Немцы оккупировали Юхнов и окрестности в начале октября 41-го года. Отцу моему не исполнилось тогда и 17-и лет. Но некоторые немецкие солдаты были немногим старше его и недобро косились на парня — потенциального врага. Они могли застрелить за любую провинность.
На глазах местного населения фашисты расстреляли группу пленных. Один из пленных бросился к реке, но застрял в густом кустарнике. Подбежавший немец, выстрелив ему в голову, снёс полчерепа. Кустарник не дал убитому упасть и тот сел по пояс в воде. Фашисты три дня не давали его хоронить. Жителей, заподозренных в нелояльности к немецкому режиму, согнали в полуразрушенный дом и подожгли его. В обезумевших от огня и бросающихся к окнам - стреляли, но не насмерть, а чтобы помучились в пламени. Через разрушенный потолок горящего дома, забавляясь, кидали гранаты.
В каждом дворе немцы чинили произвол, совершенно не считаясь с хозяевами. Они забивали живность для застолья, тащили из погребов припасы. Группа, которая орудовала в нашем доме, буквально зверствовала. Всех выгнали жить в сарай. Еды, собственной еды, не давали! В отца целились из оружия, делали вид, что нажимают на курок и кричали «Пуф!!!»
Моя бабушка Анна, всегда тихая и вежливая, оценив обстановку, суровым и решительным голосом велела папе ночью уйти из деревни, перейти линию фронта и записаться в Красную Армию:
- Митя, отомсти за нас!
Отец хорошо знал местность и расположение немецких сторожевых постов. Он выбрался из деревни незамеченным и ушёл лесом на восток. Немного погодя он добрался до Медыни, нашёл там командиров Красной Армии и записался добровольцем, прибавив немного в возрасте.
Позже отцу повезло освобождать много наших и зарубежных городов. Но одним из самых памятных было для него освобождение Юхнова, где немцам досталось за всё, что они натворили в этом тихом городе!
За время войны моему отцу пришлось побывать в разных родах войск: в пехоте — стрелком ПТР (противотанкового ружья), пулемётчиком в танке и даже кавалеристом!
На лошади отец, выросший в деревне, летал соколом. Из карабина стрелял без промаха. Одна беда: досаждала шашка. Мало того, что она, если не придерживать рукой, больно стучала по щиколотке левой ноги, так за неё ещё приходилось порой получать замечания: то ножны поцарапаны, то темляк обтрёпан, то гарда побита. И это при том, что она ни разу не была в деле!
А как шашке быть в идеальном состоянии, когда приходилось и в траншеях воевать, и в развалинах домов, и в таких корявых лабиринтах, когда вся форма порой рвалась в клочья! Но командир эскадрона был суров. Рваную форму он порой мог не заметить, но за оружие распекал сполна!
Обидно, что война уже подходила к концу, а шашка так и оставалась незадействованной. Чем ближе к Берлину, тем чаще и ожесточённее становились сражения. И вот однажды, когда очередной бой перемешал всех со всеми, когда стрелять без риска для своих стало невозможно и срочно нужен был психологический перелом, командир эскадрона скомандовал: «Шашки — вон!»
- Наконец-то! - мелькнуло в голове. Отец схватил рукоять клинка, пытаясь выхватить его из ножен, но они будто срослись! То ли отец в спешке вынимал лезвие не под тем углом, то ли что-то ещё мешало, но шашка не поддавалась. А вокруг во всю удаль замелькали клинки, пробиваясь через немецкие штыки! Натиск конницы был неудержим!
Отец вспоминал:
- От ярости я так стиснул челюсти, что чуть не остался без зубов! Зря что ли столько учился шашечному фехтованию, столько ждал сабельного боя! Вот она возможность поработать шашкой, а тут...
Но вот клинок вырвался из ножен и взвился вверх! Теперь держись, немчура!
Отец поскакал к ближайшему немцу, целящемуся в соседнего всадника. Именно в этот момент немецкий офицер что-то громко крикнул, и его солдаты стали сдаваться.
- Эту картину мне не забыть, - говорил отец. - Я с занесённой шашкой (через секунду - удар), а передо мной поднятые руки и искаженное смертельным ужасом лицо немецкого солдата.
Но у нас была строгая установка: пленных не бить…
- Я вложил шашку в ножны, ногой развернул немца и повёл его к группе пленных во главе с их офицером...