Одиночество составит компанию

Галина Фан Бонн-Дригайло
Русским женщинам-иммигранткам с сочувствием и любовью посвящаю.


Любовь – есть  тайна жизни. Она будит в нас очень сильные
и разнообразные желания, но не может их удовлетворить.
                Э.М.Ремарк.

                Часть I.
               
                Из её сумочки  раздалась мелодия. Звонил Антуан. Она подумала, что, как всегда, из Парижа:
–– Бонжур, мон амур! У си, Мари (Здравствуй, моя любимая! Где ты, Мари?)
–– Гуляю по рождественской ярмарке, недалеко от  вокзала.
–– А я рядом, в поезде, уже тормозим на втором пути.
–– Антуан, я безумно счастлива, но почему не предупредить заранее?
–– Люблю делать сюрпризы.
–– Вот и получай сюрпризы: я без макияжа и чесноком объевшаяся против вирусов.
–– Отли-и-чно! Будет аппетитный поцелуй, без привкуса косметики. Я уже спускаюсь по эскалатору.
–– А я иду мимо «Ансонса» – любимого твоего магазина мужской фирменной одежды.
–– Двигаюсь в направлении Starbucks, заходи и заказывай свой кофе с карамелью, а мне…
–– «Эспрэссо» двойной крепости, – засмеялась Мария.

                Но прежде, чем зайти в английское кафе, она спешно завернула в соседнюю парфюмерию  взглянуть на себя в зеркала, поправить причёску, примявшуся под капюшоном. Не удержалась: украдкой обвела контур губ, под рукой оказалась её любимая помада №8 от «Ив сен Лоран», ею же нанесла лёгкий румянец. «Вроде, ничего ещё,  но не забывай, милочка, что он,  ну… скажем так: чуть-чуть моложе, да и  три месяца не виделись», – мысленно поговорила со своим отражением Мария. В заключение подошла к любимым духам с ароматом полевых цветов и сена; тайком брызнула из  пробного флакона на запястье и шею.

                Как вдруг, за витринным окном её взору предстал приметный мужчина. Высокий, стройный, в  чёрной шляпе с умеренными неширокими полями, пальто в модную ёлочку, кожаных перчатках, с шарфом, зонтиком и портфелем. Так выхаживают только по Парижу! Прохожие оглядываются на него. Конечно же, это её Антуан, элегантнейший мужчина! Она побежала к нему навстречу, бросилась на шею и всё прихорашивание –  насмарку; помада размазана  страстным поцелуем. Чуть не задушив в объятьях, нежно прошептал: «Я люблю тебя. Я страшно соскучился». Повеяло таким родным, такая щемящая тоска проснулась в сердце. Так и вошли в обнимку, молча в их любимое кафе. Она уселась в коричневое кресло поудобнее, через пять минут он уже нёс разные сорта кофе, держа в руках массивную и крохотную белые чашки с зелёными буквами Starbucks.  С улыбками, по-детски счастливыми, наслаждаясь кофейными ароматами, пристально всматривались друг в друга. Она первой нарушила молчание:
–– Ты заметно округлился, тебе идёт, стал ещё симпатичнее. Худого я тебя не так сильно любила.
–– Ах ты, врунья, говорила, что я самый красивый французский арабчонок на свете!
–– Ну, это ночью, при луне. Ладно: не округлился, возмужал.
–– Это звучит  красивее.
Мария предложила:
–– Давай, отошлём эсэмэски  моей Антонии и твоему "Мокка"? Он по-прежнему не отказывается от своего детского прозвища?
–– Даже гордится им.
–– Помнишь, как они дружили, как контрастно смотрелись рядом. Твой танцор-красавчик с чёрными локонами и моя длинноволосая снежная королева?
–– Ещё бы! Особенно памятно, когда подходили, взявшись за руки к нам, валявшимся на диване перед телевизором. Антония просила у тебя денег по-русски, якобы Мокка боится спрашивать у отца.
–– Да, да, – подхватила Мария, – а он то же самое говорил тебе по-французски. А потом «с чистейшей совестью» брали в прихожей из наших кошельков деньги  и шли на дискотеку.

                Они одновременно взяли в руки телефоны. Она написала: «Куколка моя! Мы с Антуаном в кафе. Он только что из Парижа. Тебе привет!» Дочь ответила:  «Странно: Антуан мне сегодня снился. Мы в отпуске. Привет вам с Ямайки! Здесь +28. Будем встречать рождество в купальниках». Мокка ответил: «Счастливчики. У вас прохладно, в Касабланке душновато! С наступающим рождеством!»
–– Хорошее было время, когда дети росли рядом. А теперь я одна в чужой стране, –  вырвалось у  Марии и к глазам подступили слёзы.
–– Стоп, стоп, Мари! Не будем добавлять сырости в декабрьскую погоду. У нас всё ещё впереди, а позади полным-полно прекрасных впечатлений! Вспомни, хотя бы, нашу первую ночь в отеле.
Мария махнула рукой:
–– Отлично помню. После танцев и спиртных коктейлей в  ночном баре  «Florentin» мы двинули в гостиницу «Nowotel». Ты  долго искал деньги, я решила: жмот.  Заплатила сама; от усталости подкашивались ноги.
–– Да-а-а, у меня тогда  башка совершенно не работала. Утром понял, что жакет с кошельком оставил в баре. Помнишь, они вернули мне всё, и даже тысячу восемьсот.
–– Правда, здорово?! Думаю, ни в какой другой стране не вернули бы утерянное. А мы с тобой, грешники, ругаем Германию и общаемся на немецком.
–– Не ругаем, просто их суконный язык неблагозвучен для объяснений в любви.
–– Помнишь,  утром я не обнаружила тебя рядом? Думала: ты втихую сделал мне ручкой.
–– Я валялся у ваших ног, мадам! Искал там впечатлений и тепло; пятиметровая простыня заворачивалась в виде покрывала на одеяло.
–– Мерзляк! Африка! Больше всего ты изумил меня в Москве,  проснувшись  в сувенирной заячьей шапке-ушанке с пятиконечной звездой. Я чуть не свалилась с кровати от смеха.

                Им было так хорошо, так легко дышалось вместе! Даже просто молчать, подглядывая жизнь неспешных прохожих и суетящихся продавцов за окном, любоваться на интернациональные рождественские теремки, украшенные ёлочками, бантиками, шариками, со множеством сувениров-безделушек, наблюдать шарманщика, расположившегося почти по центру улицы со своим инструментом. Кое-кто угощался заморскими закусками с пылу-с жару, многие подогревались горячим  «Глювейном». Мария сказала:
–– И всё-таки я очень люблю этот праздник.  Самое холодное, тёмное и неуютное время года европейцы делают таким прелестным!
–– Я тоже люблю эти дни. Помнишь,  Мари, как мы растерялись в рождество в Дюссельдорфе? Когда батарейка подсела на твоём телефоне.
–– Как же не помнить; отыскав меня, на радостях подарил целых три  флакона  духов «Gucci–2», оставшихся в магазине. Уверял, что они дефицитные даже в Париже.
–– Главное, что ты осталась довольна.
–– Кстати, ты тоже не меняешь привычек, я бы узнала тебя с закрытыми глазами по запаху духов «Экзюпери». 

                Мария смотрела на его свежайшую рубашку хорошего качества, на чёрные, отливающие лаком, часы «Радо» на смугловатой руке, знакомый портфель-чемоданчик из лакированной  кожи с золотым висячим замочком, стоящий рядом на подоконнике. Она видела его сквозь своё внутреннее знание, сквозь тайну. Ей нравился он, и всё, что – на нём и всё, что принадлежит ему, и всё, что с ним связано. Как он умел держаться, как элегантно носил  вещи! Антуан, взглянув на часы, сказал:
–– Уже 17.30. Японский ресторан открылся. Пошли.
–– Можно и попроще – в китайский, я не так одета.
–– «Во всех ты, Льюбушка, нар-ръядах хо-р-роша!» –  почти пропел он на  русском с ударениями на последних слогах.

                Часть II.

                Они зашагали вниз по главной улице, пересекли треугольную площадь. В витринах дорогих бутиков красовались ёлочные шары, искусственные снежинки, дизайнерские товары–украшения. Задержались у манекенов жениха и невесты.
–– Это у нас ещё впереди, –  пообещал Антуан.
–– Не смеши. Хватит с нас марокканской свадьбы. Как бы ты выглядел в этом цилиндре?
–– Как трубочист, – нашёлся он и они дружно рассмеялись.

                Поднялись в лифте, совершенно бесшумном, зеркальном, лишь прикоснувшись к горящей кнопочке с цифрой три. Вышли. Справа – китайский ресторан, слева – японский. Мария, выразительно поведя зрачками по сторонам, остановилась в нерешительности, словно всё еще раздумывала в какой из них направить стопы. Но Антуан уже решительно тянул её за руку налево. Улыбающиеся, ненавязчиво приветливые японочки в облегающих кимоно нежных расцветок,  изящно, женственно-гибко встречали их поклонами, помогли раздеться, проводили к столику. В рождество здесь особенная красота и атмосфера:  в напольных вазах – деревца цветущей сакуры словно натуральные, на столах – живые белые орхидеи, тарелки в форме лотоса, скатерти, скульптурки, занавески. Всё  в сдержанной, мягкой единой цветовой гамме. Сладковатый запах свечей смешался с ароматом хвои рядом стоящей ёлочки. Уселись напротив друг друга. За окнами ветер колыхал уже зажжённые лампочки, развешенные на деревьях.  Антуан смотрел на её отражение в стекле:
–– Не шевелись; полюбуюсь твоими ресницами в профиль.
–– Лучше ты не шевелись, сфотографирую на фоне гейш.

                Заказали солидный ужин на двоих; оба проголодавшиеся. Японцы умеют творить чудеса на глазах. Повара в красных колпаках выкатили стол-печку и стали готовить на горящем пламени в их присутствии мясо нежирных сортов, птицу, рыбу, креветки и всякие супчики. Всего по чуть-чуть и вкус божественный! Антуан вдруг стал серьёзным:
–– Я купил по-дешёвке старый дом на заброшенном острове в океане, недалеко от Касабланки.
–– Кто в нём будет жить? Тебе ведь ещё далеко до пенсии.
–– Я постараюсь уйти досрочно. Это будет мой сюрприз, Мари! Посмотри фотографии. Я уже создал проект и начинаю через месяц перестройку.
–– И в чём же сюрприз?
–– Я соединю все стили. Всё лучшее, что я в жизни видел. Здесь будут арки Востока, Петергофские ступенчатые фонтаны, комнаты с экзотичными растениями, как в зимнем саду…
–– Мечты, мечты, где ваша сладость?
–– Не веришь? Я сделаю всё, чтобы осуществить это. Представь только тот чудный день, когда всё будет готово, как я задумал, и к нам в гости пожалуют  родственники! Антония с греком и гречонком, Мокка со своей чертовкой мулаткой. Увидишь, она фотомодель! Наоми Кэмпбелл! Мои братья из Парижа с семьями…

                Слушая его, восхищаясь полётом этой горячей души, Мария, в который раз думала: «Не в ту страну она переехала; ни один немец не покорил её сердце за столько лет жизни в Германии.  Все они скудны в эмоциях и рациональны, как-будто, запрограммированы на всю оставшуюся жизнь. Исторически немецкие бюргеры никогда не выпячивались, жили с расчётом. Отсюда –  скучное поведение, минорное отношение к одежде. Не любят яркости, спонтанности, а к талантам, кажется, питают пренебрежение. У них достойно почтения только то,  что приносит реальные деньги. Когда видят её  акварели на выставках, спрашивают: «Какой доход от этого хобби?» Оденешься необычно, красиво, по моде, значит ты не их человек. Не только горячо любимого Марией А.П.Чехова приводила в уныние  «сплошная безвкусица» немецких женщин. До сих пор  бросается она в глаза  иностранцам, особенно, мужчинам-славянам и французам. К счастью, эмоциональнейший, непредсказуемый Антуан абсолютно противоположен образу размеренного немца!
 
                Часть III.

                Его красавицу-мать, светлокожую марокканку  полюбил француз, работавший на монтаже  комплекса культурного центра  в своеобразном, пользующимся на то время популярностью у хиппи-туристов и поклонников "Битлз" городе Марракеш. Весёлый, бравый, он  без раздумий  женился на вдове с двумя детьми. Ровно через девять месяцев родился слегка смугловатый, кудрявый Антуан – четвёртый ребёнок. В семь лет он пошёл в школу в Париже. Там, далеко, на солнечной родине, окружающие любили его, восторгались светлой кожей, а здесь поддразнивали загореленьким. Он прибегал домой, намыливал лицо и тёр щёки, чуть ли не до волдырей, в тщетной надежде побелеть до цвета сахара. Стал сам себя перевоспитывать: обезьянничал, перенимая манеры поведения своих французских сверстников. Почти на отлично учился. Выпрашивал у отца деньги на модные  безделушки, отказываясь донашивать вещи от старших братьев, матери запрещал категорически покупать ему одежду не в его присутствии. Особое внимание уделял обуви. Привычка к аккуратности и манера красиво одеваться, помогавшие ему  избавляться от комплексов, останутся у него на всю жизнь.

                В юношеские годы Антуан страстно увлекался театром,  ставил  любительские спектакли на своей новой родине. Но с особой любовью в стране  детства – Марокко, где проводил школьные, а потом и студенческие каникулы. Он одинаково прекрасно владел и французским, и арабским, уважая историю и культуру обеих стран.  Судя по его рассказам, фотографиям и видеофильмам, это было самое счастливое время его  жизни! Собирался поступать учиться на режиссёра или журналиста. Но французская родня рассоветовала, особенно его двоюродная тётя, заведующая кафедрой математики, противилась:
––  Журналист. Режиссер… Это несерьёзные профессии, поступай к нам на новый факультет: организация механизированной обработки экономической информации. Получишь современную профессию, будешь сидеть за вычислительной машиной, нажимать на клавиши и…
–– … и представлять, что они чёрно-белые от рояля, – иронизировал Антуан, но, в конце концов, почему-то, поддался на их уговоры.

             Поначалу его раздражали сокурсники на занятиях и в общежитии, куда он заходил к своему марокканскому другу. Все сидели с калькуляторами в руках, листками со множеством цифр, расположенных столбиками. Занимались табулированием (подсчётами). Он не находил ни с кем из них общих тем для разговоров. А формулы дифференцирования и интегрирования по ночам снились ему в виде длинных летающих змей. По субботам он с бОльшим удовольствием ходил к другому товарищу в студенческое общежитие гуманитариев. Там жили, собирались и проводили танцевальные вечера будущие режиссёры, актёры, журналисты,  художники. Иногда за беседами задерживался  у них до утра. Но бросить свою экономику так и не решился, боясь огорчить родителей.

               Во время учёбы в университете его педантично, с завидным постоянством завлекала сокурсница  Хэлга, немка, уроженка Нордхайм-Вестфалии. Она  нравилась ему за интерес к Африке и за то, что тоже была  из многодетной семьи. Обучила его немецкому языку, а после окончания университета они поженились. Он стоял перед выбором:  начинать карьеру в качестве служащего марокканского банка во французском Лионе или вторым заместителем директора в немецком Дюссельдорфе. Супруга проголосовала за Германию. По приезду Антуан почти сразу пожалел о своём плохо обдуманном  решении. Она чувствовала себя на родине, как  золотая рыбка в аквариуме, а он всё больше разочаровывался и в ней,  и в немецких порядках,  и даже в погоде. Он рассчитывал, что она родит ему, как минимум,  четверых детей, о чём мечтали ещё во время учебы. Но в Германии она передумала, ограничившись лишь одним:
–– Посмотри вокруг, кто из нормальных немок в наше время рожает? Многие вообще отказываются от этой дурацкой идеи.
–– Расскажи ещё мне про карьеристок при живых здоровых мужьях принимающих «анти-бэби»  и берущих готового ребёнка из приюта, – укорял супругу Антуан.
–– А потом бедняжки, брошенные на попечение кого попало, страдают. Наших бабушек не заставишь сидеть с внуками; они вечно в своих клубах  или в путешествиях.

              Подобные  споры-дискуссии между супругами возникали довольно часто в первые годы совместной жизни. А когда их единственному сыну Андрэ исполнилось пятнадцать лет, Антуан с Хэлгой единодушно решили развестись; они уже давно стали неинтересны друг другу. Как и принято в бракоразводных делах в Германии, им дали год разлуки на раздумья. Жена сразу съехала на другую квартиру со своими любимцами персидскими котами, на шерсть которых у него была аллергия. Приходилось по утрам роликом снимать её с пиджака перед тем, как отправиться в банк на работу. Как известно, в Германии банковские служащие одеты, как женихи на свадьбе, и имеют по 25 костюмов в шкафу.  Их сын Андрэ остался жить с отцом; стопроцентным немцем он себя не чувствовал. Темпераментный парень больше всего на свете увлекался танцами, побеждал на всех конкурсах подряд. Считал, что он взял гены не от матери с отцом, а от марокканского дедушки. И он не виноват, что его арабская кровь оказалась сильнее немецкой и французской!
 
                Часть IV.

                Антуан вздохнул с облегчением, «сбросив немецко-кошачье иго», и в сорок «с хвостиком»  почувствовал себя  мужчиной в расцвете лет, полным сил к новой жизни! Вскоре тёплым июльским вечером, какие в Дюссельдорфе бывают не часто, он встретил Марию. Она поднималась по эскалатору к  остановке «Савенштразе» во всём белом: облегающей строгой юбке и романтичной полупрозрачной блузке.  Бросилась в глаза её женственная фигура. На улице обогнал, оглянулся, встретились взглядами и сразу расхотелось идти  на  встречу с марокканскими друзьями в старую часть города Альтштадт. Он позвонил им, что задерживается на полчаса по уважительной причине, а сам поспешил за нею в «PIANO-BAR» на Королевской аллее моды.

                В тесном, но уютном, с дорогим убранством кафе, стоял рояль и звучала живая музыка. Седовласый пианист с шикарной густой шевелюрой и прекрасным  тембром голоса исполнял «Бэса мэ мучо» – знаменитое ностальгическое произведение по утраченной любви. Антуан занял  крошечный столик рядом с незнакомкой, очаровавшей его с первого взгляда.  Залюбовался  отражением её изящных белых рук на столешнице из тёмного стекла. Они опять встретились взглядами. «О боже! Сколько в глазах грусти и печали! Как-будто,  собралась тоска всего мира», – отметил он про себя и, не удержавшись, обратился к ней:
–– Вы,  похожи на ту женщину, которая сочинила эту песню. Случайно,  музыку не пишете? У вас такие грустные, умные глаза... и руки подходящие для игры на пианино.
–– Но грусти и ума недостаточно. Надо иметь талант.
–– Мне даже хочется назвать вас её именем,  Консуэлой, – тихо прошептал он возле её уха.
Она взглянула на него почти безучастно, немного подумав, ответила:
–– К музыке, к сожалению, таланта нет. А зовут меня Мария.
–– Очень приятно, Антуан. Мари, у вас есть талант любить. И не говорите, что нет, я это вижу и чувствую, – произнёс он уверенно и страстно.
–– Боже, как банально, – произнесла она и равнодушно отвернулась.
Он резко приподнялся со своего места. Глядя в упор сказал:
–– Простите, Мари, если я вас обидел, но Вы же сами понимаете, что я прав. Я даже скажу более того: что бы вы ни делали, вы всё делаете талантливо!
Она хотела попросить, чтобы он не лез ей в душу, но промолчала. Пианист продолжал петь, наигрывая нежные мелодии. Они просто сидели и слушали. Он любовался  её  почти правильным профилем с бархатными ресницами и уже чувствовал, что не уйдёт отсюда без неё и никому не позволит её обидеть.
 
                Ему показалось, что она  беззащитна и много страдала. По мнению великих классиков страдания дают человеку возможность расти, как личность. Они ведут человека к совершенству, – фантазировал он.  Движения её гибких рук с длинными  пальцами и неброским маникюром  начали сводить его с ума. Антуан уже представлял, как она обнимает ими его за шею. Притом,  развязные и курящие женщины не в его вкусе. Она не курила,  отпила лишь пару глотков красного вина. Он очень волновался, но сделал решительную попытку увести её с собой: «Хотите сюрприз, Мари? Я приглашаю вас в общество известного художника, искусствоведа народных промыслов и путешественников из Северной Африки. Это в десяти минутах ходьбы, в кафэ «Мадрид».
Она слегка  улыбнулась. Он осмелев, добавил:
–– Интересный вечер и безопасность гарантирую.
Она, конечно же, мысленно сразу согласилась, но сказала:
–– Доверяю не вам, а художнику, поскольку я тоже художница.
Друзьям он сразу же отправил SMS:
–– Ждите сюрприз – общество интересной русской женщины.

                Часть V.

                В небе светила полная луна. Антуан и Мария шли держась за руки,  как старые знакомые по средневековым улочкам Альтштадта, выложенными каменной брусчаткой. С трудом пробирались они сквозь весёлую, шумную  публику любителей пива, которые  пили стоя и сидя  на лавках под густой зеленью деревьев,  под навесами. Напевая маршевые мелодии хором,  они отбивали такт по деревянным столам массивными пивными кружками. Из распахнутых дверей кнайпэ с весёлыми криками «Оле! Оле!»  выкатывались бочонки с пивом. В душном летнем воздухе стоял его запах.

                В кафе «Мадрид»  ей представились друзья Антуана. Искусствоведом оказался владелец  художественного магазина «Марокко»  Азис. Художник Али действительно имел звание почётного Германии, состоял в браке с немецкой художницей; 20 лет, как имел гражданство. Африканскими путешественниками – два деловых араба из Касабланки. Они работали на фирме, поставляющей в Дюссельдорф особенные сорта рыб для японских ресторанов. Элегантные друзья-бизнесмены уже заждались  Антуана. Он почти сразу завёл с ними  деловые банковские разговоры, а заодно краешком глаза подсматривал за Марией. Она заняла место  у стойки бара между художником  и искусствоведом, которые наперебой оживлённо её развлекали. В благородстве художника Антуан был уверен, а вот шармантный ловелас Азис, скучающий уже лет двадцать с немецкой женой, опасен! Потом вшестером пили одинаковый сорт вина, но зато как долго пробовали, выбирая. Официант всё приносил и приносил бутылки с новыми сортами и чистые  фужеры.

                В тот вечер Мария впервые по-настоящему смеялась за последние два года. В течение этого времени она потеряла троих мужчин, искренне любивших её: отца, мужа и взрослого здорового сына. А совсем недавно и своего наставника, шеф-редактора городской газеты. Скупой на похвалу, он взял да и сказал ей по телефону накануне ухода в мир иной: «Повторяю, в четвёртый раз повторяю. Ты замечательная писательница! О тебе ещё люди узнают. Попомнишь мои слова». Но не смотря на высокую оценку её первых рассказов, жизнь в последнее время для Марии, словно остановилась, утратила не только все оттенки, но и смысл. Антуан, сам того не зная,  начал излечивать её от тяжёлого душевного недуга. «Он, кажется,  начинает мне нравиться», – удивлённо отметила про себя. Она болтала обо всём оживлённо и с интересом, неважно о чём. Еда ей показалась вкусной и даже экзотичной:
–– Такой крупной рыбы с толстыми рёбрами я никогда ещё в жизни не ела.
–– Мы, кажется, тоже, –  Антуан, подмигнул художнику.
Как оказалось впоследствии, то был молодой кролик. После этого, каверзного для Марии случая, у них с Антуаном появится традиция: она будет заходить на кухню, выбирать понравившуюся ей рыбу, а повар тут же, на глазах, будет зажаривать её.
–– Я приглашаю Вас на выставку моих работ с презентацией в следующую субботу в 10 утра в музее Гёте, – сказал Али, подавая ей пригласительный билет, – придёте?
–– С большим удовольствием! До встречи! А сейчас мне пора. Я возьму такси.

                Она стала прощаться. Все пятеро друзей выстроились в ряд. Поочерёдно галантно целовали ей ручку, благодарили за приятно проведённый совместный вечер и даже сыпали восторженными комплиментами. Мария шагнула в сторону дверей к выходу, но, вдруг, резко обернувшись, кинулась к Антуану и страстно поцеловала его в губы. Друзья зааплодировали! Официантка ревниво пожала плечами: «Странная женщина... Зачем-то вернулась, поцеловала». Антуан, как заворожённый, пошёл за ней следом. Фонари, луну и звёзды уже сменил ранний нежно-сиреневый рассвет. Они шли взявшись за руки по набережной Рейна. На душе было легко и блаженно. Свежий, прохладный ветерок с безбрежной реки, как-будто, дарил им второе дыхание и надежду на счастье вдвоём.
               
                Часть VI.

                Их дружба началась скоропалительно и бурно, вскоре в выходные дни они уже  не расставались. Двое суток в конце недели проводили поочерёдно то у него в Дюссельдорфе, то у неё в Эссене. Антуан относился к приготовлению пищи очень серьёзно: звонил в Париж, Марракеш или Касабланку к родственникам уточнять рецепты. Была ли это рыба, плов «Кус-кус», или мясо ягнёнка. Дочке  Тонечке нравилась  его запечённая рыба, фаршированная зеленью петрушки с лимонным соком, оливковым маслом: «Это не рыба, это –  поэзия», – нахваливала она еду. Мокка с порога  спрашивал пирожки или пельмени, говоря при этом: «Мне надо срочно погасить голод!». Дети сильно подружились: ходили за ручку,  танцевали на вечерах и дискотеках, вместе ездили на гастроли молодёжных  музыкальных ансамблей,  экскурсии. Однажды, они  привезли из Веймара – родины Шиллера и Гёте,  своим «старичкам» подарки: скульптуры поэтов и два путеводителя по  парку-музею на русском и французском языках.

                Расстались Антуан с Марией на неопределённое время также неожиданно, как и встретились. Глупо это было или правильно, они не поняли. Так уж, случилось. Он был плотно занят работой и «подводными камнями» своего бракоразводного процесса. Ей недоставало  внимания и она засомневалась в искренности его чувств. Надоели разговоры о банковских клиентах, о замечательной дойче марке, которую немцы теперь профукали, о повышении процентов на  ипотечные кредиты и уж, совсем она не хотела слушать о проблемах с  его всё ещё законной женой. Она решила, что  любовь их покидает, а возможно,  она и вовсе иссякла. В очередную пятницу в канун православной пасхи, совпавшей с католической, Антуан, как показалось Марии, сухо и сдержанно, без прежнего пыла, назначал ей встречу,  на что она сообщила, что для прочего разнообразия жизни собирается провести вечер с одним господином в солидном  казино «Hohen syburg» под Дортмундом.

–– Ты с ума сошла, Мари! Ты не знаешь, какая это заразная болезнь казино!
–– Представляю. По Достоевскому. Но хочу утолить любопытство, увидев это  собственными глазами. Тем более, там будет праздничная еда с устрицами, а красивые девушки-зайчики с ушками и хвостиками будут всем раздавать подарки, –  поддразнивала она его.
––  В последний раз предлагаю тебе вместо казино  русский ресторан в Дюссельдорфе с праздничной программой. Решай, пока не поздно.
–– Спасибо, я подумаю. Но до одиннадцати вечера я буду в казино.
–– Ты продуешь содержимое своего кошелька гораздо раньше.
–– Мой солидный кавалер разрешает мне проиграть до  тысячи. А он будет в это время пить шампанское и любоваться мною.
Мария понимала, что несёт чушь несусветную, но остановиться почему-то не могла.
–– Знаешь что? Ты просто дерьмо! – закричал он в отчаянии, хотя тут же пожалел, проклиная свою арабскую вспыльчивость.
–– Сам дерьмо! – вырвалось у Марии.

                В ответ на доселе неслыханную дерзость с её стороны, Антуан помчался в аэропорт и взял билет до Парижа. Мария хотела возбудить ревность с целью освежить отношения, но ошиблась. «Значит, тому и быть, значит, суждено», – успокаивала она себя и отправила эсэмэску текстом  русского романса: «С тобою быть, – вот жизни цель, но одиночество прекрасней!» Он, конечно же, понял всё буквально. Ответил: «Успехов в казино, творчестве и одиночестве!» Антуану было вдвойне обидней; он готовил ей сюрприз  к лету: переезд в город её мечты – Париж. Он сидел в их любимом кафе «Квазимодо» небритый, много курил и, кажется, изрядно напился. Через край нахлынуло на него забот в последнее время. Какой-то русский иммигрант сиплым голосом под гитару исполнял песню, так любимую Марией, под названием «Москвичка»:

                «Заполнит праздничный Париж вино французское,
                А ей пригрезится Москва белым-бела.
                Она хоть бывшая, но подданная русская,
                Она такая же москвичка, как была…»

                На душе у Антуана стало ещё тоскливее. Мучимый ревностью, не смог сдерживать слёзы. Заказал следующий фужер шампанского. Потом окончательно уставший, решил поправить настроение, поехал на такси в «Мулен Руж», где им с Марией было  всегда так весело и комфортно. Но полуголые красотки  в синих и розовых перьях на сцене  его не успокоили, не развлекли, не спасли от мрачных мыслей. Ему везде мерещилась его русская Мари! Приземлился в баре. До чёртиков напился! Не помнил, как оказался в объятиях путаны, а потом – в её постели. Как нарочно, позвонила Мари в самый неподходящий момент…

                Наутро Антуан  казнил, бичевал себя: «Да, я  – свинья, разве можно так поступать с женщиной, которой ты, возможно, недостоин. Красивым и талантливым – надо столько внимания! Вероятно, этот неизвестный ему господин,  имеет больше шансов сделать её счастливой? Зачем я ей? Откуда возьмёт она вдохновение? От моей грустной, озабоченной и вечно усталой физиономии?» Подойдя к зеркалу, с отвращением посмотрел на себя и изо всей силы стал хлестать по щекам. С тех пор он и остался в Париже. Шефом марокканского банка уже был подписан приказ о его  переводе из Дюссельдорфа. Мокка приехал вскоре, как только закончилась последняя четверть в школе.

                Часть VII.

                Для Марии это был удар почти физической силы. Шок! Ей не так уж необходимо было его ощущать, видеть, но хотелось быть уверенной, что он думает  о ней, скучает. Она убеждала себя, что это временная передышка, что пока  счастлива и без него. Написала крупным шрифтом плакат, повесила на видном месте в прихожей комнате: «Если у женщины есть крылья, она должна обязательно полетать!» Наконец-то, можно насладиться свободой и сколько угодно путешествовать! Благо всегда есть дешёвые билеты в Рим, Лондон, Мадрид, Париж, Вену, Афины, на Мальорку! Летай – не хочу! Она спонтанно покупала билеты, а утром, превозмогая сонливость, лень и дождь,  шла к электричке, проклиная себя: «И куда ты опять чудачка, тащишься с тяжёлым чемоданом, нормальные люди спят в такую рань».

                Поначалу в местах отдыха  мысленно делилась  свежими впечатлениями с Антуаном, даже покупала открытки с марками. По старинке писала ему, но, почему-то, не отсылала. Бывало, что плакала, спрятавшись у подножия скал на песке, опустив ноги в тёплое море. А уже по приезду –  загорелая, окрепшая, похудевшая от плавания и недоедания, говорила себе: «Молодец, Машка! Так держать! Дорога – это не мука, не беда. Дорога в наше время  – это то, что делает нас интересными людьми!" В аэропортах Европы чувствовала себя, как дома на своей кухне, и гордилась этой уверенностью. Заодно внимательно  присматривалась ко всему в разных странах, засыпала с наушниками, до поздна изучая языки. В общем, собирала материалы для своей будущей книги, которую давно хотелось написать. Но для настоящего взлёта вдохновения ей не хватало  звонков Антуана и дочери. Тонечка тоже  неожиданно уехала, поселилась у Эгейского моря, рядом с полуостровом «Святой Атос», где зародилась православная вера. Мария не пыталась противиться её выбору, только спросила:
––  Чем тебе Себастьян не угодил. Красавчик. Высокий. Отличник. Из обеспеченной, культурной  семьи.
––  Ха-ха-ха! –  рассмеялась дочь, – Ты хотела породниться с немецкой семьёй? Зачем??? Ты, ведь, мама, слишком русская…
––  А ты уже нет. Хотя и родилась в Москве. Помнишь, как старший брат учил тебя Родину любить?
––  Многие русские предпочитают любить её из-за границы. Уеду по твоему примеру. Я люблю Валантиса, только он меня понимает,  и мне неважно в какой стране он живёт.
–– И как же тебя будут там величать?
–– Также, как в Германии. Только с ударением на предпоследний слог. 17 января у греков День святой АнтонИи.
–– Теперь мне придётся учить ещё и греческий, – вздохнула Мария.
–– Не обязательно; в их семье все умеют говорить по-немецки. У них много лет был ресторан в Гамбурге. Лучше посерьёзнее продолжай заниматься английским.
–– А внуки пойдут… Как же я с ними  без греческого?

                Осенью она пошла в «Фольксхохшуле» и записалась на платные греческие курсы… Так Мария осталась одна в Германии, не считая сына, который ушёл из жизни в расцвете сил и мужской красоты. Часто ходила к нему на немецкое кладбище. А по выходным, когда всё и вся закрыто,  её душу  пудовой гирей давила тоска,  невыносимая, удушающая, и она бежала к нему поплакаться о своём одиночестве. Шла пешком через зелёное поле, собирая крохотные белые маргаритки в букетик, слёзы лились безудержно  вместе с рифмой,  как-будто Бог её посылал:
«Нет, не стала я родной в стороне совсем чужой.
Не сбылись мечтания в сказочной Германии».

                Потом шла  по асфальтовой дорожке, слегка в горку мимо надгробья голландско-немецкого мужа. Могила сына – в хорошем месте: с краю, под цветущим фиолетовым кустом, напротив – лавочка. «И тут ему «повезло», – думала Мария, – в жизни он был такой везунчик!» Очень скучала по нему, не могла поверить, что его больше нет. А также по-прежнему  гордилась тем,  что родила и воспитала двоих детей – сына и дочь, как мечтала в детстве и юности. Считала, что женщина без детей – человек без прошлого, без биографии. Поэтому долго на вопрос: «Сколько у вас детей» отвечала: «Двое. Сын и дочь. Сын временно отсутствует».
       
                Боролась, как могла, с захлестнувшей все её думы, депрессией. Заставляла себя читать классиков, мыслителей, философов, внушая, что тот, кто не любит одиночества, не любит эмоциональной свободы, что одиночество – это экология души, очищение раздумьями о жизни. Но её хандра не  проходила. Проснувшись, она видела давивший  на рассудок шкаф до потолка, длиной во всю стену, с развешенными в два этажа нарядами, теперь раздражающими её своим количеством; потому что, если понадобится любимая чёрная юбка, её не найдёшь. Та же припылённая настольная лампа, та же картина – подарок Антуана – с портретом мусульманки: лишь глаза и бубенцы на лбу. Каждый день одно и то же! Случаются дни, когда тебя никто не видит, никто с тобой не говорит и не заметит, если ты исчезнешь. Как-то в семь утра раздался звонок в дверь.
–– Кто это? – спросила в домофон.
–– Это я, твой сын любимый. Открой, мама.
–– Вэр ист да?/кто там/, – переспросила громко и строго по-немецки.
–– Э-э-эх, – раздалось в ответ.
Нажала на кнопку звонка, но этот "кто-то" не пришёл. Так и не поняла, кто же это был? Возможно, кто из его друзей злобно над ней подшутил? Но ведь у неё, вроде, нет врагов; она со всеми приветлива и добросердечна. Этот случай стал постоянно присутствовать в мыслях и требовал пояснения.

                Часть VIII.

                Но  спустя полгода после той фатальной пасхи, Марии позвонил художник Али. Спрашивал, продолжает ли она писать акварели, рекомендовал, где лучше устроить выставку и, как бы, между прочим, пригласил  в гости в свой загородный дом, где будет много творческих людей. Она очень обрадовалась, целую неделю примеряла наряды своего гардероба. И каково же было потом удивление Марии, когда она узнала, что присутствует на юбилее его любимой, единственной, немецкой жены-художницы Карин, где собралось очень много  марокканских друзей. Сердце забилось учащённо: Антуан должен непременно быть здесь. Гости прибывали, а его, к сожалению, нигде не было видно; спрашивать  – неловко.

                Мария уже по-настоящему опечалилась, когда, вдруг, над их  усадьбой у леса закружил вертолёт с раскачивающимся на тросе автомобилем. Описав три круга, вертолёт с грохотом и ветром  начал снижаться, осторожно опуская малолитражный дамский «Мерседес», перевязанный красной подарочной лентой, на их зелёную поляну. За рулём сидел улыбающийся Антуан и рукой приветствовал гостей. Все бросились к нему, обливая брызгами шампанского, а Мария  воскликнула: "Боже! Антуан! Тебе не было страшно?" И тут же закрыла лицо дрожащими руками. Он передал ключи от машины Али, а тот вручил их своей любимой жене. Поблагодарил верного друга за смелость и проделанную работу. Мария даже не сомневалась, что  идея, наверняка, принадлежит «мастеру сюрпризов»  её Антуану.

                С тех пор у них началась вторая фаза отношений – телефонно-самолётная. Мария прибывала самолётом или поездом в Париж при первой возможности в его небольшую квартирку. Оттуда из окна был виден кусочек главной улицы  Шампс-Элизсэ. Он мчался в Германию и на машине, и на поезде, и на самолёте. Бывало, что встречались в аэропорту других стран, где проводили совместно отдых,  путешествуя там по экзотичным местам и историческим местностям.

                Наконец-то они прилетели в Марракеш –  город в Северной Африке, на родину Антуана и его предков по материнской линии. Ей давно хотелось посетить эту  богатейшую древней историей страну "Тысячи и одной ночи". Ажурно-белоснежный аэропорт МЕНАРА произвёл на Марию, успевшую побывать во многих странах, удивительное впечатление! Оказывается, он относится к десятке лучших в мире! В его архитектуре – новейшие технологии современности и восточный шарм. В придачу – гостеприимство персонала; их сразу же угостили бесплатным чаем, чтобы скоротать время в ожидании чемоданов. Остановились на ночь в отеле, а наутро, взяв машину напрокат, отправились в родовое арабское селение, где жило много родственников Антуана.

                Пришлось играть маленькую шуточную свадьбу, иначе им не предложили бы совместное ложе. Мария хохотала от щекотки, когда кисти рук "подруги невесты" разрисовывали ей хной. Узоры, якобы, привлекают счастье и процветание в  жизни, а супруг видит в этом ритуале призыв к любви и приглашение к удовольствию. Антуан рассказал ей, что в  Марокко девушки на выданье делают татуировки хной на многих участках тела, но показывают всей деревне только на руке. Этим она сообщает всем мужчинам, что готова к супружеской жизни только с одним. Весь мотив татуировки хной идёт от традиционной росписи и при этом несёт эротическую символику. "Подруги" надели "невесте" на шею, руки, пальцы блестящие украшения. Она сидела в кресле-троне под белоснежным балдахином в ярко-зелёном длинном кафтане с малиновыми цветками кактусов и в белой  прозрачной косынке из шёлка, закрывающей лицо до самых плеч. Кстати, на всамделешной свадьбе. по словам Антуана, невесту переодевают до семи раз в течение вечера, а также меняют ей причёску и украшения. Приглашённых бывает до тысячи человек.
 
                Родственницы-марокканки в честь Антуана и Марии напекли восточных сладостей с мёдом, пряностями, чай заваривали листьями свежей мяты в серебряных чайниках. Тонкой струйкой разливали его в крохотные металлические стаканчики. Сахар у них символизирует счастливую жизнь. Молоко, финики, апельсиновая вода – символы чистоты. На главное блюдо –  "плечо барашка", а  вместо хлеба – клейкий рис отправляли правой рукой в рот. Ни грамма спиртного! По правилам петь, слушать музыку, танцевать на свадьбе должны без перерыва. Чего и придерживались дети и молодёжь. 

                Часть IХ.

                После совместно проведённых отпусков они разъезжались по домам: Мария – в Германию, Антуан – во Францию. В первые дни отдыхали друг от друга. Она сразу бралась за творчество, но продуктивно ей работалось только у греческих берегов, а ещё лучше в родной России. Когда приезжала к маме,  то, несмотря на неудобный диван, зимний холод или  осеннюю распутицу ей было  уютно и легко на душе. В бывшем кабинете отца Мария раскладывала на массивном старомодном письменном столе свой ноутбук,  развешивала одежду на деревянных  тремпелях кустарной работы, которые вместе с шифоньером он заказывал на местной мебельной фабрике. Зубную щётку, шампуни, косметику  несла в ванную комнату, после чего говорила: «Мам, вот теперь я опять дома. Лёгкий дискомфорт меня только забавляет».

                По ночам  долго не засыпали на пару со старенькой матерью. Та на 90-м году жизни горевала о её скоротечности,  о болезнях, увядании тела:  «Подойдёшь к зеркалу, а там не ты. Вот и Лидия Смирнова, актриса кино, тоже возмущалась - старость это такая гадость!». А Марию волновал вопрос интегрирования на чужбине: почему многие, в особенности, молодёжь, становятся  сразу иностранцами, быстро  приспосабливаясь к новой жизни. Кто смел, как дитя,  путём проб и ошибок быстро движется к цели. Один прыжок в обжигающую ледяную воду и моментально согрелся! Тебе тепло, как дома у родной печки и радостно, как на своём 18-тилетии! Вот и её  доченька Антонина перенесла не только второе переселение, но и второе крещение: из католички (поскольку церковь была рядом и одноклассники все до единого  католики) в православную. Большинство же наших людей обживается  неспешно, оставаясь, как бы, на полпути. Наверное, она принадлежит к таким…

                После длительного перерыва, в суровые для России 90-ые, Марию посетило неизвестное ей доселе чувство неуверенности во время поездки в родные края. Будто, попала не на Родину, а в неизвестную  доселе страну с новыми порядками. Резал глаз контраст с фешенебельным Дюссельдорфским аэропортом. А в кассе Павелецкого вокзала ответили, что билетов  нет и не будет, да и, вообще, их почти не бывает. Выход на платформу был заперт на ключ. «И откуда взялись эти ворота,  раньше их не было?» – поражалась Мария. Испуганная, растерянная,  горевала она, сидя на ярко-розовом чемодане. Он собрал толпу цыган, как мотыльков на свет: пришлось крепко держаться за сумочку с кошельком.

                Неожиданно, к ней подошёл «проводник», предложил ехать в купейном вагоне, но по завышенной стоимости. Она с радостью согласилась. Он отпер ворота, впустил и снова запер их на ключ. Проводил её в последний вагон, указав на верхнюю полку, сказал: «Вот ваше место, давайте рассчитываться». Вагон оказался общим. Вскоре, нахлынувшие  лавиной  пассажиры, уже дрались за места. Все были с огромными клетчатыми сумками, чемоданами, пакетами, маленькими детьми, просившимися в туалет, который был заперт надолго. Мария вспомнила их последнее с Антуаном путешествие по железной дороге на бывший датский, а ныне немецкий остров Зюльт, где чистый туалет не замыкался, где проводники не заставляют собирать постельное бельё и не будят до последних минут. Лишь могут утром, осторожно постучав в дверь, сказать: «Душ свободен. Можете принять, если желаете».

                Но постепенно под стук колёс всё само собой утрясалось. Люди проявляли дружелюбие: «Мой мальчик подвинется к стеночке, укладывайте рядом своего мальчика», «Угощайтесь пирожочком», «Я вам займу очередь в туалет». Марию уже ничего не раздражало, не пугало, а приятно удивляло, как  быстро чужие люди, недавно переругавшиеся, превращались почти в милых родственников. Лишь в зловонный туалет она пойти не решалась. Вышла из вагона на станции Ржава, спросила проводника:
–– Поезд, как и раньше, стоит здесь сорок минут?
–– Да.
–– А где здесь туалет?
–– Да вот он, на первом перроне.
–– А меня не грохнут?
–– Я посторожу.

                От хлорки чуть не задохнулась, резало глаза. Выскочив на свежий воздух, Мария побрела по липучему  перрону, мимо кустов цветущей сирени. «Господи, хорошо-то как!» – вырвалось у неё.  Запахи расплавленного асфальта, раскалённых шпал и сирени навеяли на неё воспоминания  детства, когда они жили почти на станции. Ходили с младшей сестрёнкой собирать лоскутки на шпалах между рельсов. Ими машинисты вытирали руки. Все девчонки отстирывали их от масла и солидола, а потом шили куклам платья. «Вот тебе и первые звоночки ностальгии», – усмехнулась она.
 
                Как-то, приехав в родной город, Мария встретилась со школьными  подругами на вечеринке и остро почувствовала их неприятие. Россия не умерла во мне. Она со мной, и живёт  не только в моей ментальности, – взволнованно рассуждала она сама с собой, – и какая это роскошь общаться на родном языке! Я душою с ними,  но я  надышалась другим воздухом, я уже другая, поэтому стала им чужой. А как было радостно при первой встрече спустя столько лет после окончания школы-интерната! От восторга теряла дар речи, обнимала всех без разбору. Целовала, визжала со слезами на глазах от счастья! Вела себя естественно, свободно, как привыкла. Для фотографии уселась на колени бывшему однокласснику, обняла за шею.  Почувствовав неодобрительные взгляды вокруг, спросила свою тёзку, сидящую напротив:
–– Ты что сверлишь меня взглядом?
–– Думаю,  если бы ты жила здесь, то выглядела, как я: забитой и рано постаревшей.
–– Не валяй дурака; ты выглядишь ничем не хуже, – слегка солгала Мария.
Но не все такие великодушные, как её тёзка.  Мария их понимает: это – самозащита. Они не хотят  показаться глупее и примитивнее оттого, что почти ничего в жизни кроме работы и своих дач не видели. Они хотят доказать, что они тоже  чего-то достигли. Овладевали профессиями, растили детей, читали книги, набрались опыта, могут обо всём судить так же, как и она, столько повидавшая.

                Порою после непредвиденных препятствий в России с досадой ощущаешь, что хочешь в Германию в свою уютную квартиру. Где горячую, холодную воду, электричество, отопление никогда не отключают, где всё работает, как часики! Однажды, потеряв всякое терпение на сложном перекрёстке без светофоров, сумела перейти улицу, рискнув остановить движение, размахивая кулаками в красных перчатках. Честно говоря, ей всегда бывает приятно в первые часы и дни по прилёту в чистую, благоустроенную, вежливую Германию  после провинциальных обшарпанных подъездов, грубости, откровенного хамства и ленивой медлительности чиновников, продавцов. А после агрессивной ауры толпы соотечественников Марии бывает жутковато в поездах, автобусах, на вокзалах. Её красивый фирменный чемодан тому причина и свидетель. «Полюбуйтесь, иностранка, с Украины, – с издёвкой подсмеивались однажды  москвичи в переполненном автобусе. Один сказал: «За х..ми они туда за границу едут!» На Родине становится тоже неуютно.  Так что, она чужая и здесь, и там, как и многие мятущиеся русские люди по всему белу свету. Да и не только русские.

                Часть Х.

                Путешествуя по миру, Мария любит смотреть в окна поездов, экскурсионных автобусов, чаще – в илюминаторы самолётов или необъятную даль с палуб кораблей. Где я живу? Где я проснусь завтра? Чья душа во мне? – Спрашивает она  себя и сама отвечает: Русская! Я родилась в России, в Средней полосе, а могла бы родиться совсем на другой земле. Например, в жаркой пустыне, где родственники Антуана, или неподалёку от места жительства  белых медведей, где упокоен прах её первого мужа – моряка загранплавания,  или  вблизи тёплого моря  под  шум волн и крик чаек, где теперь живёт её ненаглядная Куколка-доченька. Но от географии мало, что меняется в человеке. Мысли, чувства, привычки, увлечения и страсти – вот, что означает моё Я. Перед глазами возникает образ Антуана. Прекрасного, любимого и такого же одинокого, с детства разрывавшегося между Европой и Африкой, до сих пор мятущегося, как и  она. В последний раз он, особенно, нежно и трогательно прощался с нею:
–– Держись, Мари! Я знаю, как тебе трудно одной, после большой семьи, –  его глазах увлажнились.
–– Одиночество составляет компанию, – она изо всех сил старалась держаться молодцом, – я знаю, Антуан, что у тебя тоже кроме работы нет ничего серьёзного там, во Франции. Неведомая сила влечет каждого из нас туда, где мы оставили свои корни.
               
                Где он сегодня? Неважно: в шумном ли Париже или в знойной Африке на заброшенном острове у её берегов, где он мечтает построить дом и поселиться вместе с нею. Мария чувствует на расстоянии в какие минуты он думает о ней. Но пока не идёт на полное сближение, знает: чтобы принести подлинное счастье мужчине, надо быть самой наполненной счастьем. Со своей стороны, Антуан думает приблизительно то же самое. Он не уверен в себе. Он  только ведёт себя так, как-будто вполне  счастлив, скрывая внутреннюю неудовлетворённость  за  внешней элегантностью. У него нет твёрдой убеждённости, что  Мария захочет с ним постоянно жить и будет счастлива несмотря  на сказочную бирюзу-голубизну-синеву вод Атлантического океана, безоблачное небо и яркость солнца 360 дней в году.

                Её место, как на том сложном перекрёстке без светофора. Когда удаётся вырваться, она летит  на Восток, в Россию, где мама, дорогие кровные родственники, старые друзья, бывшие коллеги-журналисты. Потом  мчится  на Запад в  Германию, там упокоен сын, второй муж. Там – тоже близкие родственники по праздникам, заставляющие её говорить и думать по-немецки, талантливые друзья. А  курсом на Юг  – дочь, внук, очень эмоциональный, послушный и подвижный, как и она в детстве, приобретённая греческая родня и море туристов из бывшего СССР, с которыми всегда есть, что обсудить на пляже или в своём ресторане под бутылочку лёгкого вина Рицина на самом родном языке - великом-могучем, звучащим для неё, как нежная  мелодия. Она не в силах, да и не имеет права, бросить всех и жить только для Антуана.

                Пусть будет всё, как есть. Он приедет. Обязательно приедет неожиданным сюрпризом, она пожурит его за это и тут же обрадуется. Они встретятся, где придётся, спонтанно, как он любит. Очень сильно  соскучившиеся, с массой новостей и множеством новых мыслей-раздумий о жизни, они расскажут друг другу всё и тогда время, в течение которого не виделись, не будет считаться разлукой. Они проболтают  под ресторанный ужин до самого закрытия. Она с издёвкой в шутку спросит:
–– А каковы твои дальнейшие планы? В каком отеле намерен ночевать?
Он понарошку ответит обиженно:
–– Как? Я приехал к тебе. Мне на работу в понедельник…
–– Неужели? Тогда останавливайся у меня, но уговор: слова любви просьба  говорить только по-французски!
–– Мерси пур сэт шармант суаре! Жё тё ракомпань  жюскё ше ву. (Благодарю вас за приятный вечер! Я провожу вас до дома).
–– Мерси, месье. Мерси, мон амур Антуан. (Благодарю, месье, спасибо, мой любимый Антуан).
–– Парле рюс ля мур, мадам. (О любви – лучше по-русски, мадам).
–– Пожалуйста, по-русски:
                «Я знаю, что ещё вернусь,
                Слезой дождя тебя коснусь,
                В порыве страсти и любви,
                Как ветром, волосы твои
                Взлохмачу трепетной рукой
                И буду звать тебя с собой».

 
Отрывок из стихотворения Э.Петрова.
На фото: акварель автора "Белые розы", 50х60см.
Германия. 2000 год.