма. А тут и другой баркас подплывает, а там я вижу столь знакомую физиономию. Наше судёнышко было захвачено молниеносно, и всем находящимся на борту было предложено уйти с нами.
- И они согласились?
- Согласились, почему нет. Матросы и солдаты люди небогатые, за душой ни гроша, да и капитана уже собирались списывать на берег. Мы же им предложили деньги хорошие, опять же и с местом определить. Отчего бы на такое не согласиться?
- Кое-кого пришлось стукнуть, конечно, - добавил Трифон. - Но обошлось без кровопролития.
- Боюсь, всё же, что ты преувеличиваешь. Ведь полковник с нами не ушёл, остался, сказав, что не может нарушить присягу. И я сильно сомневаюсь, что ему удалось добраться до берега. Вспомни, какой шторм разыгрался! Мы сами едва не потонули.
Трифон пожал плечами:
- Ну уж сие от нас не зависело. Во всяком случае, хозяин, за твою свободу никто кровью не заплатил. Я знал, что это будет твоё желание.
- Жалко, Дашеньке нельзя сказать, что вы живы, - вздохнула Надежда Осиповна.
- Да, это жаль. И брат никогда не узнает…
Воцарилось молчание. Хомский смотрел на два женских лица – самых родных для него. И каждая из них тоже смотрела, подмечая что-то новое в знакомых чертах.
- Что же теперь? Конечно, за границу. – Надежда Осиповна глядела с жалостью.
- Куда?! За границу? Ну уж нет! Чего я там забыл?
- Теодор! – всполошилась старушка. – Но вам же нельзя здесь! Хоть вас и считают погибшим, но это же невозможно – оставаться в России!
- А я в Сибирь поеду, - пообещал князь. – Сибирь большая, места много. Построю там себе дом и буду… на месте сибирскую географию изучать.
- Вы с ума сошли! Неужели вы не понимаете, что вас там найдут? Найдут, и снова в темницу! Забыли, что с Мишелем Саниным сделали?
- Надежда Осиповна, голубушка, вы плохо себе представляете, что такое Сибирь. Там в тайге город можно построить – пятьдесят лет никто не догадается! Уехать из своей страны? Не дождётесь!
- Я всё же боюсь за вас, Теодор, - баронесса прижала руки к груди.
- Ничего не бойтесь. Ничего со мной не случится. – Он помолчал, потом взял Елену за руку: - Лёлька, как хочешь, но я тебя с собой увезу. И попробуй только отказаться!
- Фёдор. Неужели ты думаешь, что я теперь с тобой расстанусь? Я бы вообще из этого домика больше до отъезда не вышла, да надо дела уладить, с людьми попрощаться.
Они держали друг друга за руки, Трифон и баронесса смотрели на них, улыбаясь.
- Ты только учти, что мне уже тридцать шесть. Молодость ушла.
- Ну, а мне – пятьдесят. Не раскаешься потом, что со стариком связалась?
- Со стариком… - она поглядела ему в глаза, усмехнулась. – Куда с тобой молодым-то тягаться…
Трифон вдруг вспомнил что-то, поднялся:
- Я сейчас, - и вышел.
- Как вы его нашли, Элен? Вы столько лет не виделись…
- Да, не виделись. Но изменился он мало, разве только стал менее самоуверенным.
- Зато ты у меня в силу вошла. Вообразите, она теперь писательница. Вернее сказать, писатель. Псевдоним Николай Орлинский.
- Да вы что! – ахнула баронесса. – Я же вашими книжками зачитываюсь!
Хомский смотрел на Елену с гордостью.
- Только теперь будешь издалека своему издателю рукописи присылать.
- Он на всё согласен, лишь бы я писала.
Вернувшийся Трифон поставил на стол плоскую деревянную шкатулку:
- Хозяин, узнаёшь?
Хомский, чуть сдвинув брови, посмотрел, не сразу поняв, потом удивлённо присвистнул:
- Неужели ты это сохранил?! Ну, спасибо тебе!
- Всё в наилучшем виде.
- Что это? - спросила Надежда Осиповна с любопытством. Хомский взглянул на Елену:
- Это… я для тебя сюрприз готовил, в тайне. Тогда. Но… когда он был готов, было уже поздно – ты ушла. И я на него даже посмотреть не захотел – не мог, Лёлька. Тришке вот отдал, мол, придумай чего хочешь, но чтоб я на это больше никогда не наткнулся. Я думал, ты его продал.
- Продал, как же. Я его решил сохранить, и знаете, почему?
- Почему же?
- Потому что я, - Трифон поглядел пристально в глаза хозяину: - я почему-то не сомневался, что рано или поздно, но она вернётся. И тогда ты ей сам отдашь. Да и, кроме того, не хотел, чтобы такая красота кому ещё доставалась. Ну, а уж моя Ненила его сохранила.
- Неужели она у тебя уже тогда была? – усомнился князь.
- И она, и старшой уже был…
- Когда он поспевал только – никак не пойму, - заметил Хомский баронессе. – Ну и ловкий же у меня слуга… второго такого не найти.
Тришка довольно усмехнулся: похвала дорогого стоила.
- Теодор, ну сколько вы будете ещё испытывать наше терпение. Давайте уж, показывайте, что там.
Хомский откинул полированную крышку – и Надежда Осиповна ахнула: на аспидно-чёрном бархате красовался изумрудный гарнитур: диадема, колье, серьги и кольцо с парными браслетами.
- Боже, какое же чудо…, - прижав руки к груди, тихо произнесла баронесса. – Я подобного в жизни не видела…
- Ну вот, и долежалось, - Хомский посмотрел Елене в глаза. – Теперь ты его будешь надевать. Правда, не для толпы светских бездельников, а только для меня. Как, согласна?
Ответа можно было и не дожидаться – всё читалось в глазах.
- Как жалко, что Сибирь далеко от Москвы, - вздохнула баронесса. - Скоро мы с вами расстанемся, и когда увидимся, кто знает…
- Я ещё не сегодня уезжаю, Надежда Осиповна. Мы с вами ещё наговоримся перед разлукой.
- А я к вам в гости приеду, - пообещала неугомонная старушка. – Обязательно приеду, только вот вашу Дашутку подращу ещё и как-нибудь в этой жизни пристрою. Нельзя же, в самом деле, за всю жизнь ни разу не побывать за Уральским хребтом.