Лохмотья твёрдого промёрзшего снега хрустели под напором поступи неуверенных тяжёлых шагов. Этот кроткий акт нелепо-драматического театрального действа напоминал собою хруст прошлогодних иссохшихся костей диких животных, нашедших своё вечное пристанище под плотным белоснежным зимним покровом.
Из-за безумной череды обрушившихся на меня ранее потрясений, я испытывал беспощадное чувство физического и душевного изнеможения. Я отрешённо брёл, покачиваясь из стороны в сторону, теряя с каждым шагом, какую бы то ни было пространственную ориентацию.
Меня начал одолевать приступ, с каждой минутой, всё более нарастающей тошноты, в то время как вокруг слышались те приглушённые голоса, напоминающие скрежет металла о гладкую поверхность стекла. Складывалось ощущение того, что они исходят от безжизненных крон деревьев, окружающих меня, словно в жутком кошмарном сне. Сне, убившем своим навязчивым присутствием последние остатки ускользающей разумной реальности.
Тело трясло от холода, ладони рук прокалывали сотни невидимых ржавых чугунных игл, несмотря на то, что потоки жара, приливавшего горячей волною к щекам, усиливались. Разумность мышления постепенно возвращалась, ударяя липкой упругой плетью по оголённым нервам моего обезумевшего рассудка.
Затуманенным взглядом я окинул простиравшиеся передо мною окрестности, отметив про себя, что где-то там, вдалеке, виднеется крохотное озеро, скованное мутным льдом, вдоль которого стелется ровное полотно заснеженной дороги, по направлению которой, за далёкой тёмной полоской горизонта, открываются бесконечные стройные ряды спасительных сосновых лесов - единственный мираж, дарующий хрупкую надежду на спасение.
Танец мерзких голосов усиливал свой темп, уже являя собою полноценный шумный гул, сродни ритуальным пляскам индейцев у огромного костра, в то время как старый длинноволосый шаман, старательными плавными движениями смуглых рук умело стирает границу, разделяющую пространства двух миров - мира живых и мира духов. Жесты, напоминающие изящный полёт тех, машущих своими маленькими бархатными крылышками в тусклом лунном свете, ночных мотыльков, явившихся мне в сладостной истоме сна, в проклятом доме Есении.
Внезапно я начал отчётливо осознавать то, что голоса, кружащие теперь уже надо мною, в пространстве ясного тёмного неба, словно очертания безликих птиц, имеют более сокровенное свойство, нежели размытые отголоски обычного реального мира. Они звучали в моей голове. Я не имел ни малейшего представления о том, как это могло быть реальным. И тем не менее, всё представлялось именно таковым.
Я повторно напряг своё зрение и вновь взглянул вдаль, в сторону того озера, к которому теперь направлялся. И застыл от удивления. Моему взору предстала лишь мрачная пелена холодной ночи. Из-за темноты не было видно ни самого озера, ни дороги, стелющейся вдоль его левого берега, ни уж тем более, хвойного леса, там вдалеке.
Меня окутало смутное сомнение: что если я и вправду, в прямом смысле обезумел под тяжестью этих скорбных сельских мест? Затем меня посетило внезапное мимолётное озарение: а может меня уже и вовсе нет в живых? И те проклятые окрестности, в которых я находился, это лишь придуманное свыше наказание за мои земные проступки, под стать подземной адской пустыне, по которой до скончания веков бродит бесчисленное количество грешников, изнывающих от жаркого пламени - пламени очищения их грязных душ.
Но холод, сковывающий моё хрупкое тело, оповещал меня об обратном. Он возвращал меня к реальности. К жуткой реальности, доводившей меня до состояния истинной неумолимости отчаяния. Я устал и жутко замёрз, и мне было страшно. Невероятно страшно. И это хоть как-то держало меня на плаву, убеждая моё измученное естество в том, что я до сих пор жив. Я тогда подумал о том, что возможно и повредился рассудком, но тем не менее, и это было первостепенным для меня, я всё ещё оставался живым.