Ленинград. Восьмидесятые годы. Закат «развитого социализма». Но ещё, пусть и со скрипом, но работают институты
социальной «справедливости».
В нашем, двухэтажном доме, в старом районе Ленинграда, где я родился и провёл детство и вступил в пору юности, решили сделать ресторан. Нам, всем жителям коммуналок, были предоставлены отдельные квартиры. Наша семья получила квартиру в новом пятиэтажном блочном доме, в уже обжитом районе города. Напротив дома был яблоневый сад, оставшийся от разваливающегося совхоза, часть территории которого город забрал под застройку «хрущёвками». Постепенно все квартиры в доме заполнились жильцами и свободной долгое время оставалась лишь одна, трёхкомнатная квартира, на третьем этаже.
Жизнь в нашем доме потекла своим чередом. Всезнающие бабульки у подъезда рассказывали, что и в новую квартиру въехали три женщины: одна очень пожилая, две других, её дочери, женщины лет тридцати и с ними ещё четырёхлетний мальчик, сын одной из молодых женщин. А, ещё говорили, что они беженцы из Франции. Новых соседей жители нашего дома так и назвали «Французы».
Я в ту пору, заканчивал техникум, и писал диплом. Для диплома мне нужно было напечатать несколько страниц текста. Мама моя вспомнила, что среди заносимых в квартиру, к французам, вещей, она видела и пишущую машинку. В предполуденное время, взяв с собой букет ромашек, я позвонил в квартиру новых соседей. Мне открыла дверь пожилая дама и приняв от меня цветы, выслушав мою просьбу, охотно согласилась мне помочь. Она даже предложила, что сама напечатает весь текст. Соседка пригласила меня войти в квартиру. Мы прошли в маленькую комнатку, которая была настолько мала, что в ней смогли поместиться лишь диван да письменный стол. Над столом, на стене, висела картина, на которой было изображено залитое ярким солнцем и уходящее вдаль, поле алых маков. На столе стояла пишущая машинка. В машинку был заправлен лист бумаги. Слева от машинки стопка уже напечатанных листов, а справа книга, с названием на иностранном языке. Ещё на столе стояла чашечка с недопитым кофе. Я, заметив это, сказал:
- Ой! Вы же сейчас работаете, я могу зайти в другой раз.
- Нет, лучше прямо сейчас, пока дочь на работе, а внук в детском саду. Да и то, чем я занималась, это не срочно. Я просто переводила изданный на французском языке один из моих рассказов.
- Мне бы было очень интересно его прочитать.
- А, знаете что, вы присаживайтесь здесь, на диване, и пока я буду печатать вашу работу, вы сможете заняться чтением. И, хотя это черновой вариант перевода, мне будет интересно узнать мнение молодого советского человека.
Я стал читать лист за листом машинописный текст. И чем я дальше читал, тем больше меня захватывал рассказ.
МОЙ ПАПОЧКА или "ХОЛОДНЫЙ САПОЖНИК"
«Холодные сапожники» — так в старое время называли
сапожников, работавших на улице («прямо на холоду»)
с примитивными приспособлениями. Гиляровский хвалил
работу этих ремесленников («чинили обувь скоро,
дешево и хорошо»)......
В то время, о котором я вам хочу рассказать, многонациональный город Львов, после длительного Австрийского правления, теперь принадлежал Польше. Город стал местом встречи польской, немецкой, еврейской и украинской культур. И, хотя государственным языком был польский, на улице ещё часто слышалась немецкая речь. Треть населения города тогда составляли евреи.
Наравне с дворцом Потоцких, зданием ратуши, «холодный сапожник» Яшенька был тоже городской достопримечательностью. Можно спросить у стариков и они скажут, что помнят ещё с самого детства, как сидел этот еврей-сапожник на площади, у старого рынка, в маленькой деревянной будочке и починял горожанам обувь. Брал за свою работу Яшенька недорого. А тому, кто принесёт ему в подарок старую, уже негодную для ремонта обувь, он делал ещё и скидку в цене за ремонт. Эту старую обувь люди складывали в стоящую позади сапожной будочки большую плетёную корзину, с крышкой. Яшенька шил из этих старых, отслуживших свой век штиблет, маленькие ботиночки для детишек. Обувка детская получалась у него очень искусно и люди её покупали с удовольствием для своих детей, а уж совсем маленькие, то и для кукол или просто ставили на комод, как украшение. Работал он очень аккуратно и споро. На вид сапожнику было лет 50, но он так и оставался для всех горожан сапожник Яшенька. Описание его внешности уложилось бы в одну строку: щёки были слегка небриты, седые усы, длинный холщовый передник, на ногах совершенно «убитые» башмаки, да кожаный картуз на голове из под которого выбивались всклокоченные седые пряди волос. Работал он весело при этом всегда напевая какую-нибудь песенку. Выбор песни зависел от того, кто в данный момент сидел на стульчике, у будки, в одном башмаке, ожидая, когда Яшенька отремонтирует второй. Если это был украинец, то песня была на украинском. Если поляк, на польском. Если армянин, на армянском. Если немец, на немецком. Яшенька выучил песни на многих языках. И, надо сказать, что клиент, расчувствовавшись от такого уважения к нему, часто платил даже чуть больше оговоренной суммы. Яшенька был человеком одиноким. Семью, к своим годам, он так и не создал, а теперь уж и потерял всякую надежду найти свою вторую половинку. Но Господь сжалился над ним и вот однажды. Это случилось в осенний прохладный вечер, когда сапожник уже собрался уходить домой и стал вытаскивать из корзины, принесённую людьми за день, отслужившую свой срок обувь, то он вдруг услышал тоненький писк. «Котёнка подбросили», подумал Яков. Но, тут он увидел, в корзине такое, что заставило нашего Яшеньку подпрыгнуть от неожиданности. Среди старой обуви, завёрнутый в пёструю тряпицу, лежал совсем и не котёнок, а вполне живёхонький маленький человеческий ребёночек, девочка. Сапожник схватив ребёнка на руки, побежал домой.
Яшенька жил на окраине города, в комнате, находящейся в подвале трёхэтажного дома. Комната представляла собой одну большую обувную мастерскую. Повсюду валялись кожаные заготовки для обуви. В одном углу гора старых истоптанных башмаков. Нового человека, если он появлялся на пороге жилища, сразу пробирала вонь, резкий запах пота и кожи. Из вещей, говорящих о том, что здесь не только работают, но и живут, была, в отделённом от всей комнаты занавеской, углу, большая железная кровать с огромными медными шарами на её спинках, стол грубой работы, да небольшая железная печурка на которой можно было готовить какую-то еду.
Яшенька сразу побежал за помощью к соседям. Его, все в доме очень уважали и любили за неунывающий нрав, и за то, что он никогда не отказывал в помощи. А уж обувь-то всем в доме он починял совсем бесплатно. Соседи решили помогать всем обществом растить Яшенькино сокровище. Каждый что-то принёс с собой для ребёночка и конечно предлогал своё участие. Кто-то взял на себя приведение этого подвала в жилой, человеческий вид. Кто-то принёс давно пылившуюся на чердаке колыбельку. В их доме, словно это сделал какой-то шутник - коллекционер, собрались люди разных национальностей. Нашлась и добровольная кормилица, полногрудая украинка Оксана, у которой был свой новорождённый сын. Две Яшенькины младшие сестры, имевшие свои семьи, были потрясены, как они считали, совершенно глупым поступком брата, понимая, какую непосильную ношу тот взваливает на себя. Они в один голос советовали Яшеньке отнести ребёнка в приют. Но, видя как светится счастьем лицо их брата, тоже согласились, по мере своих сил, помогать ему и на первых порах, по очереди ночевать в его комнате.
Яшенька не был религиозным евреем, но всё же иногда, по субботам, захаживал в синагогу. И выбрал он для своей девочки имя из Танаха(еврейской Библии), НетАнья-"божий подарок". Девочку, как его дочь, записали в списки новорождённых, в большой Львовской Синагоге. Но, на всякий случай, Яшенька дал ребёнку и второе имя, Анна. И под этим именем, тоже, на всякий случай, он записал её в списки новорождённых в метрическую книгу церкви «Святого Георгия», как найденную православную сиротку, рождённую в Галичине.
Уж только одному Богу известно, как Яшенька любил свою девочку. Он стал реже выходить на работы к старому рынку, больше работал дома. Так что люди приходили для ремонта обуви прямо в его коморку в подвале. Каждый приносил с собой обязательно подарочек для малышки. Анна Нетанья росла красивым, весёлым, смышлёным ребёнком. Яшенька часто подходил к своей дочурке, целовал её русую головку, вдыхая сладенький детский запах. При этом он улыбался своему счастью. Девочку любили все в доме, каждый старался забрать её к себе в гости. И она в каждой семье была так же любима, как и их родные дети. Да, собственно, соседские дети, видя Анну Натанью часто в своём доме, считали её своей сестричкой. Все соседи старались научить ребёнка какому-то, на их взгляд, самому важному делу. Соседка, старушка Брайна, учила малышку, насколько это возможно для ребёнка, готовить всякие еврейские блюда. Готовить практически из ничего. Главное, чтобы всё шло в дело. При этом баба Брайна говорила с Анной Нетаньей на идиш. Вечно беременная армянка Ануш, жена портного, учила девочку шить, при этом учила её и армянскому языку. Немка Хельга, которая когда-то посещала целых 4 месяца школу для благородных девочек в Варшаве, учила Анну Нетанью хорошим манерам, танцам и немецкому языку. И каждая нянька старалась разговаривать с девочкой на своём языке. Так что Анна Нетанья могла свободно изъясняться, как минимум на 6 языках. В голове у ребёнка была мешанина из разных языков. Порой её было трудно понять, поскольку она могла сказать предложение, которое было «нашпиговано» словами на разных языках. Но уже к 4 годам, все языки разложились в её головке «по полочкам» и она могла выражаться понятно. Но больше всех с девочкой занималась Надежда Петровна, русская женщина, которая приехала во Львов к мужу из самого Санкт Петербурга. Но муж её вскоре умер, а она так и осталась жить в нашем городе. Надежда Петровна работала долгое время учительницей русской словесности в школе при православном храме «Святого Георгия». Детей своих у неё не было и она всю свою любовь отдавала Анне Нетанье. Эта женщина научила её прекрасно говорить и писать на русском языке. Надежда Петровна, часто брала девочку с собой в церковь и та, выучив несколько православных молитв, пела в церковном хоре. Надежда Петровна смогла убедить Яшеньку, что поскольку национальность девочки неизвестна, а он, хоть и еврей, но совсем нерелигиозный, то лучше девочке пройти обряд крещения. Тем более, что Анна записана в метрическую книгу именно этого храма. Молва о еврейских погромах на Украине доходила и до Львова и поэтому Яшенька согласился на крещение дочери. Когда малышка чуть подросла, то она стала настоящей хозяюшкой в доме. Она росла очень доброй весёлой девочкой. У неё для каждого находилось доброе слово. Когда она, например, увидев, что соседка, бабушка Брайна сидит грустная, то неприменно скажет ей: «Какие же у тебя бабуленька красивые зелёные глазки» И бабуля расцветала в улыбке. Очень беременной, мучающейся от постоянной тошноты, армянке Ануш, девочка скажет: "Ты, тётя Анушенька, обязательно скоро выздоровеешь. Потерпи немножечко". И тошнота отступала. И Ануш улыбалась.
Не всё конечно было уж так просто и безоблачно в жизни малышки. Были и детские болезни, и синяки, и разбитые до крови коленки. И когда Анна Нетанья подходила к папочке со слезами, то Яшенька, поцеловав ушибленне место дочки, шопотом просил у Бога: «Господи, помоги моему цветочку, забери всю её боль и отдай эту боль, мне.» И, чтобы Всевышнему было легче понять просьбу, сапожник выучил и повторял эти слова на разных языках.
Иногда приносили Яшеньке обувь свою для починки даже актёры Львовского оперного театра. Он мастерски делал ремонт и сам относил готовую обувь в театр. Когда Анна Нетанья подросла, то Яшенька брал девочку с собой в театр. Малышке очень нравилось смотреть во время репетиций, как танцуют балерины на сцене. Она, в своих играх, старалась подражать танцовщицам. Иногда Яшеньку просили привести в порядок и танцевальные туфли балерин, пуанты. Сапожник сам придумал особенный клей для этих туфелек. Видя, как его дочурке нравится танцевать, Яшенька изготовил и для неё малюсенькие пуанты. Девочка была счастлива от полученного подарка. Иногда Яшенька брал её с собой на площадь, где была его сапожная будочка и пока он занимался починкой чужих штиблет, девочка танцевала на площадке перед будкой. Люди, с радостью, одаривали ребёнка конфетами, а кто-то клал и монетки в маленькую корзиночку, стоящую рядом. Иногда гонорар маленькой балерины совсем даже не уступал тому, что зарабатывал сам сапожник. Все конфетки, которые она получала в награду за танцы, Анна Нетанья раздавала соседским ребятишкам.
Однажды, когда папа с дочкой пришли в очередной раз с готовой обувью в театр, сцена была в этот момент пуста. Оркестр играл какую-то увертюру к балетному спектаклю. Анна Натанья выбежала на сцену и стала кружиться в танце. Её выступление увидел, вошедший в это время в зрительский зал, балетмейстер театра. Он был поражён пластичностью тела ребёнка, музыкальностью её движений. Девочке было предложено выходить на сцену в спектакле, где по либретто участвует маленькая девочка. Сегодня её роль играет взрослая балерина маленького роста. Это выглядит для зрителей несколько комично. Но балетмейстер предупредил, что девочке придётся теперь каждый день по утрам приходить на занятия и репетиции.
Соседи по дому, узнав об этой новости, поздравляли Яшеньку и друг друга с такой удачей для их воспитанницы.
В театре нашлось место и для Яшеньки. Там, при театре создали должность театрального сапожника. Он научился изготавливать пуанты и они были совсем не хуже тех, которые до сих пор покупали за огромные деньги в венской мастерской. И, главное, что он теперь был всё время рядом со своей любимой доченькой. Анна Нетанья оказалась очень талантливой, трудолюбивой ученицей и вскоре ей стали поручать и более сложные балетные партии.
Прошло время, и вот, театр должен был ехать в большой гастрольный тур. И начинался он со столицы Австрии, Вены, потом должен был быть Нью-Йорк. И была это весна 1938 года. Первые еврейские погромы в Австрии. Но, по счастливой случайности, балетная труппа Львовского театра, во многом состоящая из евреев, перед самым началом погромов, отбыла для продолжения гастрольного тура в США и там.........
Кому интересна дальнейшая судьба этих людей, то читайте продолжение здесь: http://www.proza.ru/2018/05/10/924
Фото из интернета, спасибо автору.