предыдущее - http://www.proza.ru/2018/04/28/1264
Когда проходит любовь к мужчине, он становится обыкновенным. Был необыкновенным, а становится обычным, ничего особенного, просто человек. Смотришь на него и думаешь: и что ты дура такая, по нему обмирала? А ты именно обмирала, была возвышенной, светилась от его взглядов и хотела раскинуть руки и лететь, как птица, или хотя бы, как Катерина. И вдруг ничего этого больше нет. Перед тобой просто мужчина, самый обыкновенный, каких полно на свете.
И мир вокруг тебя теперь тоже другой – обыкновенный. Было волшебно, были восторги, а теперь всё обычно. Просто вечер, просто встреча. Просто два человека, почти посторонние друг для друга.
Мы вдвоём проходим в вестибюль, и зеркала отражают нас – просто двух почти посторонних людей: просто красивую девушку с красиво распущенными волосами, просто интересного мужчину в приличном сером кардигане.
Девушка снимает с головы беленькую шапочку с цветком над ухом, пихает в рукав пальто. Мужчина помогает ей раздеться, сдаёт пальто в гардероб. Всё просто и непразднично.
А вокруг-то как раз всё празднично, всё дышит близкой сказкой: стоит наряженная ёлка в центре зала, с потолка свисают флажки и гирлянды, окна расписаны милыми снежиночками… И надо бы это видеть, надо бы этим подышать… Но я холодно чиркаю взглядом мимо, подхожу к зеркалу поближе, поправляю щёткой волосы, вижу, как мы отражаемся на фоне новогодней пестроты - я и моя роковая любовь, из-за которой я, давясь слезами, рыдала ночами бесшумно и неслышно. А потом загремела в больницу с анемией.
Просто перестала есть и спать – и всё. Ничего такого ужасного не было. Ни температуры, ни вирусной инфекции, ни лимфоузлов. Я не ломала конечности и не травилась дрянью. Просто перестала есть и спать. Не хотелось мне.
Не бывает, наверное, такой болезни. Поэтому меня никто ни от чего не лечил. Так что, когда я вдруг на работе тихо соскользнула в обморок между стеллажами, все решили, что я беременна. И после того, как меня привели в чувства нашатырём и опрыскиванием водой из графина, директор музея вызвала меня к себе и долго намекала на моё интересное положение.
Меня тогда отправили домой отдыхать и отсыпаться, но я опять не уснула. И опять сказала маме, что у нас на работе был ещё один, очередной день рождения, я сыта, объелась, устала, и хочу лежать.
А на следующий день опять упала – на этот раз уже прямо на лестнице, и если бы спускалась одна, то точно пересчитала бы все ступеньки и, может, всё-таки сломала бы себе шею, хотя мне тогда было совершенно всё равно. Сотрудница меня успела подхватить – и вот тут уже меня на «скорой» увезли в больницу, и началась кампания по возвращению меня в жизнь.
И уже на следующий день передо мной на краешке кровати сидела моя Милка, льющая из-под чёлки горькие слёзы и сующая мне буквально в рот домашние пирожки с рисом и яйцом…
Меня тогда все дружно и испуганно откармливали: мама тащила в банках горячие мясные бульоны, музейные сотрудники по своим каналам доставали печёнку и дефицитные гранаты, бывшие одноклассники во главе с Милкой выискивали по знакомству апельсины и лимоны, сама Милка несла бесперебойную вахту у плиты, жаря у себя дома горы пирожков – на всю палату. И тогда я вдруг увидела, как много вокруг добрых людей. И какая я дура, что вдруг расхотела жить на свете.
Я смотрю на себя нынешнюю, выжившую, выстоявшую, вполне себе живую и прекрасную, вижу нас рядом и только вот сейчас осознаю, что мы – совершенно не пара. Что-то такое есть в нас, что не позволяет соединиться.
Интересно, а раньше так было? Когда всё было прекрасно?
А вообще-то оно было – это прекрасное? Может, я всё это придумала?..
Расслабляйся и получай удовольствие – учит меня Милка. Наверное, она права. Надо всегда искать хорошее во всём на свете. Я быстро оглядываюсь, повинуясь внезапному порыву, подхожу к ёлке и пытаюсь поймать и впустить в себя детское восторженное чувство новогоднего чуда. Закрываю глаза, вспоминаю себя маленькой, вспоминаю осыпающиеся иголочки, хвойный запах, конфеты на ниточках… Хватаю это чувство и держу в себе, стараясь не упустить.
А потом поднимаюсь с этим чувством по лестнице, и, когда мы достигаем лестничной площадки, музыка прорывается нам навстречу, волнуя и приподнимая над землёй. Всё хорошо, говорю я себе, вступая в двери, предусмотрительно распахнутые передо мной моим спутником.
Нам показывают наши места, и мы усаживаемся.
Наш ресторан не совсем ресторан. Днём здесь обычная столовка для сотрудников близлежащих учреждений. Днём здесь стоят простые столики, за которыми наспех едят рассольник, котлеты с макаронами и пьют компот из сухофруктов. Убирать за собой приходится самим - это зал самообслуживания. Здесь длиннющие очереди, и господствует запах щей. И только красивые шёлковые портьеры на окнах да маленькая эстрада в углу, пустая и незаметная днём, напоминают, о том, что где-то тут может таиться дольче вита.
Время «дольче вита» наступает вечером, и тогда всё преображается. Тёмно-золотые с кистями портьеры сдвигаются, плотно закрывая окна, столики составляются в другом порядке, освобождая пятачок для танцев, и накрываются красивыми двойными скатертями. Эстрада оживает, она словно выдвигается из тихого угла, становится важным эмоциональным центром зала, где тихо и таинственно поблёскивают инструменты, где тихо и внушительно, словно маги, переговариваются музыканты, и оттуда, из многоголосицы настройки, летят сквозь зал, завораживая слух, то упоительное бульканье бас-гитары, то щемящие разливы электроооргана. И уже никто бы сейчас не узнал скромную столовку в этом импозантном, нарядном зале, наполненном чарующей магией живой музыки…
продолжение http://www.proza.ru/2018/05/11/779