...Отпустив очередного клиента, Михаил подошёл к умывальнику, открыл воду и стал тщательно мыть руки, избавляя их от жирного крема.
Вода, как обычно, была противно горячей, что, давно не удивляло, но порядком раздражало: открываешь кран с холодной водой, а оттуда - чуть ли не кипяток! И к этому никак нельзя привыкнуть!
Скорей бы зима! Ну, когда на улице... хотя бы двадцать - двадцать пять градусов!.. Тепла! А не как сегодня - сорок пять!
Подняв глаза к зеркалу, висевшему над умывальником, Михаил критически оглядел себя: по-тихоньку, незаметно, перевалил за полувековой рубеж, морщин возле глаз стало больше, волос на голове меньше и, надо же, как портят вид эти дурацкие залысины!
- М-да... Никогда красавцем не был... а теперь и вообще, не на что смотреть!.. Ладно, наша сила не в красоте,- отметил про себя Михаил, вытер руки бумажным полотенцем и вышел из кабинета выкурить сигарету.
Проходя через фойе, помахал рукой Юлечке, скучающей за стойкой регистрации,
(было утро, а новые постояльцы, как правило, подъезжали в отель к полудню), она ответила приветливой улыбкой и изобразила на пальцах, будто помешивает ложечкой в стакане, мол, приготовить тебе кофе?
Михаил, не останавливаясь, отрицательно покачал головой и поблагодарил, сжав руку в кулак и вытянув большой палец вверх. Приблизился к стеклянным дверям, которые автоматически перед ним открылись и вышел наружу. Его сразу накрыла волна горячего воздуха.
Слева от входа дежурил охранник, одетый в униформу отеля. Его звали Йоси, эфиопский еврей, неплохой, добродушный и очень худой парень. Когда то он служил в бригаде "Гивати". "Непонятно, как его взяли служить в боевые войска с такой худобой"- подумал Михаил... "Хотя... Наверное, вес ни при чём... Выносливость, наверное, важнее."
Увидев Михаила, Йоси обрадовался. Ему тоже, как и Юлечке, было скучно и он надеялся, что Михаил остановится поболтать с ним о том, о сём. Но этого не случилось, Михаил только приветственно махнул ему рукой, прошёл к удобным, плетёным креслам, плюхнулся в одно из них, достал из пачки сигарету, прикурил от двухшекелевой зажигалки и жадно затянулся...
...Вот уже десять лет он жил в Израиле, в небольшом городке, спрятавшимся в горах Иудейской пустыни, и девять лет из них честно трудился массажистом в одном из отелей знаменитого на весь мир Мёртвого Моря, которое стремительно мелело, отступало и оставляло после себя многочисленные провалы. Однако Михаила сей факт не очень то тревожил - понятно же было, что на его век хватит лечебной воды в Море, ради которой едут сюда его клиенты.
Массажистом он стал уже здесь, закончив трёхмесячные курсы. Свою основную специальность - учитель немецкого языка пришлось благополучно забыть.
Работа ему нравилась, клиенты приезжали чуть ли не со всего света, и, в отличии от коренных израильтян, всегда оставляли на чай. Люди попадались разные, интересные и не очень, иногда и оригиналы, так что всегда была возможность пообщаться и узнать много нового.
Он частенько думал о том, какая, всё -таки, работа ему больше по душе - учить детей немецкому или мять чужие спины. С одной стороны, педагогика - благородное дело; он искренне считал, что задача учителя заключалась не только в том, чтобы подавать ученикам материал, но, что более важно, делать из детей настоящих людей - он мечтал об этом всегда. К тому же, немецкий он любил и отлично им владел. Он мог читать классу Гофмана в оригинале и параллельно переводить и объяснять ребятам нюансы, которые не каждый специалист то поймёт!
Но современные дети, проинструктированные к тому же своими родителями, не очень то желали изучать немецкий язык, куда выгоднее было сегодня знать английский или того лучше, китайский! Вот с этими языками, да, можно строить карьеру и жизнь!
С другой стороны массаж... Здесь Михаил тоже чувствовал свою нужность - подправить и подлечить уставшее от неправильного образа жизни, тело, итогом чего пациент получает, как минимум, избавление от боли, а может, и позитивный настрой на ближайшие годы. Да и взрослые, как оказалось, были более благодарны за твой труд... Что тут сказать... Его руки любили... К нему возвращались...
Еще одним плюсом этой работы Михаил считал женщин. Жил он один - одинёшенек, хотя и приехал в Израиль с женой и дочерью. Как это часто происходит, их брак не выдержал всех тягот репатриации, они начали ругаться, спорить по мелочам; супруга злилась на него, что пришлось всё бросить, что продали за бесценок квартиру и машину, и всё, что нажили за всю совместную жизнь; в конце концов все эти распри привели к тому, что они разошлись. А через некоторое время и дочь уехала в Канаду в поисках лучшей доли и, может быть, нового счастья...
...За годы этой работы он научился понимать отношение клиенток к нему, и по взгляду, и по тому, как они реагируют на его руки во время массажа; а руки у него были сильные, он не просто гладил и разминал тело, как многие его коллеги, он как пахарь, вспахивал и взрыхлял их спины, добираясь до каждой клеточки организма; он, словно экстрасенс, передавал им свою здоровую и целебную энергию и насыщал ею страждущее тело, и, если он чувствовал, что женщина отзывается на его руки, на его прикосновения, то он смело шёл в бой, начиная артобстрел с чашечки кофе и заканчивая предложением заглянуть в его холостяцкую берлогу. Как правило, он легко выигрывал эти сражения.
Друзей у Михаила не водилось, большую часть времени он проводил в отеле; там он и работал, и общался, и питался. А вечером садился в старенький опель и ехал домой.
А дома его ждала другая жизнь - его страсть, его вдохновение, его любовь...
...Старые немецкие пластинки. Они достались ему от отца.
Отец его, Баркат Лев Михаилович, капитан от артиллерии, закончил войну в Кёнигсберге, там и остался, завёл семью; много и тяжело работал, восстанавливал город, считая его уже своим домом, и успел за свою недолгую жизнь, привить любовь к немецкой литературе и немецкой музыке своему единственному сыну Мише. Откуда появились эти пластинки, отец не рассказывал, да Миша никогда и не спрашивал, когда он родился, пластинки уже жили своей жизнью в семье капитана Барката, а значит, были их собственностью.
Коллекция пластинок была внушительной, что то около ста экземпляров, все - немецкого производства, тридцатых -сороковых годов прошлого столетия.
Баркаты трепетно относились к пластинкам, берегли их, поэтому, они отлично сохранились, как, собственно, и патефон, тоже немецкий, известной тогда фирмы "Электрола". Патефон находился в деревянном футляре, обитом чёрной кожей сверху и красным шелком изнутри. На лицевой панели его были выгравированы две буквы K и N. Работал он бесшумно,
полного завода хватало на обе стороны пластинки. А еще у него имелось специальное отделение, в котором хранились запасные иглы.
Михаилу повезло - он сумел вывезти своё сокровище в Израиль. Это оказалось не очень сложно, родитель одного из его учеников служил на таможне в чинах и за приличную мзду согласился помочь делу. Правда, когда супруга узнала о размере суммы подношения, с ней случилась лёгкая истерика, она настойчиво предлагала продать эту старину, тем самым избавиться от головной боли, не унижаться взяткодательством и, вдобавок, поехать в чужую и незнакомую страну хоть с какими то деньгами. Она вообще считала мужа рохлей и не умеющим жить дурындой и часто повторяла, куда глаза её смотрели тридцать лет назад.
С дочерью у него отношения тоже не сложились, она жила своей жизнью, родителей в свои дела не посвящала. Михаил был рад уже и тому,,что она не курила, как многие её сверстницы в этом возрасте, не приходила по субботам с алкогольным запахом и, вообще, часто, по вечерам, сидела, запершись у себя в комнате, выходя, разве что к холодильнику, да по нужде.
Михаил одно время пытался увлечь её немецкой музыкой, но она только посмеивалась и даже, как то заявила, что он старомоден и сегодня это никому не нужно... ну,может, только коллекционерам. На этом и закончили.
Иногда Михаил думал:
-Эх... Если бы у меня был сын, наследник и, конечно, я привил бы ему любовь к танго и фокстротам и мы бы вместе слушали их, наслаждались бы ими, подолгу бы обсуждали.... может, даже и прикупали бы новые пластинки... А так... Что будет с коллекцией, когда меня не будет...
...Приходя с работы домой, Михаил приступал к ежедневному ритуалу, неспеша принимал душ, переодевался, заваривал чашку кофе, не того, что подают в отеле, а настоящего, смолотого им самым перед употреблением. Он предпочитал сорт робуста, выращенный в Мексике или во Вьетнаме. Ему нравился его пряный и достаточно насыщенный вкус. Пить его рекомендовалось маленькими глотками, от чего удовольствие растягивалось по времени; как говорил Михаил, хватает на обе стороны пластинки!
Затем он доставал из серванта курительную трубку, добротную и надёжную, как всё немецкое, выполненную из средиземноморского бриара. На чубуке красовалось клеймо известной компании Vauen. (Тут бы красиво вписалась фраза, что таких трубок уже не делают! Ан нет! Фирма существует и по сей день!)
Табачок к такой трубке полагался тоже не абы какой, а заморский, и тоже германский, от старинной, берущей своё начало с 1770 года, фирмы Von Eicen; компания дорожила своим именем и не добавляла, чем грешат сегодня многие компании, ароматизаторы в душистый и, в то же время, крепкий табак.
Теперь настал черёд выбора пластинки, той, которую Михаил будет слушать сегодня.
Собственно, выбора никакого и не было. Просто обычно во время работы, Михаил по привычке насвистывал какую-нибудь мелодию из своей коллекции, и это как раз и означало, что пластинка, на которой есть эта песня и будет номером сегодняшней программы.
А слушать было что! Сама Марлен Дитрих с её волшебной "Лили Марлен", Ганс Альберс с великолепным исполнением шансонных песен, Пауль Годвин, который успел за десять лет своей карьеры выпустить несколько миллионов пластинок... А ещё Ирене Амбрус, Ильзе Вернер, Марика Рёкк, Кирстен Хейберг... Плюс, было несколько замечательных оркестров... О да... Там было из чего выбирать...
...Генрих Нойман и представить себе не мог, что когда-нибудь ему доведётся побывать в Израиле, да ещё в столь преклонном возрасте. Хотя, в отличии от многих своих сверстников, он, в свои восемьдесят семь лет выглядел отлично, был высоким и статным, сохранившим светлую шевелюру на голове и, не только не передвигался с помощью кресла-каталки, но, даже, не пользовался тростью во время ходьбы. Он вообще мог бы не жаловаться на своё здоровье, если бы не этот ужасный ревматоидный артрит, который никак не хотел отпускать.
Семейный врач как то заикнулся о потрясающих результатах лечения артрита на Мёртвом море в Израиле, но лететь не советовал, ввиду преклонного возраста своего пациента.
Генрих же плевать хотел на свои года, и тут же приобрел путёвку на три недели с полным курсом лечения...
...Ему всё тут нравилось: и питание, и процедуры, доброжелательный коллектив, только вот немецким никто не владел, кроме массажиста Михаэля.
Он, этот массажист, вообще показался Генриху интересным человеком и собеседником, видно было, что много читал и немецкий знал великолепно. А самое главное, он тоже был влюблён безответно и на всю жизнь в немецкую музыку первой половины прошлого столетия. Генрих считал себя редким специалистом в этом жанре, но познания Михаэля его приятно поразили и удивили. Он явно в этом понимал и разбирался не хуже самого Генриха, а в некоторых вопросах даже и лучше. Найти такого друга в теме было большой удачей. К сожалению, его пребывание в Израиле подходило к концу... Назавтра у него был назначен последний сеанс массажа, а послезавтра, увы, уже и отъезд...
...Этот старикан Генрих очень, очень занимательный человек! Как же повезло встретить истинного ценителя немецкой музыки... Михаил даже грешным делом подумал:
-Слава ревматоидному артриту, благодаря которому повезло повстречать такого специалиста! Оставался бы герр Нойман у нас на лечении на всю оставшуюся жизнь!
Но... Завтра последняя встреча... Они, конечно, договорились созваниваться и Генрих настоятельно приглашал Михаила погостить в его доме в Бохуме, чем непременно нужно будет воспользоваться... А сейчас... Михаил позвал Генриха после ужина поехать к нему домой и ознакомиться с его коллекцией пластинок.
...Пока ехали, за разговором выяснилось, что они земляки. Оказывается, Генрих вместе с семьёй до сорок седьмого года жил в Кёнигсберге, его отец был учителем музыки и даже играл на органе в Кафедральном Соборе Святого Адальберта. Мать была домохозяйкой. Сам Генрих прослушал курс филологии в местном университете и преподавал немецкую литературу в Реальной гимназии.
После позорного поражения в войне, они, как и многие немцы, жившие в Кёниге, еще пару лет маялись бок о бок с русскими переселенцами. Было всякое: и притеснения, и отъём имущества, и, понятное дело, захват домов, в которых семьи жили столетиями. Нойманов тоже не обошла участь эта. Однажды к ним зашёл русский офицер, приказал взять личные вещи, дав на сборы всего каких то полчаса и выгнал из дома.
Генрих рассказал, что несколько лет назад приезжал в Калининград, но дома своего не нашёл - снесли дом. На его месте построили ресторан.
...Приехали к Михаилу. Пока он принимал душ, Генрих осмотрел жилище и нашёл его очень скромным, если не сказать бедным. Двухкомнатная квартирка, с маленькими окнами и старой мебелью. Бросалось в глаза, что хозяин квартиры равнодушен к предметам быта, но зато содержал своё жильё в чистоте. Порадовало гостя и количество книг на полках, многие из которых были на немецком языке.
Михаил заварил кофе, расставил чашки на журнальном столике, затем подошёл к комоду, распахнул дверцы и достал оттуда патефон. Тоже поместил его на столике, открыл замки, поднял крышку патефона; улыбаясь,повернулся к гостю и...обомлел!
Генрих смотрел на патефон широко открытыми глазами, в которых стояли слёзы; руки, лежащие на коленях, мелко дрожали, он что то бессвязно бормотал... Михаил ничего не мог понять! Он бросился на кухню, набрал стакан воды, капнул валерьянки, вернулся в гостиную и сам влил содержимое стакана в рот старику...
Через некоторое время Генриху удалось взять себя в руки и он прошептал:
-Это патефон моего отца !Видишь эти две буквы K и N? Это его инициалы: Курт Нойман!.. Покажи пластинки!
Михаил начал доставать из комода пластинки и складывать их перед Генрихом.
Генрих щупал их руками, перебирал, прижимал к груди, даже нюхал и опять плакал.
Михаил опустился в кресло и тоже заплакал.
Так они сидели вдвоём и плакали.
-У тебя есть фото отца?
-Да, сейчас,- Михаил пошёл в спальню, достал из под шкафа чемодан с фотоальбомами, нашёл фото отца и принес Генриху.
С фотографии на Генриха смотрел улыбающийся молодой человек в военном мундире, на котором красовались ордена и медали.
-Это он выгнал нас из нашего дома, -
Генрих опять заплакал. Он, как будто снова очутился там, со своими бедными родителями, которые метались по дому, отец доставал чемоданы, а мама вытаскивала из шкафов одежду, судорожно соображая, что взять, а что оставить... Собравшись, они вручили офицеру ключ от дома и поддерживая друг друга и не оборачиваясь, медленно пошли, оставляя за собой свою прошлую жизнь и пока еще не представляя будущей...
Через пару месяцев их депортировали в Германию.
...Михаил сложил патефон и пластинки в две большие картонные коробки, загрузил их в машину и они поехали в отель. Всю дорогу ни один не проронил ни слова. Каждый думал о своём и вместе об одном и том же...
На следующий день Генрих уехал домой.
Михаил, сославшись на плохое самочувствие, взял на работе неделю выходных. Целыми днями он бесцельно ходил по квартире или пялился в телевизор,валяясь на продавленном диване. Не хотелось думать. Чем то занять себя тем более не хотелось. Общаться с кем бы то ни было вообще вызывало отвращение. Было ужасно грустно, жалко себя и свою жизнь. Как будто отобрали смысл жизни. И непонятно, кого винить, то ли отца, то ли Генриха, то ли войну давно прошедшую... Посещали и сомнения, может и не стоило проявлять благородство и возвращать коллекцию... На что она Генриху... в конце жизни...
Как прожил эту неделю, одному Богу известно. Время, как будто никуда не торопилось, стрелки часов издевательски медленно отсчитывали секунды, минуты, часы...
...Через неделю дурного настроения ничегонеделания, вышел на работу. Первого, кого встретил, был охранник отеля Йоси. Михаил с трудом натянул на себя улыбку, поздоровался и попытался быстро прошмыгнуть к себе в кабинет. Но, не тут то было!
Йоси, схватив его за рукав, быстро затараторил:
-Миха, ты помнишь того старого немца?
Он оставил тебе подарок.,Я занёс его в твой кабинет.
Михаил рванул к себе, долго не мог попасть ключом в замочную скважину; в конце концов открыл эту злополучную дверь и... увидел две картонные коробки, в которых были ЕГО патефон и ЕГО пластинки. А ещё на крышке патефона лежала записка. Михаил развернул её и прочёл: "Дорогой Михаэль. Я прощаю Вашего отца. В любом случае, после нашего чудовищного поражения мы не смогли бы жить в Кёнигсберге. Зато папин патефон с пластинками попали в хорошие руки. Да хранит Вас Бог!"
Михаил поднял голову и увидел своё отражение в зеркале. Какое то время он смотрел на себя, затем улыбнулся и сказал сам себе: "Сегодня будет много клиентов, нужно успеть выпить кофе с Йоси и Юлией!"