Нет покоя в душе артиста...

       В чём выражалась свобода для меня?.. для маленького меня?.. Я её, конечно, не осознавал, когда, читая «Бибигона» Чуковского перед своими маленькими сверстниками, задумался о временном вакууме – воспитательница ненадолго ушла, оставила на меня, грамотея, детсадовцев, - и вот она – долгожданная?.. – ещё непознанная?.. восхитительная!.. свобода, её дыхание – я выбежал из детсадовских ворот и побежал домой… в свои пять лет я ощущал себя странным безвозрастным вневременным человечком… «Что такое – я?..» - я задумывался, уже думал об этом, зафиксировал в своём гибком растущем уме, когда подруга матери – молодая женщина, тётя Валя - попросила почему-то именно меня, пя-тилетнего – подойти к её мужу – художнику Васе – и что-то попросить, для вида, так как любовно-семейные дела у них не ладились, и я это смутно, но осознавал. «Ну и как?.. - ласково склонилась тётя Валя ко мне, - как он?». – «Мне кажется, он расстроен и очень любит вас…». – «Как, как?..» - «Он смотрел  п е ч а л ь н о, он  о д и н о к о  как-то стоял». На всю жизнь запомнил я эту сцену, - она невидимой волнующей нитью была связана с ощущением нарастающей во мне свободы и теперь, - когда пятилетний, умный, но маленький и, по внешнему виду – глупенький, наслаждался  в н е ш н е й  свободой, предвосхищающей будущую свободу, более важную - в н у т р е н н ю ю. Когда вбежал во двор, я не боялся встречи с матерью, - наказание сейчас за побег из садика было бы каким-то внешне-правильным законным действием. И пусть меня всё равно водворят в этот скучный садик – глоток свободы получен, мудрое - своевременное? – опьянение произошло и наркотически вошло в мои плоть и кровь, - сладостная зависимость от свободы получена!.. – а это главное – а теперь – давай посылай меня на круглые исправительные сутки – и я заживу среди своих товарищей внешне-полноправно, но свободнее - внутренне. И какой размах принимает это пьянящее ощущение!!! В нарастающей тревожной прогрессии – с возрастом платишь за свободу всё меньше и меньше – и теперь – маленький я – бесправный, зависимый – испив ниспосланный мне свыше волшебный нектар – умно, не по годам, прикинулся хитрым Незнайкой – и вот, те же, что и у всех – капризы, плач, шлепки, ремень, наказания – и – на тебе! – такой внутренне-умный, я наплевал во время завтрака соседу Кольке в кашу и, пристыженный, выстоял в углу, а затем оштрафован был сверхсрочным общережимным детсадовским чтением «Бибигона», и Колька, раскрыв слюнявый щербатый рот, удивлённо глазеет на меня, и через некое время становится лучшим другом. И эти странные - для меня – «тихие» детсадовские сны – стащил со стола – грамотей! – чью-то газету и вот, читаю в постели, укрылся одеялом, но мне – грамотному книгочею! – строго-настрого  запретили, хотя и удивились! -  рассказали матери, - брат, старший, восьмилетний, своенравный, внешне-мудрый, - осмеял меня – а мать – ремнём, ремнём, чтобы спал «как все» в «тихие часы». А я опять, - газету в постель – и будьте любезны! – на этот раз поступил хитрее – оставил щелочку света, - почти наглухо закрытый казённым тяжёлым ватным одеялом. И особенно! – эти тёмные, тёмные одинокие круглосуточные ночи - одиночество Луны! – Она смотрела на меня – великовозрастная одинокая холодная, зависимая от Земли и Солнца – и тоже, вероятно, мечтала о свободе – гравитационной? – об этом я пока временно не думал, я лишь ощущал Луну, как некое ласковое незыблемое третье лицо – вторым, конечно, была моя мать – Мария Ивановна – она была вне временного конкурса – и хотя я её боялся – её материнского законного существования-значения – она всегда была-присутствовала неким далёким, опасным! – твёрдая рука с ремнём и  строгое веское материнское слово – но другом! - принципиально жизненно приставленная судьбой ко мне, оберегающая  меня от преждевременных недетских поступков. Но Луна всё же была ближе, хотя и торчала в чёрном небе далёкая – и в этом парадоксальность наших с ней интимных взаимоотношений?!. – некий светящийся центр, притягивающий-концентрирующий в себе всю маленькую, весомо-горькую одинокую печаль мою. Это была идеальная чистая печаль – так как и Луна для меня была идеалом чистым, далёким светящимся одиноким шаром – Луна смотрела в мои глаза – и я почему-то плакал – от счастья? – я этого не знал – но наслаждался как мог этим далёким-близким светом – и мне очень хотелось домой – опять парадокс? – заманчивая противоречивая недосягаемость жизненного философского момента? – домой? – а там правильные брат и мать /отчим в семье ещё не появился/ - и скукотища – вечная пожизненная физиология – «это не трогай! туда не ходи! садись, ешь! пора спать!» и почти во всём – нельзя! нельзя! нельзя – физиология-эволюция, медленный необходимый рост маленького человеческого организма – я с ужасом понимал – всё это тормозит меня как  растущего философа, подрезает на взлёте – стремительно растущем взлёте моего прогрессирующего гибкого мышления – а как иногда мне хотелось вырваться из маленького тела – и воспарить к одинокой далёкой близкой Луне!!! – вот бы порезвились-полетали там – в чернильной вакуумной ужасающе-огромной пустоте – и пусть бы хороводом и звёзды! – и вот –  и с т и н а? – и для чего рождаться?!. Для чего расти?!. – если истина найдена в пятилетнем возрасте… - и вот, всё  н е з ы б л е м о е  в е ч н о е    р я д о м! – вся Вселенная рядом, окружает беспристрастным вечным немым вниманием?!. – и теперь Икаром вниз! вниз! – испив губительный глоток И с т и н ы ? – заплатив за это плоской человеческой возрастной физиологией! - порвать связь с нудным медленным ростом тела! – какое неравенство! – мозги обогнали растущую плоть по качеству! – пленник! – Божеское наказание! – приговорён быть человеком – в лучшем? – из миров!!! Но вот опять – утренний подъём, мать больно стрижёт ногти тупыми ножницами: «Сиди, не двигайся, а то отрежу с мясом!..», - завтрак в детском садике, прогулка, игрушки – спасибо хоть «Бибигона» читаю, пяти-летний, этим маленьким наивным оболтусам! – раззявили слюнявые рты! – а что смешного! – теперь я равен им! – я один среди них заколдованный Временем мальчик – серьёзные глаза – для воспитателей – вдумчивые, недетские – но как они меня поймут? – не рассказать им о Луне-подруге! – и о хороводе звёзд под мудрым всеохватным патронажем глубокой ёмкой Вселенной – засмеют? – нет! – я опять ощутил волшебный холодок в своих маленьких гибких жилах – свобода! – это она, но что такое – она?.. – и вновь – в постель! – проверочный – среди «тихого» часа – необходимый для уяснения понятия «свобода» побег – он, видимо, был очень важен для меня – раз я распознал в себе нарастающее, но притягивающее манящее настроение опасности–боли - телесной прежде всего! – расплата была максимально жестокой! – краткой, но ёмкой – ремень заменил каблук старой материнской босоножки!!! – о, вот она – боль! – приравненная по качеству, по ощущению к пониманию мною категории «свобода» - загнанным маленьким зверьком метался я по запертой надёжно наглухо комнате, -  спокойной сильной тигрицей мать ловила меня – и бичевала за  в н е ш н е е  - в её глазах! – не понимая, что бичует за более важное необходимое растущее  в н у т р е н н е е  – за недетский протест против скучной последовательной логичной жизненной доли – я орал и бился – загнанный, униженный – затем, поставленный в банальный угол, не по-детски казнённый матерью-другом – пострадал за свободу?.. – и – мучительная слёзная круглосуточная детская ночь – ночь закрыла-спрятала Луну – схоронила звёзды – надо заснуть - подачка унылой физиологии – назавтра, утром – я был свеж – наплевал соседу Кольке в кашу – но теперь схитрил и сделал это незаметно – а потом взял и спихнул тарелку с оплёванной кашей со стола – она разбилась и я остался без каши и без любопытных угрызений совести – они сейчас роились, формировались во мне тем быстрее, чем я больше совершал пусть и неправильных, пусть и нечестных грубых поступков – но сопряжённых внешне телесно с опасностью, логически непреклонно идущей расплатой навстречу. Физиология брала своё – Божеское и человеческое – неизменно разделялось – рост тела измерялся линейкой – рост души не мерялся ничем! - ненужная процедура? – я смеялся над своими вневременными находками-озарениями, - как сделаться взрослее? – вот о чём я – наивно? – нерегулярно думал в последнее время – но для чего?.. во имя чего?.. – закланный Агнец? – жертва?.. – я не думал об этом – мысли мои пробивались яркой искрой к чему-то надёжно зашифрованному, неясному – искра освещала пустое гулкое пространство и пропадала в безразмерной бессмыс-ленной бездне, поглощалась бездной, потухала. – Я читал «Бибигона», спал, ел манную кашу. Невидимая необозримая бездна иногда валилась на меня во сне – я с ужасом наблюдал-ощущал несопоставимый физический контраст – я сам, как физическое тело – был в одно и то же микроскопически-маленьким и безгранично-огромным – физика моего малю-сенького тела подвергалась жесточайшей тошнотворной гравитации – я становился хищной опасной «чёрной дырой» и летел в пространстве сна со скоростью света – я сам создавал-рождал и тут же разрушал себя – будучи «чёрной» космической дырой – я затягивал-всасывал себя немыслимой гравитацией в своё нутро и тут же жестоко плющил и растягивал себя в разные стороны невидимой плоскости, затем тошнотворная гравитация собирала моё единое бешено крутящееся месиво в микроскопическое целое – и я опять – плющился собственной гравитацией и растягивался до гигантского абсурдного объёма  - распятый, во сне, я метался в душном тяжёлом жару – и сонный морок рвал и трепал меня до самого утра – разбуженный воспитателем, я ощутил на молочных зубах свинцовую вязкую тяжесть – сконцентрированная сном, она оставалась страшным символическим напоминанием о важном непростом – избранном? – содержательном мучительном сне. Одиночество! – вот что было самое страшное в этом сне – закланность? – кому и за что?!. – физиология тела – вот закланность? – а внутренняя, не по годам растущая волна свободы – она уже сейчас толкала меня на мудрые безрассудные поступки. А может как раз и мудрость? – мудрость жизни, физиологии?!. – вот я уже в школе – перескочив через двухлетний счастливый бездумный интернат! – там научился пить и курить! – ощущение свободы отступило – чтение книг, самоподготовка, карты, и в то же время лёгкая – подозрительная! – учёба на отлично. И вот нормальная – неинтернатовская  - школа – спасибо отчиму! – с братом, в опрятных костюмах! – но и здесь – где оно, заманчивое? – где страшные космические сны?.. -  «я не учился в интернате!» - отрезал-сказал - обиженный - преподавателю в нормальной школе, – «а где ж ты раньше учился?» - ласково спросила пожилая женщина, - она, конечно же, знала мою небольшую возрастную биографию, - и я ответил: «в школе, но другой!» - и она спасительно согласилась – вызвала к доске и – публично – похвалила: «вот, учился на пятёрки, вам бы брать с него пример!..» - и вот уже пятый класс! – толстомордый на перемене толкнул меня в весеннюю лужу-грязь, - простояв неловко раком несколько секунд – я заехал толстомордому в глаз – и тот неожиданно заплакал, а старшеклассники – хохоча! – окрестили меня новоявленным Лермонтовым - было страшно – захватил тяжёлую грязь кулаком и что? – ударить?.. –свобода, уснувшая до поры в моём растущем организме – наркотически вскипела – безвременье! Вот оно! – и толстомордый с испачканной нечистой рожей – отвалил куда-то в сторону – аплодисменты старшеклассников – первая моя награда! – как и прежде – одинокий, но, как оказалось, неожиданно смелый – уже с какой-то взрослой тревогой – ощутил в себе проснувшееся настроение свободы – теперь она меня не пугала! – до какого предела она меня доведёт?.. – я притих, беззлобно прошёлся мимо побитого толстомордого – пожалел его с какой-то ранней взрослой высоты. - Хочешь выбиться в люди?!. - каков вопрос! – я сжимал в руках тяжёлый футляр – спешил на репетицию; планида! – меня приметила учительница пения, представила седому старичку, - тот был ласков и ловко обучил необходимым азам в трудном незнакомом фаготовом деле, - я терпел – «а может лучше на гитаре?» - безнадёжно взывал – а старик хохотал – трепал по плечу – и обещал небесную манну – и я вошёл во вкус – читал литературу по фаготу и уже почувствовал в себе шевеления-ростки честолюбивых фаготовых помыслов… - … а пока – профтехучилище – на токаря! – судьба? – живая «шестиструнка» и холодный мёртвый гитарный абрис детали токарного станка! – станок-гитара! -  кощунственное совпадение субстанций! - защемило сердце! – из железного цеха-мира – на волю! – прорваться! – продраться! – Иудой вынужденным сижу среди подростков-апостолов и готов продать за фагот рябого мастера-Христа и апостолов и сам завод с озабоченным хмурым людским контингентом… как наивен, о, Боже, трудолюбивый мастер, как он ходит тенью за мной и - от чистого трудового сердца? -  верит в меня, как в себя самого… Маска врождённого, видимо, лицедея – внешний талант – талант артиста – насобачился от скуки тесать токарные резцы и опять – слова, слова, слова… - талант признавать свою вину в обмен на реальную растрату рабочего заводского времени… и вот - уже весна и грядут экзамены в музучилище – запустил одним глазом в училищный симфонический оркестр, а другим – в небеса обетованные – а мастер брызжет слюной и обещает райские заводские кушчи!.. – ку-у-да там!!! – В люди выбиться захотел?!. – мечтают обидеть, шпана беспородная дворовая, в наколках, с фиксами, после колоний-отсидки – вот и хорошо! – вырваться, поскорее вырваться из порочного дворового круга – прочь и профтехобразовательную чернь! – туда – в белую кость – в музыканты, в артисты и ведь как – дурак! – был преступно глуп, хотел на гитаре – а на ней виртуозно шпарят знакомые воры «в законе» - «восьмёркой» шарят по струнам ловким пальцем, окольцованным синим наколочным перстнем. Расплата! – расплата души – за молчание, за актёрскую продолжительную игру! – мастер в слёзы! – всё потеряно! потеряно творческое трудовое поколение! – и затем в сторону, обиженный, заступили на место его кредиторы - профтехобразовательные функционеры: - Платите деньги!.. - мистический холод пробрал до костей: - В десятикратном размере!.. – нет покоя в душе артиста! – всё пропало!.. – с нечистым сердцем я отпущен был на свободу.