Любознательный путешественник, посетивший этот край где-то в конце девятнадцатого века, писал в своём дневнике:
«Полова река равнинная, песчаных кос в летнее время на ней не перечесть, а низкие берега густо заросли ивняком и карликовой берёзкой. Местами реке удаётся приблизиться к коренному берегу, подмывая его в виде обрывов из тёмной глины с валунами и галькой. Полова вытекает из небольшого озера в тундре и всё время стремится на юг, вплоть до слияния с большой рекой, петляя в низких берегах сначала по плоской тундре и затем лесотундре, где редкие рощи из невысоких елей и корявых берёз можно увидеть лишь на вершинах небольших холмов. А ещё ниже по течению начинается лес, но редкий, худосочный, где среди елей и берёз появляется лиственница, также весьма кривобокая. Но в верстах тридцати от устья местность становится возвышенной и сухой, а лес весьма высоким и крепким, вполне пригодным для изготовления досок и прочих строительных целей. Здесь преобладает сосна. Река Полова словно упирается в какую-то невидимую преграду, начинает мелко петлять, а потом, будто прорвав плотину, устремляется к своему устью, течёт почти прямолинейно, имея приличную глубину. Берега её на этом отрезке высоки и круты со множеством свежих оврагов, прорезающих её склоны. У всех, кто однажды побывал в нижнем течении Половы, возникает ощущение, что какие-то подземные силы периодически поднимают и опускают этот симпатичный участок земли».
С тех пор местность изменилась мало. Молодые овраги, вгрызающиеся в крутые склоны берегов в нижнем течении реки, соседствуют со старыми, зарастающими кустами малины и смородины, а деревенька, обосновавшаяся с незапамятных времён за мысом возле самого устья на стрелке, нисколько не разрослась, а даже поуменьшилась. Впрочем, окружённой с трёх сторон болотом и прижатой к реке, ей, собственно говоря, некуда было расширяться из-за постоянного роста соседствующего с ней болота. Старожилы говорили, что когда-то вдоль русла существовала тропинка, по которой можно было выбраться к берегу Большой реки посуху, но со временем и это место заболотилось — единственной возможностью сообщаться с Большой рекой в летнюю пору стало передвижение на лодке или по мелководью вброд. Таким вот способом до деревни и добрался геолог Блох, где ему и удалось за сносную цену купить старую лодку у пожилого дядьки, запросившего поначалу просто немыслимую сумму. Дядька, однако, был вовсе не скуп, а просто, проживая в деревне, зажатой болотом и рекой, представления о ценах не имел. Тот же дядька подрядился на некоторое время побыть кормщиком и, как показало время, учить его управлять лодкой с помощью шеста не было никакой нужды. Из-за прошедших дождей уровень воды в реке был высок, а течение замедленное. Речная вода залила многие низины, где в прогретых солнцем наступившего бабьего лета мелких, полузамкнутых водоёмах нежились здоровенные, отъевшиеся за лето и потерявшие осторожность щуки. Кормщик, запасшийся из дома острогой, щурил карий глаз и, не моргнув, ловко накалывал их на острые зубцы. Уху, в которой рыбы было много, а бульона мало, варили утром на завтрак и вечером на ужин. На третий день неторопливого движения вверх по реке старший геолог Блох, наконец, увидел то, что с нетерпением ожидал: в свежем овраге, по виду напоминавшим след от удара огромного топора, разрубившего глинистую толщу, на самом днище белел, как свежевыпавший снег, кварцевый песок.
Геолог, не дожидаясь пока кормщик подгонит лодку к самому берегу, плюхнулся в воду и, поднимая фонтаны брызг, устремился к берегу. Капли воды замочили ему очки — он стал видеть окружающее смутно и искажённо, но это его не остановило. Спотыкаясь о комья глины, свалившиеся с обрыва, падая и поднимаясь, он добрался до лежавшего под слоем тёмной глины слоя песка, встал на колени, набрал его полную горсть и поднёс к глазам, будто желая пересчитать все песчинки до одной.
- Бог мой, — вырвалось у геолога. — Бог мой, как высоко тебя здесь подняло. Мы же видели тебя только поднятым из скважин, с глубины. Кто теперь станет отрицать, что землю часто и основательно подталкивает?
Блох представил себе удивление старого профессора, увидеть которого ему посчастливилось незадолго до его кончины в очень преклонном возрасте. О его дотошности ходили легенды, а наблюдения, сделанные им более полусотни лет назад, никто оспаривать не рисковал. Профессора, прошедшего по реке Половой, не выпускавшего из рук лопаты, давшего скрупулёзное описание её берегов и не заметившего белого кварцевого песка под толщей тёмных глин Блох, как и большинство коллег, представить себе не мог.
«Вывод один, — обратился Блох к самому себе. — Коль скоро белый песок не был отмечен легендарным профессором, то это означает, что он объявился недавно, уже после посещения им реки Половой». Он снял с головы видавшую виды кепку и несколько минут постоял молча с непокрытой головой, отдавая дань уважения старому исследователю. По поводу сделанного им открытия пристало бы крикнуть «ура», но разве мог издавать торжествующие крики человек с роковым клеймом опоздавшего.
Белёсый вечерний туман уже затягивал долину, когда перепачканный в песке и глине геолог вернулся к палатке и с жадностью набросился на уху. Полотняный мешочек, набитый белым песком, стоял у его ног, как драгоценное сокровище. Прибрежный лес наливался темнотой, и лишь зубчатая линия сосновых вершин ещё четко проецировалась на фоне по-осеннему светлого вечернего неба. Рогатый месяц — волчье солнышко — сначала робко выглянул из-за лесной щетины, а потом неторопливо и уверенно поднялся на небосвод. Вместе с темнотой и туманом в долину реки приполз холод надвигающейся северной осени. В ту ночь геолог первый раз спал сном праведника, а в это время быстроходный катер с важными персонами на борту, направлявшийся к устью реки Полова, уже бороздил соседние воды Большой реки.