Весной ко Дню Победы я ищу в сети военные новости. Именно новости, время идёт, и уж какие, казалось бы, могут быть оттуда издалека новости, а они всё продолжают приходить.
У меня до недавнего времени даже и фотографий ни одного, ни второго деда не было. С войны они оба не вернулись, но по разным причинам: один погиб, второй ушёл от бабушки к другой женщине.
Похоронка на погибшего деда пришла его родителям, а не бабушке, почему - я поняла, только разыскав оригинал "Донесения о безвозвратных потерях начальствующего и рядового состава Первого краснознамённого стрелкового полка 99-й Краснознамённой стрелковой дивизии с 18 по 31 января 1942-го года" в архиве Минобороны, где в специальной графе "ФИО и адрес жены или родителей" чьим-то аккуратным бисерным почерком были указаны только адрес и имя прадеда.
Скачала лист с таблицей на 25 имён, сканированное изображение чёрно-белое и заметно, что другими, более яркими чернилами поставлены галочки у каждого имени и теми же чернилами отмечены номера партийных билетов у тех, у кого они были.
Петренко Иван Ананьевич, лейтенант, полковой инженер, 1916-го года рождения, из Новгород-Северского района Черниговской области родом, там же и призванный, погиб 22 января 1942-го года и был похоронен в селе Александровка Ямского района Сталинской области, а птичка возле его имени, третьего в списке, очевидно и означала, что похоронка послана по указанному в последней графе адресу.
Почему писарю из полковой канцелярии неизвестен был адрес жены погибшего - дело за давностью тёмное, земляков деда в этом списке погибших нет, но, возможно, в полку они были, или сохранились письма от родителей с обратным адресом.
Бабушка жила в другом районе Черниговской области, Семёновском, дед до войны был учителем, приехал туда на работу, так и познакомились, и призвали его в армию ещё до войны, вскоре после рождения моего отца, в 39-м году. Бабушка со своей матерью и сыном остались в Орликовке под немцами, точнее, под румынами, но после освобождения она искала деда и через знакомых нашла его следы, получала пенсию на сына, но место гибели и погребения так и не узнала до смерти, не видела своими глазами этот документ, из рук в руки до неё дошло только, что "погиб под Москвой" (когда на самом деле Сталинская область - это нынешняя Донецкая).
Свёкор со свекровью были недовольны её инициативой, им тоже пенсия по потере кормильца была не лишняя (платили по выбору либо жене, либо родителям), и впоследствии участия в воспитании внука не принимали, дед не единственный сын у них был, второй сын, Павел Ананьевич Петренко, гвардии рядовой, награждённый медалями "За боевые заслуги" и "За победу над Германией" остался жив, женился и обзавёлся детьми. Уже в академии, на каникулах после первого курса, отец познакомился с дядькой, но прочных отношений с роднёй его отца у него (и тем более у нас) не возникло.
Растить отца бабушке помогала её мать, прабабушка Елизавета, и вернувшийся с войны из долгого плена и отсидки за него, вымоленный прабабушкой, старший брат бабушки Павел Тихонович Гавриленко. Первая жена с войны его не дождалась, а от второй, послевоенной, детей не было.
И для меня с братом, когда мы появились на свет и стали с любопытством в нём осматриваться, этот орликовский дед Павел был единственным в семье мужчиной-фронтовиком, но фронтовиком особенным, без наград и рассказов о войне.
В плен он попал в начале войны, в сентябре 1941-го года на Западной Двине, служил в кавалерийском полку 29-й армии. Лошадь под ним была убита разрывом снаряда, а он контужен, чудо, что выжил, в лагере был не только в Германии, а в Эстонии с Норвегией, у нас отсиживал-отрабатывал ещё два года на Горьковском автозаводе.
Вернулся домой только в 1947-м году, отделился-женился и работал в одном лице заведующим и продавцом единственного в селе магазина. Рассказывать о войне дед Павел не любил, ветераном войны его не признали, никаких наград и льгот он не имел, а про жизнь в плену молчал или плакал. Мы-то с братом в детстве ни о чём его и не спрашивали, позже со слов отца узнали его военную историю, и нашла я "Донесение об освобождённых из плена от 04.08.1945-го года".
Отец жалеет, что не попытался ему помочь реабилитироваться, но, говорит, сам дед Павел не хотел, считал безполезными эти хлопоты. До войны он из процветающей до коллективизации Орликовки, села в 400 дворов, как и многие в селе и родне, "добровольно" уехал в Сибирь, в Омскую область, там и женился в первый раз, оттуда был призван в армию, а вернулся с войны, из плена и отсидки за него на родину, к матери.
Когда прабабушка умерла, а отец выучился, женился и обзавёлся детьми и собственным домом, бабушку он из Орликовки забрал, и дед Павел с женой, бабушкой Кулюшей (Акулиной), остались нашей единственной деревенской роднёй. Приезжала я к ним в последний раз перед Чернобылем, на университетских каникулах, в августе 1985-го. Ночевала на сеновале: ночь была душная, грозовая, и в хате не спалось мне.
Это и запомнилось: ночь, звёзды, душистое колючее сено и частые безмолвные зарницы на горизонте. И орликовскую речку, Ревну, не забыть: дивная, чистая и тёплая, с заводями и мелкими местами с песочком на дне, с длинными водорослями, рыбками и прочими чудесами была эта речка, можно было часами по ней плавать. Заплывёшь вперёд, ляжешь на спину, и Ревна несёт тебя, как ёжика в тумане.
Бабушка Кулюша вскоре умерла, и дед после её смерти перебрался жить к другому племяннику. Я их больше никогда не видела и на их могилках, вообще в Орликовке, больше никогда не была.
Орликовские виды, запахи и вкусы помнятся мне как во сне: горница с вышитыми рушниками, лавки, печка. Хлев с сеновалом над ним. Висели ли в красном углу иконы? Не помню. Рушники помню, а иконы нет, я хоть и ездила уже в ту пору в археографические экспедиции на Печору к староверам, где научилась общаться со стариками, вот и собралась одна навестить своих деревенских стариков, но некрещёной ещё была, и не помню, чтобы от них что-то о Боге слышала.
Помню только вкус деревенских кушаний из горшков, из печки, ухваты у нёе. Вкус парного молока, яешни с салом, какой-то особый покой в горнице (не только телевизора, но и радио в ней, как помню, не было, одна благодатная тишина). Добрые морщинистые лица и большие натруженные руки этих двух стариков, и никаких слов. То ли они всегда мало говорили, то ли смущены были моим неожиданным появлением, не знаю. Их молчаливые туманные образы с немым укором смотрят на меня.
Первое время после возвращения на родину в Беларусь я мечтала доехать до Орликовки и промечтала до начала войны, когда с моим просроченным российским загранпаспортом туда невозможно стало попасть, раз только проехали в Крым, пока ещё был он украинским и ходили туда поезда.
Никак не могу съездить в посольство в Минск оформить новый загранпаспорт, что-то оторвалось в душе с началом войны, всё жду у моря погоды: когда наступит мир, и можно будет съездить и на могилу родного деда Ивана Петренко под Донецком, и на могилы деда Павла с бабушкой Акулиной в Орликовку.
Второй дед, Дмитрий Георгиевич Бартошкин, закончил войну майором гвардии, начальником политотдела тыла 6-ой гвардейской армии Второго Прибалтийского фронта, и не сразу вернулся домой. Только в 46-м разыскала его вернувшаяся домой с войны старшая дочь Кира, мамина сестра. Она была 1928-го года рождения и бабушкина старшая сестра, вдовая бездетная Наталья Комякова, забрала в конце войны её к себе в санитарный поезд, где была старшей медицинской сестрой.
Кире только 17 лет было, но она, как и бабушка, дошла до Германии и впоследствии награждена была орденом Отечественной войны второй степени (в 1985-м году этим орденом наградили всех живых на тот момент ветеранов войны).
Дед вернулся в семью, на пепелище, но когда бабушка забеременела восьмым ребёнком, бросил её и ушёл к другой, там ещё родилось пятеро детей, и у бабушки родился мальчик. Четыре дедовых брата: Алексей, Арсений, Владимир, Сергей Бартошкины, - не вернулись с войны, один за всех понаделал детишек.
Но не задалась новая жизнь, посадили за растрату, потом по амнистии как фронтовика выпустили к 40-летию революции, и по семейному преданию он из тюрьмы пришёл не к новой жене, а к старой. Младшему его сыну от бабушки тогда уже 10 лет было, а в той семье мал мала меньше, и бабушка его не приняла:
- Иди к своим детям, а эти мои.
Дед с ними уехал в Карелию, там и умер, узнала бабушка об этом из официального извещения о причине прекращения выплаты алиментов, не было ещё 18-ти младшему сыну Валентину.
Я родилась, когда Валику 15 лет было, теоретически могла ещё деда повидать, но не довелось ни живым, ни могилу, никто в семье не знал, где она. Нашла только его наградные документы: на медали "За боевые заслуги" и "За победу над Германией" и на орден Красной Звезды.
Процитирую:"14 июля сего (1944-го) года товарищ Бартошкин получил задание обеспечить отгрузку боеприпасов со станции Боровая (в районе Городка) в адрес станции Полоцк и выполнил задание на 3 дня ранее намеченного срока, отгрузив при этом 153 вагона вместо 104".
Остальной текст про моральную устойчивость, политическую выдержанность, преданность делу партии Ленина-Сталина и непримиримость к нарушителям воинской и партийной дисциплины, упоминаются ещё предыдущие награждения медалью "За боевые заслуги" и медалью "За оборону Сталинграда".
Местом рождения деда в наградных документах названа станция Яблонна, предместье Варшавы. Родился он в 1907-м году, затруднений с перемещением по территории Российской Империи из одной губернии, Могилёвской, в другую, Варшавскую, не было, но как и зачем там оказались его родители, неизвестно, скорее всего на строительстве железной дороги, которое там в то время велось.
Национальность свою он всегда указывал "белорусс" (тогда так, с двумя "с", её писали), и до войны его родительская семья, а после войны сёстры жили в бывшей Могилёвской губернии, впоследствии - Гомельской области.
Сведения о четверых братьях деда: Алексее, Арсении, Владимире и Сергее Бартошкиных, - я взяла из печатной Книги памяти, Минск, 2000 год. Все пятеро братьев были призваны летом 1941-го года, и судьба троих из них: Алексея, Владимира, Сергея - определилась тем же летом: "пропали без вести", возможно, в составе одной и той же части, попавшей в окружение и не сумевший пробиться к своим.
Больше повезло Арсению Георгиевичу Бартошкину, 1913-го года рождения, попавшему в 369-й стрелковый полк 212-й дивизии 80-го стрелкового корпуса 61-й армии. Он хоть и был контужен уже 26 июня 1941-го года, но в окружение и плен не попал и без вести не пропал.
До декабря 1943-го года его боевой путь был отмечен только ранениями, а затем в течение года - тремя орденами, Красной Звезды и Отечественной войны II и I степени, последний - посмертно. 11 октября 1944 года лейтенант Бартошкин погиб под Ригой и был похоронен в братском захоронении на проспекте Бривибас в микрорайоне Берги.
Похоронка, согласно "Донесению о безвозвратных потерях", была отправлена его матери Бартошкиной Елене Семёновне на станцию Кувандык Чкаловской (Оренбуржской) области, и только из этого документа я узнала, куда эвакуировалась прабабушка. Небольшой красивый городок у склонов Южного Урала.
Как она пережила похоронки на четверых сыновей, был ли ещё жив в то время прадед, вернулась ли она на родину из эвакуации - неизвестно. В живых остались трое её детей, мой родной дед Дмитрий и две его сестры, Мария и Лидия, помогавшие бабушке и племянникам и после того, как дед ушёл к другой.
Помогал бабушке растить детей и её родной старший брат, бездетный, Сергей Петрович Комяков, майор, военюрист II ранга, награждённый медалью "За отвагу" и орденом Красной Звезды, воевавший в составе 188-й стрелковой дивизии 3-го Украинского фронта.
Его я немножко помню по детству, больше по фотографиям, на которых сижу у него на коленях, умер он в середине 60-х.
Единственными фронтовиками, с которыми я долго вместе жила, были бабушка и тетя. Бабушка Наташа прожила 80 лет и умерла в 78-м году, тетя Кира 79, умерла в 2007-м, похоронены рядом.
Бабушка умерла в сентябре, когда мы с братом только вернулись от них с каникул на учёбу в Сыктывкар, и мама не взяла нас на похороны. А тетю Киру при мне хоронили с воинскими почестями. Замуж сразу после войны она вышла тоже за военного, сменила фамилию с Бартошкиной на Гусева. Поездила за ним по всему Союзу от Севастополя с Мурманском до Вильнюса, но после распада Союза пришлось им из Вильнюса уехать на родину в Беларусь, здесь и умерли-погребены.
Дядя Володя был партийным и некрещёным умер, а у бабушки Наташи муж был поляк, Людвиг. Погиб он ещё в 1918-м году, когда бабушке было 20 лет, и больше замуж она не выходила.
За всеми их могилами я ухаживаю, а поминаю в церкви только крещёных в православии. Тетя Кира крестилась за несколько лет до смерти: до войны бабушка под влиянием партийного мужа детей не крестила (да и церкви ни одной перед войной не осталось открытой во всей Восточной Беларуси), а после войны крестила всех младших, одна взрослая Кира и осталась некрещёной, крестилась же под влиянием моей подруги.
Была у меня подруга Леночка Троян, круглая сирота. Мама у неё умерла, когда она консерваторию в Астрахани заканчивала, Лена только на могилку к ней приехала, не попала на похороны и осталась без квартиры, родительская не приватизирована была, и государство её отобрало. Ей дали комнату в общежитии от училища, куда устроилась она преподавать, пару лет она там пожила, а потом уехала обратно в Астрахань, где у неё остался духовник.
Пока Лена жила в Сыктывкаре, мы очень дружили, она меня сменяла в чтении Псалтири над гробом моего погибшего брата, и тетю Киру, прилетевшую на похороны любимого племянника, убедила креститься. Тогда мне не до наблюдений было, но догадаться, что могла сказать Лена тётке, могу. Мне она всегда первой при наших размолвках говорила:
- Посрамим сатану!
И подходила мириться-обниматься. Наверное, и тётке сказала прямо, что если та не хочет в пасть к сатане - нужно отречься от него и принять Христа.
Позже мне довелось общаться с москвичами из фонда благоверного князя Александра Невского, воцерковлявших ветеранов войны. У них другие были методы: приобщали стариков ко святыням, возили в паломничества, знакомили с монахами-старцами - ветеранами войны, с теми им проще было найти общий язык, многие крестились, а крещёные - воцерковлялись.
На всё промысел Божий. От своих родных ветеранов никогда никакой агитации я не слыхала, ни "за родину, за Сталина", ни религиозной, молчаливые были они люди. Только плакали под военные песни. И очень нас, детей, любили, последнее отдавали. Бабушка Наташа свои военные награды, их у неё много было, вместо игрушек нам, детям, отдала, так что я ни разу их на ней и не видела.
И если попытаться кратко выразить, что они были за люди, то получится - добрые. Добрые - добрые, а войну вытянули и победили. На войне доброта тоже нужна, только там она другим словом называется - самоотверженность.
Читаешь наградной лист и сразу не верится, что это про бабушку Наташу: "Под налётами вражеской авиации товарищ Комякова никогда не покидала своего боевого поста и организовывала помощь раненым и пострадавшим от бомбёжки.
30 июня 1941-го года в Могилёве поезд подвергся бомбёжке во время погрузки раненых, несмотря на это, товарищ Комякова руководила погрузкой. 17 сентября 1942-го года на станции Орёл под бомбёжкой перевязала 15 раненых, 9 июля 1942-го года на станции Елец под разрывами бомб перевязала 20 раненых..."
Буквы в машинке скачут, строчки неровные, словно тоже под бомбёжкой стучала по клавишам машинистка. Эти военные документы: "Донесение о безвозвратных потерях","Донесение об освобождённых из плена", ходатайства о награждении,- самим обликом своим многое о том времени говорят.
Вот не знаю, крестился ли ещё один наш геройски воевавший родственник, двоюродный брат мамы Валентин Артёмович Осовицкий. 18 ему исполнилось летом 1942-го, и по настоятельной рекомендации своей разбиравшейся уже к тому времени в таких вещах тётки, старшей медицинской сестры военно-санитарного поезда Натальи Комяковой, он пошёл не в лётчики, как хотел, а в артиллеристы, и не погиб в первом же вылете, как многие желторотики, а провоевал до конца войны. В 19-20 лет был награждён медалью "За отвагу" и двумя орденами, Красного Знамени и Отечественной войны второй степени.
Последний орден получил за бои под Полоцком (куда отправлял 153 вагона боеприпасов дед), воюя в составе того же Первого Прибалтийского фронта и командуя в звании лейтенанта батареей. Снарядов ему всё-таки не хватило и тогда "товарищ Осовицкий развернул в сторону врага захваченную им 75-миллиметровую пушку противника и лично выпустил из неё более 100 снарядов".
Вскоре он был ранен, по семейным воспоминаниям: остался после войны в армии, служил в Германии и Грузии, дослужился до подполковника, был женат, но бездетен и рано умер, во всяком случае юбилейную награду к 40-летию Победы не получал, не было уже в живых.
"Бог сохраняет всё, особенно слова
прощенья и любви как собственный свой голос".
Так или иначе выраженная эта мысль - рефрен военной и вообще русской поэзии, поэтому до сих пор так берут за душу старые военные песни. Потому что они не только и не столько о войне, сколько о том вечном, что проявилось с её приходом в жизни: о разлуке и любви, о прощении и прощании.
Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды дававших,
Помолившихся за нас.
Это из "Василия Тёркина" Александра Твардовского, у меня "книга про бойца" есть с изумительными иллюстрациями Ивана Бруни. Невозможно читать без слёз. Написано бодро, в частушечном ритме, хореем в четыре (иногда три) стопы, и именно поэтому особенно проникновенно звучат строфы трагические. Есть в ней что-то неистребимо народное: "Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке".
Перечитала на днях и спросила себя: жив ли Тёркин? Рядовой, боевой, умеющий и на гармошке, и пилу наточить, и часы деду с бабкой починить, что "одну политбеседу повторял: - Не унывай!" - и когда отступали до Волги, и когда мёрзли в окопах, и когда наступали?
Тёркин не Твардовский, эту прописную истину про "лирического героя" здесь чувствуешь, когда автор от первого лица пишет о "помолившихся за нас", а от лица героя:"Был бы Бог, так Тёркин Богу помолился бы в душе".
Не знаю, жив ли Тёркин. А погибшим и умершим воинам:
Иоанну,
Павлу,
Павлу
Димитрию,
Алексею,
Арсению,
Владимиру,
Сергею,
Сергею,
Валентину,
Наталье и Кире, - воинам всего лишь из одного моего родового ручейка в общем потоке - вечная память!