Звон смертного часа

 
В моей спальне вот уже который год, словно живое существо, стоят часы с маятником. По словам бабушки, эти древние часы остались ещё со времён Николая. Она также говорила, что маятник в них золотой – хотя, вряд ли; он блестел, когда протирали, но через некоторое время заново мутнел. На верхушке часов стояло гнездо с открывающейся и закрывающейся дверью, и кукушкой. Мой сын, будучи маленьким, как-то оторвал у деревянной кукушки голову; я её склеил, но клюв найти не смог, поэтому птица выглядела уродливо. Пружина под ней ослабла, кукушка уже не могла открыть дверь и выглядывать наружу, да и голос у неё пропал. Поэтому я скрепил дверцу спичкой, чтобы она не открывалась и не уродовала часы...
Короче говоря, эти часы являлись настоящим гипнотизирующим устройством, усыпляющим меня; мои слух и зрение уже давно привыкли к «колыбельной» золотистого маятника, и громкому ежечасному звону часов, напоминающему бой церковных колоколов. Во сне этот звон на меня никак не действовал – словно наглядный шорох под названием Сила Инерции, повисший в спальне, не давал мне скучать… Я уже давно заметил, что доходя до правой или левой мёртвой точки, маятник слегка приостанавливается – мои наблюдения довели до того, что я убедился: справа маятник останавливается на счастье, а слева – на несчастье…  При каждом звоне я, затаив дыхание, прислушивался в ожидании какой-либо вести. И как ни странно, мои желания и дальнейшие события полностью совпадали с движением маятника, и всегда сбывались. Единственное, в чём часы беспокоили меня, это то, что когда маятник останавливался на «счастье», я загадывал желание и настраивал себя на радостную весть, и стоило этой вести запоздать, как мою душу начинали терзать смутные сомнения. Расскажу-ка я вам реальную историю…   

* * *
Я отчётливо помню, как сын Салантура родился в час ночи. Я ещё не спал, смотрел фильм. Когда пришла весть о рождении ребёнка, часы зазвенели, и я увидел, что маятник находится слева… Старушка Имми отрезала младенцу пупок, и назвала его Гулу. Моя жена тоже пошла помогать роженице. Она рассказывала, что старушка Имми положила на пупок младенца металлический рубль и завязала. Пеленая малыша, старушка так сильно натянула верёвку, словно новорождённый собирался встать и куда-то убежать.
- Тётя Имми, ослабь верёвку, она режет ребёнка, - попросила роженица.
- Ничего страшного, - ответила Имми. – Зато конечности у него будут прямыми.
Несчастный младенец плакал всю ночь, не успокаиваясь даже материнским молоком.
Я так сильно заслушался тиканья часов, что не заметил, как Гулу подрос, стал умным, воспинанным юношей. Однажды пришла весть, что Гулу влюбился в неписаную красавицу нашего села – Кифаят. Но его отец был категорически против: “Не хватало только, чтобы ты привёл в мой дом дочь какого-то проходимца! Я женю тебя на Лятифе – твоей двоюродной сестре!” Несчастный Гулу, не осмелившись перечить отцу, не промолвил ни слова, и решил сбежать из села. Ровно в два часа он сел в городской автобус – автобусная остановка до сих пор стоит за нашим домом. Его мать бежала за автобусом, умоляя сына вернуться, но Гулу был непреклонен – заявив, что или женится на Кифаят, или не женится вообще, он уехал в город.   
* * *
Однажды я по болезни остался дома, на работу не пошёл. В три часа пришла весть, что Кифаят украли. Сначала мы подумали, что это проделки Гулу. Но позднее стало известно, что Кифаят украл Бахрам из соседнего села. Не прошло и десяти дней – во время намаза, около четырёх часов пришла весть, что Бахрама зарезали ножом. Убийцу нашли сразу – сначала мы не поверили услышанному, но когда в суде Гулу признался в содеянном, все были поражены: нам бы в голову не пришло, что Гулу способен на убийство.
В пятичасовых «Новостях» сообщили, что Гулу приговорён к 12 годам лишения свободы. Позднее пришла весть, что наш односельчанин прославился в тюрьме и пользуется большим уважением. Всё это нам было невдомёк, но бывшие осужденные, отбывшие наказание вместе с Гулу, приезжали к нам в село, целовали Салантуру руку, дарили Кифаят дорогие подарки. Они рассказывали, что в тюрьме Гулу живёт как король, его все очень уважают. 
Отец Гулу был неизлечимо болен раком. Врач сказал, что более суток не протянет. Как назло, время в тот день было переведено на час вперёд... Салантур скончался в шесть часов утра. Последними словами покойного были следующие: “Скажите моему сыну, чтобы простил меня – это я сделал его несчастным... Если Кифаят согласна, то пускай переедет к нам, как невестка.” Однако, было уже поздно – поезд ушёл. Отец Кифаят заявил, что не собирается выдавать свою дочь за тюремщика.
Кифаят выдали замуж за другого. Было около семи – едва мы успели вернуться со свадьбы Кифаят, как пришла весть, что после нашего ухода в свадебном шатре произошла перестрелка. Жениха убили, а невесту тяжело ранили. Стало известно, что это сделали сокамерники Гулу. Они долго пытались отговорить жениха от этого брака, но увидев, что все уговоры тщетны, решились на этот шаг. «Никто не может отнять у Гулу его возлюбленную!» – с этими словами они пристрелили жениха прямо в шатре, а невесту намеренно ранили. В те дни во всём селе отовсюду раздавались слова “вор в законе”, “криминальный авторитет” и т.д. Все были изумлены неписаными, жестокими законами тюрьмы...
Несчастная Кифаят – такова была её горькая судьба...
Около восьми утра я стоял на остановке и ждал автобус, чтобы поехать на работу. Передо мной остановилась машина скорой помощи, и водитель спросил дом Гулу. Я указал – выяснилось, что привезли тело Гулу. Ходили слухи, что его пристрелили в попытке сбежать из тюрьмы. Но это была неправда – Гулу стал жертвой тюремной разборки.
Мир праху его – несчастный, ни дня радостного в этой жизни не повидал. Старая Имми причитала, обливаясь горькими слезами: “Я же отрезала тебе пупок, я же первой запеленала тебя – почему ты покинул нас в таком молодом возрасте?” Ближе к девяти Гулу обмыли, завернули в саван и крепко связали – и тут я вспомнил слова жены, сказанные в день рождения покойного: “Словно встанет и убежит!”. Мне стало жалко бездыханного тела... 
Кто-то предложил, чтобы Кифаят пришла и попрощалась с возлюбленным. Кифаят пришла – женщины покинули комнату, чтобы она могла спокойно оплакивать покойного. Но Кифаят отказалась входить в комнату, заявив, что боится мертвеца.
Тело начинало загнивать, и мы поспешно похоронили покойного. Голос его матери раздавался по всему кладбищу: «Умоляю вас, не связывайте саван сына слишком туго – он всё равно никуда не убежит… Может, в рай попадёт, мой несчастный сын… Господи, верни моего сына, убей меня, это я родила его на свет несчастным!» - причитала она, вырывая на себе волосы...
* * *
Я неслучайно вспомнил несчастную жизнь, горькую участь Гулу… Два дня тому назад у меня родился внук. Но я не могу радоваться… Мне поручено назвать ребёнка… Когда жена открыла дверь и включила свет, я волей-неволей взглянул на часы – было без четверти два. Жена удивилась, увидев, что я не сплю. 
– А почему ты не спишь? 
– Я вспомнил покойного Гулу, задумался о нём... – сказал я первое, что взбрело в голову.
– Только не говори, что внука хочешь назвать Гулу... – промолвила она с явным недовольством.
– Нет… Этот бедняга был несчастным с рождения… - и тут из соседней комнаты донёсся крик внука. – А почему ребёнок плачет? – спросил я.
– Мать пеленает его... 
– Что?! – вскочил я с места, и нацепив на себя первое, что попало под руку, ринулся в соседнюю комнату. Невестка запеленала двухдневного младенца, как голубца, и туго связала верёвкой. Ребёнок так жалобно стонал, что у любого человека – если он не животное – от этого стона сотряслась бы душа.
– Быстро, распеленай ребёнка! Развяжи верёвку, сейчас же! – я любил свою невестку, как свою дочь, и до сих пор ни разу не повышал на неё голос.  Наверняка, в тот момент у меня глаза налились кровью. Невестка испугалась не на шутку, и развязав верёвку трясущимися руками, отошла от младенца, с изумлением глядя на меня. Я распеленал ребёнка и вышвырнул пеленку прочь. Малыш тут же успокоился, и словно с благодарностью пошевелил конечностями.
– Если ещё раз увижу, что связываете ребёнка верёвкой, глаза вам обеим выколю, понятно? – рявкнул я на женщин. 
– Ты что, с ума сошёл?! Ведь есть же обычай – если не связать, то конечности будут кривыми… – попыталась надоумить меня жена.
– Плевал я на ваши обычаи! Стоит человеку родиться на свет, так сразу же загоняете его в заточение! Пусть у моего внука будут кривые ноги, но лишь бы ему было удобно, находился бы на свободе! – громко крикнул я, осознавая, что перегибаю палку. Бедная невеста со страху прижалась к стене.
Я прошёл в свою комнату, а жена последовала за мной.
– Что с тобой? Почему ругаешь девушку? – буркнула она на меня, крепко держа ручку двери. Я вздрогнул от звона часов –в мои ушные перепонки словно вбили кол. Изо всех сил пнул это бездушное дьявольское устройство – маятник так сильно стукнулся о «несчастье», что кукушка выбросилась наружу. Прокуковав один раз, она двинулась обратно, но я тут же схватил её и потянул к себе. Кукушка не оторвалась – просто повисла на пружине. Не успело это знакомое кукование пробудить у меня сладкие воспоминания, связанные с часами, как я ударом кулака свалил их на пол. От удара у меня щёлкнул палец – я почувствовал, что палец то ли сломался, то ли треснула кость. “Древесина прочная” – подумал я; углы часов отлетели, всё содержимое вывалилось наружу. Хвост кукушки почернел от сырости. Но маятник блестел больше обычного – несмотря на то, что давно я его не протирал. Бросил под ноги уцелевшее гнездо кукушки и начал топтать, как бешеный. Я уничтожил время! Я разнёс вдребезги это дьявольское устройство, ежесекундно измеряющее мою жизнь, и придя в себя, подобрал гурьбой лежащие на полу дощечки и вышвырнул в окно. Обломки часов рассыпались, и я услышал хриплое, порывистое кукование кукушки…   
Жена всё ещё стояла и с изумлением смотрела на меня.
– Выключи свет! – буркнул я и лёг на кровать, и повернувшись спиной к жене, принялся греть охладевшую постель. Прислушался к тишине – было слышно лишь свободное, беспечное чмоканье внука, доносящееся из соседней комнаты... Я ничуть не жалел, что избавился от часового маятника, измывавшегося надо мной на протяжении долгих лет; но деревянная кукушка со сломанным клювом никак не выходила у меня из головы – я не видел её вот уже пятнадцать лет…