Мой муж убил себя полгода назад. Просто как-то вечером я вернулась с работы домой, а квартира встретила меня тишиной. Как будто я всю жизнь жила одна. Все вещи стояли там, где мы их оставили. Немытые чашки стояли в раковине, ежедневник лежал раскрытым на столе, не подошедшая рубашка валялась на диване. Комната была живая, но в ней сидела смерть. Я просто сняла туфли в прихожей, убрала их в обувницу и пошла в ванную. Меня с детства учили, что первое, что нужно делать, приходя домой – мыть руки. Он меня встретил уже там. Я сразу поняла, что он уже мертв и его не спасти. Он лежал в ванне, голова на четверть погрузилась под красную воду. Кровь в воде выглядит отвратительно. Жидкость не красная, а мутная. Как будто кто-то развел очень много дешевой гуаши в воде. Даже запах крови меняется. В ванной, где человек перерезал себе вены, пахнет потом, горячей водой с уличной пылью, которую самоубийца принес на своей одежде, баней и медью. Раскаленной медью, начинающей остывать. Этот запах въедается в кожу также хорошо, как запах сигарет.
Я смотрела на своего мужа. Кожа на лбу, торчавшем из-под воды, уже пожелтела. Глаза были чуть приоткрыты, и мутная вода наполовину касалась белков. Я села на пол рядом с ванной, в которой он лежал. Его запястье свешивалось через бортик. Я просто сидела на немытом желтом кафеле и смотрела на ожег на его ладони. Раньше этот уродский выжженный кусочек кожи казался мне символом жизни. Теперь же вся его рука омертвела. Она целиком была мертвой, как и он сам. Теперь мне не было противно представлять, как муж своей ладонью со шрамом трогал бортик ванной, на котором был грибок. Он был мертв. Целиком. Каждой его клеткой тела. Все его тело было мертвым. Я смотрела на него и мне было пусто. Я абсолютно ничего не чувствовала. Думала ли я, что не буду рада смерти человека, разбившего мою единственную мечту. Я всегда хотела иметь любящую семью, в которой нет скандалов. Хотела ту семью, которой меня обделили в детстве. А в итоге мой муж меня бил. Я знала, что он будет меня бить еще до свадьбы. Первый раз он поднял на меня руку за месяц до нее, когда мы въезжали в нашу новую, только купленную квартиру. И моя мечта со звонким треском разбилась. Всю жизнь с этим человеком я босиком ходила по полу нашей с ним квартиры. Ходила босыми пальцами по острым осколкам моей розовой мечты, окрашивая их красным, пачкая кровью ковер, на котором они, неубранные, так и лежали. Я окончательно срасталась с этой квартирой, которая сначала должна была стать мне домом. Я так просто мучительно и красиво умирала, все глубже погружаясь в себя.
Я посмотрела на его чистые запястья. Он никогда бы не порезал руки. Он вскрыл себе вены на бедре. И, возможно, перерезал артерию под коленкой. Я могла бы посмотреть, вытащив его тело из воды. Но у меня не было сил. Все равно я была уверена, что права. Но, думаю, никогда бы не озвучила это вслух. Потому что для этого нужна уверенность. Всегда для того, чтобы что-то предполагать нужна уверенность. А у меня ее не было. Я просто помнила, что когда-то сама рассказывала ему про этот способ смерти. Наверное, глубоко в душе я знала, что когда-нибудь он воспользуется советом. Он был лицемером. Даже в гроб не хотел, чтобы кто-то посторонний видел следы его слабости. Он был непонятным. Я и не пыталась его понять. Думаю, я была действительно плохой женой. Едва ли я поддерживала этого человека так, как должна это делать любящая супруга. Я никогда не ждала его с работы по вечерам. Мне просто было все равно. Мы не были семьей, скорее соседями. Мой муж не стал мне дорогим другом, а я не стала ему милой спутницей в жизни. Получили ли мы что-то друг от друга?
Когда мы с ним только познакомились, он целовал мои щеки и волосы. Я всегда мечтала, чтобы кто-то целовал мои локоны. Такие поцелуи всегда мне казались интимнее поцелуев в губы и секса. Возможно, мне было мало нужно для счастья. Всего лишь, чтобы кто-то целовал мои пряди. Я никогда не чувствовала его любви, но моя убежденность в том, что целуют волосы только любимым, оставалась в моем сознании, и я успокаивалась. Кажется, именно поэтому, когда он позвал меня замуж, я сразу согласилась. А может я просто хотела уехать из дома своей семьи. Не знаю и не понимаю саму себя.
Я обернулась и посмотрела на него через бортик ванной. Мой муж смотрел куда-то перед собой. Я знала, что он уже не посмотрит на меня. Но от взгляда, направленного в толщу воды, мне было только страшнее. Мне все казалось, что он должен посмотреть на меня. И тогда мне бы сразу стало спокойно. Мне всегда было спокойно рядом с ним. Может потому, что я всегда знала, что от него ожидать. Не понимала, почему он что-то делает, чем руководствуется, но его поступки всегда могла предугадать. Думаю, что и жила с ним поэтому. Мне достаточно было спокойствия. А еще я знала, что он меня не оставит и никогда не бросит. Я просто осознавала, что он не уйдет в чей-то чужой дом. Знала, что всегда будет в нашем. Может, он тоже был заперт в этой квартире.
Я никогда не знала, что он ко мне чувствует. А спрашивать его не хотелось. Я была труслива. Почти во всех вопросах, касательно жизни, меня съедала страшная тоска и апатия, из которых я никак не могла выбраться. Но любовь была темой, на которую я боялась говорить всегда. Она была чем-то запретно-чистым. Чем-то, чего мне запрещено было касаться своими грязными руками, что не опорочить и не очернить. Не оставить маслянистые черные пятна на белых тонких материях. Я никогда не была достойна любви, но мне так хотелось ей обернуться и укутаться в нее. Но даже когда кто-то небрежно накидывал мне эти белые ткани любви на плечи, я была осторожна. Если бы хоть кто-то увидел на белой любви мои черные пятная от рук, они бы ушли. Они бы все ушли и оставили меня. А так у меня была призрачная надежда на то, что со мной останутся. Без любви, но продержаться на жалости и привязанности.
Я взяла его за руку. Своей ладонью я ощутила ожог на его. Просто на шрамах кожа всегда другая. Более мягкая, нежная. Когда клетки на выжженной коже обновляются, они всегда тоньше. Мне нравилось касаться этого розового шрамика на его ладони и нравилось его целовать. Он никогда не возражал, хотя этот ожог был его болезненным воспоминанием, преследовавшим моего мужа с пяти лет, когда отчим в первый раз потушил об него окурок. Вообще, это был единственный шрам, который отчим оставил на его теле. Впрочем, каждый родитель ломает своего ребенка по-своему. Но въелся этот шрам на всю жизнь. И то, что это был единственный раз, когда отчим навредил мужу, не мешало мне оправдывать действия своего супруга. Один раз под Новый год он сломал мне руку. А когда я поехала в дом к своей матери и отцу, я говорила, что просто упала, поскользнувшись в душе. Когда же мы посетили его семью в этот же праздник, то никто и не спросил про перелом. Оно было и к лучшему. Мы с мужем встречались со своими семьями раз в год и всегда ездили вместе, после чего быстро возвращались в наш дом. Думаю, это было потому, что в наших родителях мы видели отражения собственных отношений. Было много привычек моего отца, которые я не хотела видеть в своем муже. Но я их видела. И тем не менее, я их все прощала. Кроме одной. Я так хотела любить цветы, ведь моя мама их ненавидела. В доме моего детства и юности цветы не были подарком. Они были извинениями. Когда мы с мужем переехали в наш дом, я стала забывать об этом правиле. Но после того инцидента со сломанной рукой он на следующий день, находясь на работе, прислал мне с курьером огромный букет роз. С тех пор я ненавижу цветы. Он снова сделал их извинениями.
Наверное, мы не были правильной парой. Но когда мы держались вместе, нам было против кого жить. Мы заботились друг о друге, как умели. Я не чувствовала любви мужа, между нами никогда не было страсти, но когда я болела, то он приносил мне лекарства. И когда у меня были проблемы с нервной системой, а врач назначил уколы – то мой муж честно мне их ставил. А еще он никогда мне ни в чем не отказывал. Мы оба работали, и я могла сама покупать себе все, что хочется. Но каждый раз, когда я, шутя, что-то просила у него – он мне все покупал. Даже самые бесполезные вещи. И никогда не упрекал меня. Наверное, это важно.
Я не знаю, сколько времени просидела с ним в ванной. Но в какой-то момент я резко почувствовала, что его рука холодная и одеревенелая. Меня охватил ужас. Дышать стало тяжело, я резко отпустила его руку. Мне было не пошевелиться, голова резко закружилась. Казалось, что меня вот-вот стошнит. Я не могла даже встать с пола, чтобы выйти из ванной и захлопнуть за собой дверь. Единственное, что я смогла сделать – это позвонить в скорую. С третьей попытки ее вызвать. В первый звонок я молчала, открывая рот и просто пытаясь вздохнуть. Я таращилась на своего мужа и понимала, что это уже не он. Это только его тело. Очнулась я только тогда, когда в трубке послышались гудки. Я тут же набрала номер скорой еще раз. Я настолько боялась тела перед собой, меня настолько охватывал необъяснимый страх, что мне казалось, что на меня вылили ведро ледяной воды. Я плакала и не могла сказать адрес. Он как будто просто выпал из памяти. Я просто без конца повторяла имя мужа и говорила, что он вскрыл вены. Я тряслась и в этот момент уронила телефон. Вызов опять оборвался. Это было несправедливо! Нечестно! Мне было тяжело и больно, а вселенная просто была настроена против меня даже в этот момент. Я ничего не могла сделать, я только рыдала, набирая номер в последний раз. Шепотом я проговорила адрес и имя мужа. Имя бывшего мужа. Имя мертвого мужа.
Я не помню, как за ним приехали. Я не помню, как позднее давала показания в отделении милиции.
Я вернулась домой ночью. Зашла в нашу спальню. Я смотрела на кровать и видела, что его место на кровати пустое. «Он задерживается на работе», - подумала я. Разделась, легла на свою половину кровати, положила руку на его подушку. И только тогда воспоминания всего дня начали мелькать в моей голове. Пальцами я почувствовала какую-то пластиковую карточку, которую тут же приблизила к лицу, включив светильник рядом с кроватью. Это было фото с полароида. Маленький квадратик фотографии, на котором мы были вдвоем. Это был снимок, сделанный в июне, в его день рождения. Некрасивый снимок, на самом деле. В тот день мы сняли дом загородом, чтобы отдохнуть на природе. Я готовила его любимый чай с облепихой, чтобы порадовать его в этот праздник. А когда я вышла на веранду, на которой он ждал меня, то мой муж неожиданно достал фотоаппарат. «Я хочу, чтобы у меня остались воспоминания о тебе. Ведь рано или поздно от нашей семьи останутся только фотографии» - сказал он мне тогда.
Я посмотрела на эту фотографию еще раз. И в это момент я поняла. Я осталась одна. Теперь его нет. После него осталась я одна. И только.