Первого же взгляда со стороны на чернявого, ладно скроенного, одетого с иголочки крепыша лет 35-ти было достаточно, чтобы утвердиться, по крайней мере, в двух мыслях…
Первая: крепыш был удивительно похож на Сильвестра Сталлоне в лучшие годы…
При последующих контактах с ним становилось очевидным, что крепыш относился к звезде с пиететом и грамотно под того косил…
Вторая: крепыш на грани нарциссизма бросал в глаза свои имя и фамилию…
Монограмма на шестиконечной звезде на шее и на внушительной золотой печатке, тиснение на весьма представительском кожаном портфеле и броском брелке…
Такой пиетет показался мне тогда не совсем здоровым…
С заметным энтузиазмом и воодушевлением крепыш произносил своё имя, всегда полностью и с тем же пиететом: Джеймс Гилрой!
Уверенный и чистый американский явно добавлял ему шику и лоску и неизменно обогащал затеянную палитру…
Зачем понты?! Этот вопрос сразу засвербил у меня в голове, когда у нас с ним наметились было кое-какие деловые отношения…
Джеймс Гилрой был американцем киевского происхождения, волею судеб обретавшим ныне на Святой земле…
В смурные советские времена папа Жени Гельмана, не испытывая к коммунякам ни малейшего пиетета, всеми правдами и неправдами таки умудрился переправить семью на Брайтон…
Дальше по списку: грузчик, дворник, таксист…
Душа Джеймсова-Женина настаивала при том на размахе…
Аналогично активные земляки споро скучковались на неизменно модном забугорном тренде: фиктивных браках с американцами…
Дело пошло… Аппетиты росли…
«Говорил засранцам: нельзя печати подделывать, статья другая!», - исповедывался Женя-Джеймс уже здесь, в Израиле, успев таки унести ноги с Брайтона…
На иврите Джеймс знал только два слова, самых, как он считал, нужных здесь: «шалом» и «матана» (подарок - ивр.) …
Израильский менталитет, однако, оказался на диво восприимчивой средой для его понтов…
Ну, как же, старший заокеанский брат…
Сориентировался Джеймс ещё до посадки самолёта…
Практически сразу перед ним перестали существовать очереди, неприёмные часы, запреты и прочая досаждающая аборигенов лабуда…
Особо нахальное лицо он делал, когда полицейский пробовал его журить за очередную провинность…
Срабатывало на все сто…
Раз от разу я всё больше поражался, как по-разному «пкидушки» (пкида – чиновница, ивр.) разговаривали со мной и такими же, как я, косноязычными иммигрантами, и как с ним…
Характерно, что и полицейские, и чиновники, насквозь очарованные прикидом и говором Жени-Джеймса всячески его облагодетельствовали, а потом, то ли извиняясь, то ли оправдываясь, с улыбкой друг другу восклицали (на иврите): американец, мол, какой с него спрос?!
Моему поколению оный пиетет совковый перед иностранцами очень хорошо знаком…
Поэтому, как норма жизни, понты Женины-Джеймсовы стали меня тут довольно скоро утомлять…
То ли идиосинкразия, то ли иммунитет…