Стихи, пародии и подражания
Пустота и безлюдье былых площадей -
Как степного пожарища след.
Где же город, владевший сердцами людей
Сотни лет, двести лет?
На вокзале порою шумят поезда,
Чья – то тень промелькнет иногда;
И опять тишина, только плещет вода
И мосты сведены навсегда.
Скоро скроется в белых отрезах Нева,
В темный день, в снежный час.
По широким проспектам закружит зима
Мрачный вальс, долгий вальс.
Жизнь, конечно, вернется на круги своя
В этом городе вновь.
Оживут от разрухи и смерти края
Рек, каналов и островов.
Но империи образ растаял, увы,
В вихре бешеных лет навсегда.
И преданья столицы не тронут умы
Красотой своих грез никогда.
Суровая нагорная страна –
Леса и скалы, степи и озера.
Упрек создателю – но быть немым укором
Напрасный труд. И раз уж создана –
Живи спокойно жизнию неспешной
В тени дацанов и сосновых гор,
И очень кстати, что «Багдадский вор»
Востребован всегда в прокате местном.
Где мера сущего? – как прав, увы, поэт,
И жизнь Европы так ли уж привольна?
Для счастья в общем нужно-то не больно
Привычных благ, удобств, мирских даров,
А остальное – как уж повезет. Да и когда –
Заранее неясно, и предсказать здесь что-то так опасно.
И лучше быть скромнее, незаметней,
Не мельтешить на фоне диких гор –
Когда вокруг на сотни верст простор,
«Не совладать царям» ведь со стихией Божьей,
А просто людям вовсе невозможно.
И хорошо уж то, что здесь вода,
Прекраснее нарзана, есть повсюду,
В любой расселине бурлит она,
Не замерзая от жестокой вьюги.
Стада в степях пасутся, кедрачи
По осени орехами обильны,
И можно мирно спать зимою стылой
В избе добротной, у большой печи.
В первозданной толще красного гранита
Взрывы разбивают камни древних лет.
С каждым днем все дальше силой динамита
В глубь горы уходит узкой штольни след.
Возят вагонетки битый камень скальный,
Дни бегут за днями, в грохоте, в пыли.
В стенах узкой штольни светятся хрустально
Кварцевые жилы каменной Земли.
Виктория-3
Вроде неприметная река –
Посреди саванны скучной, ровной,
Мутные игрушечные волны,
Топкие пустые берега.
Огибая петлями полсвета,
Из страны в страну течет лениво,
Диких трав растрепанные гривы
Над рекой колышутся под ветром.
Но потом, на неком километре,
Посреди холмов крутых, скалистых,
Облаками дымка серебрится
Над рекой каким-то лунным светом.
И река исчезает в земле,
В узкой длинной расщелине скальной,
А вокруг те же пыльные дали,
И росинки на жесткой траве.
Камень и вода в жестокой схватке
Лик страны меняют за столетья,
И река проделывает петли
В монолитах твердого базальта.
Все безумно ярко и красиво,
Рев воды и брызги до небес,
Вечно влажный непролазный лес,
И скалы размытые массивы.
И ущелье – тоненькое жало,
Серпантином врезанное в скалы,
Как стальная переломленная нить,
И с паршивой Ниагарой не сравнить!
Вот опять замелькали бетонные шпалы,
Перелески и стены угрюмых домов.
Поезд змейкой вползает на склоны увалов,
Огибая вершины лесистых холмов.
За Тайшетом все выше и круче уклоны,
Зеленее тайга и белее снега,
Диких скал ожерелье блестит как корона,
Окаймляя канвой горных рек берега.
Опустели дворы и дороги под вечер,
Тает зимнее солнце в густой синеве.
Только горы, бескрайние горы на свете,
Только сосны на скалах и снег на земле.
Города и поселки, поля и заводы,
Как жемчужная нить на стальной колее –
По Транссибу проходят и люди, и годы,
Оставляя свой след на сибирской земле.
Ещё день впереди, Черемхова карьеры,
Желтый мрамор Слюдянки и Олхинский лёд,
Ангасолки петля, дикой Ии шиверы,
И холодное Солнце, во весь небосвод.
Глобальное потепление
На Красной площади по пояс волны пенятся,
И князь Пожарский укоризненно глядит
На неприглядный, просто дикий вид,
И на разбухшие, промокшие поленницы.
И нефть, и газ затоплены давно,
А вот теперь проблемы и с дровами…
Исчезло в толще вод московское метро,
И лодки утлые скользят под парусами.
А где-то там, в приладожской дали,
У каменистой северной земли,
Над бывшим Питером туман и волны
И теплоходы, беженцами полны,
Уходят в Средневолжский океан.
Шумит тайга Уральских островов,
И редкие охотничьи избушки
Как призраки ушедших городов
Огнями светятся по вымокшим опушкам.
И так везде. Америки уж нет,
До боли жаль снегов Килиманджаро,
Плывет по морю брошенная тара –
Остатки пиршества ушедших лет.
Мне семнадцатый год, как давно это все-таки было,
С той поры пролетели наверно не годы – века.
Даже памяти нашей как будто всесильные «крылья»
Не способны былое вернуть хоть на час иногда.
Я опять вспоминаю Паланги невзрачные дюны,
Старый парк возле моря, застеленный жесткой травой.
Бесконечный туман над извилистой мелкой рекой,
И на пляже песчаном холодного моря буруны.
Вспоминаются мне валуны Аукштайтского края,
Перелески, поля, синева неприметных озер.
Воды рек и ручьев, меж холмами узоры сплетая,
Обвивают леса, и полей каменистых простор.
Но не смогут, увы, нашей памяти тусклые всплески
Чем-то в жизни помочь, и как будто её заменить;
И увижу я вряд ли Швенчёнских холмов перелески,
Хутора Молетая, просёлка ленивую нить.
Северный Остров
(отрывки из поэмы)
1
У залива камыши да ивы,
Лес, болота, камни на полях;
Это где-то на полсвета к югу
Нет ни вьюги, ни озер во льдах.
Нет тоски осеннего ненастья,
Темных дней и бешеных штормов,
Что порой смывают в одночасье
Силуэты топких берегов.
Там озера, темные как море,
Отражают белый жар небес.
Там саванны солнечные страны,
И лазурно - яркий южный лес.
Но увы, уж коли мы родились
В полуночной северной стране,
Будем жить, по-прежнему, как жили,
Забываясь в сладком зимнем сне.
Будем плавать по холодным водам,
По таежным лазить островам,
Привыкать к неспешности природы,
К вечным тучам, призрачным ночам.
2
Тлеет день зарею еле-еле,
Растеряло солнце летний пыл;
Серый лед на Ладоге застыл,
И шумят извечные метели.
Маленький скалистый островок
Затерялся в море необъятном,
Красят небо долгие закаты,
И шуршит заснеженный песок.
Вечный сумрак северных лесов,
На камнях заледенелый стланник,
Только тихо светятся в тумане
Кельи монастырских корпусов.
…
По деревням и городам
Несется вскачь гиппопотам.
Тяжелый звон его копыт
Как песня по ветру летит.
Мелькают рощи и кусты,
Поля, дороги и мосты,
Плывет, качаясь, шар земной,
Звенит галоп по мостовой.
Призрак Энгиенский и Амбарный
Вышел утром в дождик и туман -
По трамвайной ржавой эстакаде
На просторы полуночных стран.
А народ, бегущий на работу,
Лезет в двери, толпится в метро.
И у всех проблемы и заботы,
И о чем-то думать мудрено.
Долго призрак шлялся по вагонам,
Все искал чего-то он в толпе.
Но людские сумрачные волны
Растекались, как в тяжелом сне.
И вернулся он опять в Амбарный,
К льдам и скалам северной земли.
Вспоминая Сену, Рейн и Марну…
Но давно уж нет туда пути.
Собака дикая парит над городом
Всем обывателям на удивление.
Ее тревожными встречают взорами,
И птицы каркают от изумления.
Она снижается, но очень медленно,
Не машет крыльями, не крутит лопасти,
Парит над городом, как привидение –
Не всякий планер так летать сподобится.
Видать потоками, землей нагретыми,
Она подхвачена средь зданий каменных –
Пятнисто – серая, как дымка летняя,
В ночи сливается с закатом пламенным.
Утром генерал Доватор поглядел в иллюминатор.
Видит – маршал Кантемир все белье сносил до дыр.
- Ты бы, друг, пошел к Хрулеву, попросил себе обнову,
Все же маршал, и герой, ходит в рвани по Тверской.
Отвечает тот печально – я теперь герой опальный,
И житьем мне будет скоро дикий край, леса да горы.
Не грусти – сказал Доватор – там отличные ребята,
А охотничий народ ежечасно белок бьет.
Приоденешься как надо,будут почести, награды,
Благо в этакой глуши все вояки хороши.
Кантемир воспрянул духом, убежал в свою халупу,
Собрался за два часа, и взлетел под небеса.
Блестит роса на бабе,
Из камня изваянной;
А у подножья бабы –
Поселок деревянный.
Весь день, с утра до ночи,
Усталые и потные,
Там дачники хлопочут
На грядках и в кладовках.
Летят часы и годы,
Мгновенья и столетья;
Стареют садоводы,
Дома, леса и реки.
Все смертны в этом мире,
Но баба год за годом
Прекрасна и красива
Стоит среди народа.
Муха села на варенье,
Я зажег плиту «Горенье».
Муха сдохла от огня,
Тем порадовав меня.
Зимний день в усадьбе подмосковной,
Полумрак больничной тишины.
У камина дремлет беспокойно
На кушетке бывший вождь страны.
Жить ему, увы, совсем немного –
Не сумев переломить судьбы,
Без любви, надежды и без бога
Он сгорел, не выдержав борьбы.
И теперь осталось лишь былое
Вспоминать (в бреду или во сне);
И клубятся мысли мутным роем,
Как возок на снежной целине.
От сибирской ссылки до Стокгольма
Видит он прошедшие года –
Баррикады, книги, тюрьмы, войны,
И людей знакомых череда.
Вот Потресов, Радченко и Мартов,
Дед Георг и юная Мари.
Вот Отец Гапон играет в карты,
Лев ведет к Свияжску корабли.
Вот в неразберихе Совнаркома
Комиссары спорят о делах,
Эмигранты за бутылкой рома
На чужих скучают берегах.
Вот генсек, интригой увлеченный,
Завалил работу, как всегда…
И опять смешались в мыслях сонных
«Времена, народы, города».
Дни летят все глуше и темнее
И опять неясен жизни счет.
Все слабее Солнце землю греет -
И на днях последний Новый год.
Веру Дулову и Ольгу Эрдели
Обессмертил Венедикт Ерофеев.
Их и раньше знали, конечно,
Представители свободных профессий.
Но простому – то народу до фени,
Кто на арфе там бренчит, в самом деле!
Ведь забудешь и родимую маму,
Если пусто в животе и в кармане.
А прочтешь весь этот бред в электричке -
Очень милый и слегка неприличный,
И захочется узнать поподробней –
Про кого они ведут разговоры?
Яд условности и сложности
В души юные проник,
Замутив до невозможности
Пролетарских дум родник.
Д. Бедный
Пробирались враги огородами,
Через пашни, канавы, плетни,
К роднику чтоб с чистейшими водами
Незаметно для всех подойти.
Ядом страшным – условности, сложности
Умертвить нас хотели они,
Буржуазной разнузданной ложностью
Отравить наши лучшие дни.
Но схватили их вовремя за руку –
Пролетарские думы чисты.
И от счастья воспрянув, прозаики
Дни и ночи марают листы.
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал, глядя в свое окно –
Там на далекой городской заставе
В разлив давали красное вино.
Но час настал – всю бочку распродали.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Но так же тихи, пусты были дали…
Где ж ты теперь, прекрасное вино?
Вид на залив, горячий летний полдень,
Слепящий жар лазурной синевы.
И белых городов дома, как волны,
Под скалами Везувия видны.
Вино и сыр, прохладный сад таверны,
И остров, живописный, как всегда.
И вспомнились миндаль, и «привкус серный»,
Весенние дожди и холода.
Любовь извращенки
Жил на курорте морском
Модный художник один,
С видами моря и гор
Много он продал картин.
Виллу имел и сады,
Осенью делал вино,
Но он девицу любил
Долго и очень давно.
В театре играла она
Роли простушек и свах,
Внешне была хороша,
Но что-то было не так...
Раз он ее пригласил,
Место понравилось ей,
Да и хозяин был мил
В неге осенних ночей.
И как-то раз, поутру,
Тихо призналась она,
Что полюбила козла
В диком таежном краю.
Пусть это было давно,
Страсть сохранилась навек,
Он ей понравился, но
Все же и он человек…
Милый, сказала она,
Выход у нас лишь один –
Если найдешь мне Козла,
Будешь навеки любим.
Долго он средства копил,
Продал машину и сад,
И на все деньги купил
Целое стадо козлят.
Радость была коротка –
Где их держать, чем кормить?
В общем, решила она
Ферму у моря купить.
Сцену оставив навек,
Мирно хозяйство вела.
Только один человек
Был ей дороже Козла.
В зимний туман и мороз,
В жаркие летние дни
В мире любимых козлов
Счастливо жили они.
В стае прекрасных козлов
Прожили вместе они.
Подражания классику
1.Поселянин погреб роет,
Вихри снежные крутя.
Вдруг как зверь, балда, завоет,
Зарыдает как дитя.
Видно, в лоб попал, дубина,
Толстым ломом иль киркой,
И бежит в сарай, скотина,
Пропустить стакан – другой.
2.Поселянка яму роет
Под картошку и свеклу.
Вдруг как зверь она завоет –
Видно лом попал в …
И опять забыта яма,
Недорыта и пуста.
Свищет ветер, словно пьяный,
Сыплют снегом небеса.
3.(«Песнь лопаты»)
Парень мною яму роет,
Вихри снежные крутя;
Вдруг заплачет да завоет –
Мне древко сломал шутя.
Ах я бедная старушка,
Не гожусь уж никуда!
А пацан гуляет с кружкой,
С горя водку пьет, балда.
Растет сосна на бабе
Из красного гранита.
А у подножья бабы –
Лопаты да корыта.
Она царит над ними,
Огромна и прекрасна.
Как лев среди пустыни,
Как луч рассвета ясный.
Холодом предзимним тлел закат,
Землю застилая серой прелью.
Мокрые осенние метели
Вымели бетон как плац-парад.
И летят маршрутки по шоссе,
Колбасой свивая километры;
Не страшны метели им и ветры,
И «Камаз» на встречной полосе.
И пущай гаишник толстозадый
Машет жезлом, свищет и орет –
Не боится палок наш народ,
И скорей считает за награду.
На холмах Грузии лежит ночная тьма,
Река струится вдоль границы.
Два президента выпили вина
И дружно сочиняют небылицы.
Друзья мои, прекрасен их рассказ,
Подробности так ярки и цветисты!
И не сводя с них восхищенных глаз,
Строчат свои записки журналисты.
В Китай-городе, в Китай-городе
Люди ходят по рядам.
Нынче здесь товаров прорва
У заезжих персиян.
Эх Москва, Москва торговая,
Символ княжеских щедрот,
Терема твои дубовые
Всякий видели народ.
Серебром торгуют Свейским
Новгородские купцы,
Сукна добрые, ганзейские,
Разложили псковичи.
Вот толедские кинжалы
И бухарские ковры,
Вот кольчуги льежской стали,
Узорочье из Хивы.
Соболя – куницы с Севера,
Изумруды из Югры,
Серьги, кольца, ожерелья,
Шелк китайской стороны.
Многолюдно, шумно в городе,
Целый день бурлит толпа,
На развалах торг доходный
Не стихает дотемна.
Дочери Елизавета и Анна
Близки вам страсти и драмы,
Ужасы жизни желанны,
Любы враги несказанно!
Злобой на вас обуяны,
Точат они протазаны,
Бродят толпою незваной,
В садике нашем туманном.
Дочери Елизавета и Анна,
Спрячьтесь от недругов в ванну,
Или бегите в саванны,
В дальние, жаркие страны!
Так нет же, судьба Иоанна
Прелестна для вас и желанна.
Как это дико и странно,
Дочери Елизавета и Анна!
Гимн лиро – эпический о молодом африканце, созерцающем достославную базилику Сен-Дени (подражание Державину)
Вот он воззрился на церковь нетленну
В шумном предместье французского града.
Сын африканца из касты почтенной,
Знать и тебе наша вера отрада!
Видишь ли ты королей достославных,
Что похоронены в сей базилике?
Годы свершений и казней кровавых?
Слышишь ли битвы победные клики?
Иль тебе видится что-то другое –
Сбор винограда, цветущие нивы,
Дали равнин под полуденным зноем,
Стройных коней табуны златогривы?
Или ты видишь саванны родные,
Рощи дерев на брегах Сенегала?
Рыжих жирафов огромные выи,
Лик канцелярский заезжего галла?
Помни же вечно о славных деяньях,
Предках великих и зданиях стройных!
Пусть тебя минут нужда и страданья
В лоне поступков и мыслей достойных!
Рыжий конь ушами прядал,
Лось над пропастью трубил.
Водопад шумел и падал
Прямо в лопасти турбин.
М. Дудин
Ревели утки, плакали медведи,
Визжали лоси на уступах гор,
Голавль курлыкал в светло-синем небе,
И крик сомов потряс тайги простор.
Рычали зайцы, хищно пасть оскаля,
В лесных болотах ворон песню пел,
Ослиным криком оглашались дали,
И старый хрыч над пропастью кряхтел.
И крик природы, радостью безбрежной,
Объял бы нас, от головы до ног,
Но тут поэт своим стихом железным
Все чувства нам безжалостно отсек.
Остался только вой воды в турбине,
Под свист и шум гремящих лопастей.
Да крик души – читательской, невинной
Ее, похоже, выгнали взашей.
После дней штормовых, невеселых,
Поднимаясь на солнечный свет,
Я наверное стал невесомым
Или вовсе меня уже нет.
А. Тепляшин
После дней непонятных и серых
Выходя на немытый порог,
Я стоял весь иссиня - белый
И почувствовать тела не мог.
Все болело, мутило, рвало,
Я метался в холодном бреду.
Как корабль, налетевший на скалы,
Как матрос у стихии в плену.
Для чего ж я живу, скажите,
Для каких еще новых бед?
Все что можно, уже испито,
Впрочем, больше и денег нет.
Почти Ю. Алешковский
(писано в г. Вязники на сборах в 1982 г.)
Товарищ Бойко, вы большой ученый,
Познавший в строевом уставе толк.
А я студент советской высшей школы,
Попал на сборы в ваш гвардейский полк.
Зачем мы здесь – по совести не знаю,
И вряд ли знает кто-нибудь другой.
Сидим в секретном Вязниковском крае,
Блюдем в взводах порядок уставной.
И вот сидим мы в Вязниковском крае,
Где командиры строги и грубы.
Я это все, конечно, понимаю
Как обостренье классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в полях, с утра и до утра.
Сюда для нас вы техники нагнали –
Спасибо вам, я греюсь у котла.
Я вижу вас, как из окна машины
Следите вы за нашим марш – броском;
Мы с песнями шагаем по равнине,
Чеканя шаг в болоте торфяном.
Вчера мы хоронили двух курсантов,
Зарыв на безымянной высоте –
Один распил флакон с дезодорантом,
Другой убит ракетой СХТ.
Живите ж тыщу лет, товарищ Бойко,
И как бы трудно не было здесь нам,
Я верю – будут чисты помыслы и койки
Повсюду, где служить придется вам.
Союз несуразный племен и народов
Был создан по воле партийных верхов.
Мы вместе прожили тяжелые годы,
Лишенья терпя и поганя свой кров.
Славься отечество наше огромное,
Свалки, овраги да солончаки,
Трубы заводов, моря рукотворные,
Бывшей тайги нефтяные пески.
Сквозь тучи мерцало нам солнце прогресса,
Да видно в тумане мы сбились с пути.
Нам рай обещала партийная пресса,
Но мы много лет все не можем дойти.
Славься отечество наше огромное,
Свалки, овраги да солончаки.
Трубы заводов, моря рукотворные,
Мертвые пашни у грязной реки.
Победе великих идей коммунизма
Мы отдали все, что могли, но увы –
Вожди осрамились, исчезла харизма,
Остались долги да удары судьбы.
Славься отечество наше огромное,
Свалки, овраги да солончаки.
Трубы заводов, моря рукотворные,
Атомных блоков сгоревших куски.
Три тяжкие доли имела судьба,
И первая доля семь раз «обвенчаться»;
Вторая – всю жизнь обожать мужика,
И третья – в карты ночами сражаться.
На свете есть индусы, мусульмане и буддисты,
И разных христианских сект огромное число;
Хорошую религию придумали марксисты –
Что бога нет и нет души, есть только вещество.
Оно неисчерпаемо, что электрон, что атом,
А всякое движение есть форма бытия.
Создали диалектику – она понятна всякому –
И сразу стало ясно, что где можно, что нельзя.
А вся история всегда была борьбою классов,
И без нее народам не податься никуда!
И если соплеменника сожрали папуасы,
То значит – классового в нем увидели врага.
Пусть были культы личности, троцкисты с маоистами,
И в Кампучии коммунизм пришлось свергать скорей –
Я твердо верю – рай земной построят нам марксисты!
А наших классовых врагов всех выгонят взашей.
Я от восторга прыгаю – хочу быть коммунистом!
Хорошую религию придумали марксисты!
И слышу – тихо сходит снег
Так только плачет человек;
Война, в моей душе война,
Она измучила меня…
Мне мачехой была луна.
Л. Суджан
Зима, равнина Намангана,
Вода летит сквозь рев турбин;
Я словно снег, ночным саваном,
Пою судьбе незримый гимн.
Я родился от осокорей,
Мне мачехой была сирень;
Во мне война, огонь и горе,
Сражений гибельная тень.
Я все что мог, сказал – простите,
Коль не осмыслил жизни суть.
И мне за вирши заплатите,
Хотя б немного, хоть чуть-чуть.
Цветик ландыш – последних надежд оборона
Я всегда ему тайные думы несу.
Молчаливая в серых лохмотьях ворона
Стережет нецелованный ландыш в лесу.
А. Чиков
В дикой, черной, холодной пещере,
Нецелован, немыт и небрит,
Под охраной могучего зверя
Белый ландыш на камне лежит.
Не страшны ему бури и грозы,
Из-под зверя его не стащить.
И придется, наверно, мимозой
Всем поэтам его заменить.
Берега из серого металла.
Я в осоку ломкую войду;
Алюминий пузырьков метана
Под ногами хрупает во льду.
Н. Дмитриев
Перекаты из монель - металла,
Камышей дюралевых стена.
Пузыри фосгена и тантала
Поднимались с золотого дна.
В глубине из ртутной амальгамы
Струи хлора бьются в берега.
И волной свинцово – оловянной
Плещется сурьмяная вода.
Тихо стронций в русле серебрится
И ураном светится вода.
Потому мороз ее боится,
Потому не вымерзла до дна.
Не привиделось и не приснилось –
Впереди кто-то черный ходил;
На шоссе, где поземка крутилась,
Он машину свою осадил.
Б. Гучков
Было это, иль только приснилось –
Кто-то черный над миром летал.
Там где каплет болотная сырость,
Где блестит леденящий кристалл.
В этом вихре борьбы и движенья
Невозможно дожить до конца –
Полон мир бесконечного тленья,
И природа близка, как тоска.
И начнется опять все сначала –
Где-то вспышка сверхновой звезды,
Тусклый отблеск иного металла
И луна над порогом избы.
Закачается солнце на ветке,
У вороны раскроется рот.
Повылазят старухи – соседки
Почесать языки у ворот.
Г. Капранов «Весна ранняя»
Закачаются сосны и клены,
Затрещат у забора дубы;
Старый тополь уныло застонет,
Ожидая удары судьбы.
Солнце спрячется нервно за тучу,
Звезды с неба поспешно сбегут.
И планеты испуганной кучей
От Земли поскорей отойдут.
Сдохнет в чаще медведь от испуга,
Все живое от страха замрет –
То выходят из дома подруги
Почесать языки у ворот.
Привыкаю, мирюсь постепенно
В жуткой стыни и в холоде жить.
Как ни бьюсь – этот дом пятистенный
Не могу до тепла протопить.
Б. Гучков
Сорок лет я живу в этом доме.
Поднимаюсь чуть свет поутру,
Потянусь на холодной соломе
И к нетопленной печке иду.
Сорок лет с этой печкой воюю –
Я топил ее свежей сосной,
Пихтой, елью, березой и туей,
Кипарисом, рябиной, ольхой.
Я топил ее углем, соломой,
Скипидаром, бензином, смолой.
Клал газеты и с газом баллоны,
До краев засыпал берестой.
Зажигал ее сверху и снизу,
От рефлектора печь накалял;
Залезал в дымоходы с карниза –
С крыши раз чуть в навоз не упал.
Потерял я надежды и силы,
Сон, работу, жену и детей…
И остался в квартире постылой,
У холодных, замерзших углей.