Маша держала в руках свой собственный телефон. Новый. Коробочка красивая. Нет, не с откушанным яблочком была коробочка. Какие-то запредельные тысячи были отданы за этот гаджет. Купили спонсоры.
Обычно, слово гад же ты – Маша повторяла своим новым друзьям, таким же заложникам жизненных обстоятельств – её детство окончательно закончилось уже на пороге детского дома, куда её привели две тётки в форме.
Маша не была сиротой, у неё были и братья и сестры, и папа и мама тоже были, и даже была бабушка. Но, исходя из того, что взрослые пили, пили по-чёрному, а папа, в очередной раз, исчез из дома - посадили за что-то запретное, то и Маша, как самая младшая, вдруг оказалась в подъезде.
Её привела воспитательница из садика домой,позвонила в квартиру, но никто не открыл. Воспитательница имела и своих много дел, и сказав, что пойдёт в магазин, она ушла, оставив Машу в подъезде около закрытой двери. Время шло, стемнело, захотелось и есть и пить, и в туалет. Маша сидела на ступеньках, незаметно уснула. И ей приснился дивный сон про садик.
Маша любила ходить в садик – там была такая вкусная еда, своя кроватка, полотенца, вкусное мыло, и было тепло и чисто. И ещё – там были игрушки.
Она всегда помогала воспитателям и нянечкам – и убирать тарелки со стола, и собирать игрушки, и даже готова была сделать что-то ещё, чтобы очень понравиться. Машу в садике очень любили, жалели и подкармливали вкусненьким – кусочек торта от дня рождения или пирожок, оставшийся от полдника, всегда был у Маши на тарелке. Кто-то приносил платьишки и даже обувь. Но это было только пять дней в неделю. Выходные проходили в ином ритме – в квартире было много людей, которые постоянно приходили и уходили – шумно, грязно, холодно, есть было почти нечего.
Было о чём поразмыслить шестилетнему ребёнку, тем более девочке. Маша была серьёзной не по годам, задумчивой, даже и не разговорчивой, даже стала учиться хитрить – где-то можно и заплакать, тут же плакала, изучала ситуацию. Где-то прокатывало – её жалели или отпускали затрещину.
Тогда она тоже заплакала, проснувшись на ступеньках – было и темно, и холодно, и очень хотелось есть. Ничего не изменилось – взрослые её не слышали. Тогда она зарыдала в голос. Вышли соседи, что было дальше, это как в тумане.
И вот - дальше была больница, куда её кто-то привёз. В больнице было хорошо, как в садике – и тепло и чисто, и кормили, но не было игрушек. Но, вот то, что постоянно надо было быть в кровати, это перестало нравится Маше уже на второй день. Вылезать из кровати можно было только на еду и в туалет. Никто с ними не играл и гулять было нельзя, даже по коридору.
Маша стала плакать чаще. Машу ругали тёти и даже дяди. Она звалась капризной девочкой. За эти капризы Маша перестала нравится людям, которые были в той больнице. И она как-то вдруг затихла, постаралась быть просто незаметной – никто её ни о чём не спрашивал, никто не расчёсывал волосы, не заплетал косички и не вставлял в хвостики бантики. Еда в тарелках появлялась в определенное время на тумбочке, и так же потом убирались тарелки. Тишина – вот что любили в больнице, и Маша стала тихой.
Прошло какое-то время. Тёти в больнице назвали это карантин,закончился. Другие тёти, но уже не из больницы, приходили, что-то спрашивали Машу, записывали в свои тетрадки, просили её подарить им рисунки, которых было много – делать в больнице было решительно нечего.
Пришли ещё какие-то две тёти, одели Машу в её одежду и сказали, что они везут её в новый дом.
Маша попыталась что-то понять, но это было для неё сложно. Всё потом…потом…Пока ехали в машине, Маше было несколько раз плохо, её даже тошнило. Тёти на неё ругались. Не запомнила… Было просто плохо.
Приехали. Её что-то спрашивали новые тёти, она молчала – хотелось пить и спать. И какая-то уже другая тётя, взяла за руку Машу и куда-то повела – коридор, а потом лестницы были такими длинными, даже бесконечными. Наступил какой-то момент, когда её ладошка выскользнула из руки той тёти, и она упала. Лежала на полу и молчала.
Опять Маша проснулась в белой комнате, на белой кровати. Хотелось пить. Она повернула голову и увидела, что стоит кружка на тумбочке, что рядом с кроватью, заглянула в кружку – она была полная чем-то. Жидкость пахла вкусно. Маша выпила всё, что было налито в кружке – тут ей уже начинало нравится. На кружке был рисунок - какой-то весёлый заяц, такой же, какой был и в садике. Это было так сложно что-то понять, но заяц на кружке ей подмигивал, и улыбался, Маша тоже постаралась улыбнуться.
Пришли какие-то тёти, стали что-то опять спрашивать, Маша, как-то уже бойко отвечала, что-то рассказывала о своей жизни – и про садик, и про больницу. Про маму и папу, сестёр и братьев и бабушку, ничего не говорила, как-то ей ничего не хотелось говорить о них плохого, но и хорошего ничего не могла вспомнить.
Спустя какое-то время, Маша с удовольствием помогала воспитателям накрывать стол в столовой, а потом и тем же рвением убирала тарелки со столов, когда все дети уже поели. За это Машу очень полюбили воспитатели. И так это было всю неделю и каждый день.
Периодически, когда наступали праздники или приходили смотреть на детей, была какая-то суета и настроение было нарядное, как и та одежда, которую им давали в такие дни – и клоуны и песни, были как те дяди и тёти, которые пришли на тот праздник - было и весело и интересно. Потом были подарки - это были, обычно, конфеты и фрукты. Потом был праздничный ужин для детей – приятная суета вечера, где все были нарядны и вежливы.
А потом наступала тишина. Свободное время. Это всегда было перед сном, когда ещё не хотелось спать, но мультики уже не разрешали смотреть по телевизору. Кто-то, кто был в детском доме давно, имел свой планшет или даже телефон. Эти счастливые дети кому-то звонили, с кем-то разговаривали, что-то отвечали, что-то спрашивали, они смеялись в свой телефон… Но чаще играли в игры, и было очень тихо. Маша завидовала, и давилась навалившейся на неё тишиной. Она даже написала письмо деду Морозу.
Телефон блестел в руке темнотой стекла. Маше не с кем было разговаривать по телефону. Но, видя, как те дети были счастливы, она вдруг захотела, чтобы телефон зазвонил в её руке, ожил, и очень туда же хотелось посмеяться, что-то сказать, что-то ответить.