* * * * *
НАСТУПИЛ НОВЫЙ 1917 ГОД
По Григорианскому календарю 1917 год был не высокосный и
первй его день пришелся на понедельник.
По восточному календарю это был год «Красной змеи»
Мои герои стали ещё на год старше:
14 марта 1914 года Антонине исполнилось 18 лет.
19 октября 1914 года Михаилу исполнилось 25 лет.
* * *
В тревоге, растерянности и унынии, «без шумного веселья» встречала творческая
интеллигенция Петрограда и Москвы наступление 1917 года. И среди них студенты
выпускники училища при Академии художеств, в том числе и Михаил. Вполне
возможно, что как раз их в меньшей степени затрагивали многие процессы
происходившие в обществе. Это был такой небольшой мирок молодых людей, которых
еще не коснулись основные невзгоды жизни, но за тем, что происходит в
художественной жизни двух столиц они следили.
Иллюстрированные журналы, стараясь поддержать бодрость в соотечественниках,
призывно восклицали: «Позабудем о страданьях, поликуем как бывало», украшали
обложки яркими цветными рисунками художников М. Авилова, П. Жилина, И.
Владимирова, А. Кудрявцева, А. Мартынова, в которых изображались «взятие
австрийских пехотинцев в плен», «удачный поиск наших разведчиков», «взятие
турецкого знамени», по-прежнему убеждая читателя в том, что война «дело
плевое», что главное — это надо иметь «здоровое российское нутро», — тем не
менее действительность свидетельствовала совсем о других настроениях.
Уже 1 января 1917 года историк искусства, художественный критик и драматург П. Гнедич писал:
« Новый год. А война жестокая, кровопролитная все продолжается. Третий год мы
встречаем Новый год окруженные призраками ее кошмаров <…>. От прошлого надо
уйти <…> Так жить, как жили до сих пор — нельзя <…>. Возврата к прошлому нет.
Корабли сожжены. Надо примириться с тем, что старое идет на слом, как
рухлядь, ни на что не пригодная. Новое здание растет <…>. Люди должны быть и
будут чище, чем теперь, устойчивее, нравственнее <…>. Новый год — веха,
граница этапа, поворотный столб, по которому мы исчисляем пройденный путь.
Первого ли сентября он начнется, первого ли марта, первого ли января — это
все равно <…> Много скорби, страданий и ужасов впереди — надо все перенести и
выйти из топи на светлую и прямую дорогу ».
Ещё одна, уже московская газета — «Раннее утро» — в тот же первый день
Нового, 1917 года поместила подборку высказываний ряда общественных деятелей
под общим заголовком «На грани грядущего».
В этих высказываниях выступающие недвусмысленно заявляли о том, что Россия
встречает новый год в таких тяжелых условиях, в которых, быть может, она
никогда не находилась, что правительство не заботят судьбы Отечества, что
необходимо полное коренное изменение внутреннего порядка в стране, что старый режим изжил себя.
Отнюдь не революционно настроенные, эти деятели писали:
«Современное положение <…> бессмысленное»;
«Некуда идти. Когда так темно и беспросветно, так душит мрак»;
«Враг у ворот, отсутствие власти изнутри»;
«Существующий режим доказал свою неспособность управлять страной»;
«Мы находимся в тупике»;
«Пружина до того натянулась, что вот-вот лопнет. Война сама по себе
обострила классовые противоречия. Правительственная разруха создала
тяжелые внутренние осложнения»,
и далее все в том же духе.
* * * * *
ХРОНИКА СОБЫТИЙ НАЧАЛА 1917 ГОДА.
5-11 января 1917 года – Успешное русское наступление под Митовой
* * *
13 января 1917 года была суббота – взрывы пароходов «Семен Челюскин»
и «Байропия» и портовых складов в архангельском порту Экономия.
Погибло около 300 человек
* * *
13 февраля 1917 года был вторник – Политическая стачка в Баку.
* * * * *
Не менее откровенно об обстановке в стране писала в фельетоне, помещенном
в газете «Русское слово», поэтесса Тэффи. В нем она опубликовала перечень
«наиболее употребительных в наше время существительных с встречающимися в них
глаголами. Вот некоторые из этих фраз:
«Общество возмущается.
Министерство сменяется.
Отечество продают.
Редактора сажают.
Дороговизна растет.
Цены вздувают.
На печать накладывают печать.
Рабочий класс требует.
Пролетариат выступает.
Власти бездействуют».
И хотя газеты, как и раньше, провозглашали: «С Новым годом, с новыми
победами» и призывали граждан: «Пусть каждый ссудит государству частицу
своих сбережений, купив облигации военного займа. Соберется огромная сумма,
которая приблизит желанную победу», — эта «желанная» победа, как известно,
не приближалась.
Имея некоторый опыт, и понимание, чем может закончится противостояние с
властью (два старших брата находились в Сибири), Михаил сделал для себя
правило не вмешиваться ни во что. Наблюдал со стороны, внимательно следил
за всем, читал прессу. Он точно знал, что собирается быть художником, а не
революционером.
Симптоматично, что уже в это время в прессе стали помещаться отысканные
«в туманной неизвестности» такие данные, по которым можно было бы судить хотя
бы приблизительно о времени окончания «грозных событий мирового пожарища».
Газеты сообщали, например, сведения, почерпнутые у генерала А. Брусилова и
писателя Г. Уэллса: «август 1917 года увидит конец нашей работы»
Все это было не случайным. Подавляющее большинство людей в то время, по-
видимому, задавали себе те же вопросы, что и скульптор Н. Крандиевская:
«До каких пор будет еще все это длиться? Этот страшный сон, этот страх, борьба
в душе за жизнь, за счастье и любовь?! Боже мой, все люди сейчас живут, как в
глубокой черной шахте, запертые со слепыми лошадьми, без солнца, без света <…
Но так хочется еще радости и света, тепла и весенней зелени».
На страну неотвратимо наступал продовольственный и топливный кризис, газеты
обсуждали необходимость введения карточной системы и были переполнены статьями
о холоде и голоде в обеих столицах, сообщениями о мобилизации и самоубийствах.
«Развал идет давно, и по всем линиям», — писал литератор С. Скиталец и обращал
внимание общественности на рабочие окраины и их невыносимую жизнь:
« Двадцатый век за версту от Сената и музеев сразу переходит в семнадцатый, и
этого пока не замечают, но плоды этой слепоты и этого пренебрежения придется
когда-нибудь пожать. И быть может много скорее, чем мы думаем ».
И это были не только слова. Уже давали о себе знать отзвуки, правда, пока
лишь «глухого, но уже грозного, нарастающего негодования тех, кто «позволяет
себе оставить свой труд и идти на улицу с политическими требованиями».
9 января 1917 года был вторник - в Петрограде число бастующих превысило 144
тысячи человек. Рабочие устраивали на предприятиях митинги и с красными
флагами и революционными песнями выходили на улицы города.
Во всех областях жизни «тревога стала рельефно выявляться и приобретать зловещий характер».
В такой обстановке начинался для России «Некто 1917», как загадочно и
таинственно назвал этот год еще в 1912 году в сборнике «Пощечина общественному
вкусу» В. Хлебников.
Для художников обоих городов, и в их числе и мододых выпускники Высшего
училища при Академии художеств,. среди которых был и Михаил Иванович, начало
нового 1917 года было связано с переживаниями перед неизвестностью реально
ощущаемых перемен.
* * * * *
Выставочный сезон
Первые два месяца нового года, предшедствующие февралькой революции, или как
нынче называют её «переворотом», а кому-то возможно и нравиться слово «бунт»
и т.п., для мастеров изобразительного искусства совпали с зенитом
выставочного сезона.
В многочисленных частных галереях Москвы (галерея Лемерсье, галерея П Саурова,
салон К. Михайловой и др.)и Петрограда (художественное бюро Н. Добычиной,
галерея П. Ауэра) в течение января — февраля 1917 года демонстрировалось около
тридцати выставок произведений живописи, графики, скульптуры и декоративно-
прикладного искусства.
« Выставки, выставки! — писал один из рецензентов. — Не успевает закрыться
одна, как, глядишь, рядом уже повесила свои цветные флаги другая. Какой-то
непрерывный выставочный сезон, что-то вроде венецианского карнавала XVIII века
или парижских “fetes foraines” ».
« В Москве такое изобилие выставок, — замечал другой, — точно русских
художников вместо воинской повинности обязали писать картины:
“Союз”,
“Передвижная”,
гравюр Остроумовой,
“Мир искусства”,
ученическая в школе живописи,
“Свободное творчество”,
“Украинских художников”,
“Современная живопись”,
“Искусство в прошлом и настоящем”,
скульптуры Коненкова и вдобавок еще
“декоративно-индустриальная”.
Итого одиннадцать. Для года переживаемых событий как будто многовато ».
Такого числа выставок давно не наблюдали в Москве — она первой начинала
сезон главными выставками:
Товарищества передвижных выставок, «Союза русских художников»,
«Мира искусства», Московского товарищества художников.
Потом они переезжали в Петроград, правда, не всегда в полном составе —
проданные произведения часто не перевозились, — но иногда выставки
дополнялись новыми работами, и сезон продолжался.
Эти главные выставки обладали устойчивой репутацией, почти каждую посещал при
открытии «весь Петроград» и «вся Москва», и распродавали картины на них более
успешно, чем на других.
Так, вернисаж «Союза русских художников», например, только в Москве привлек
две тысячи человек — столько, сколько другие, как известно, не собирали на
протяжении всего срока выставки, и в течение только одного дня было продано
работ сразу же на 20 тысяч рублей.
Современники с удовлетворением встречали на этих выставках знакомые имена,
определявшие «физиономию выставки», радуясь, что у каждой из них «общий
уровень – тот же, что и в прошлые годы», журналы, как и обычно, помещали
воспроизведения работ с выставки, а газеты спешили опубликовать рецензии,
называя в них главные имена.
У передвижников выделяли «превосходно представленного» В. Поленова и
портретные работы И. Репина; у «союзников» — Н. П. Крымова («Утро») и
С. Малютина (портрет Н. П. Перцова), отмечали роль московских живописцев
И. Машкова, П. Кузнецова, П. Кончаловского, Н. Ульянова на выставке «Мира
искусства» и «несомненный художественный интерес», вызванный работами,
показанными на выставке Московского товарищества А. Кравченко («Индия»),
И. Нивинским («Венера», «Купальщица») и некоторыми другими художниками
(Н. Синезубовым, Н. Симонович-Ефимовой и т. д.).
В Москве, может быть, самой заметной явилась вторая выставка скульптуры
С. Коненкова, которая стала «одним из интереснейших явлений сезона», где были
показаны «Паганини», «Сказительница Кривополенова» и другие работы «большой
художественной ценности».
Знакомясь с выставками, критики, как и обычно, оценивали их достижения,
отмечали недостатки, словом, все шло своим чередом.
После посещения выставки «Мира искусства», рецензент усматривал в ней «жизнь,
искания, а не олимпийское спокойствие, неизбежно завершающееся в искусстве
гибелью богов», а в выставке «Московский салон» видел «отсутствие дерзаний<…>
внутреннего глубокого горения» и, осмотрев выставку Коненкова, находил, что
«его резец становится тревожнее, мысль напряженнее, настойчивей поиски», и т. д. и т. п.
Примечательным было другое — то, что независимо от индивидуальных оценок
той или иной выставки, почти все писавшие сходились на общем: в творчестве
большинства объединений нет «поступательного движения», «взволнованного
ищущего духа художества», что на большинстве выставок преобладает «сказанное
вчера».
А вот так писали о выставке «Союза русских художников»:
« Выставка производит впечатление, что как ее повесили в прошлом году, так весь
год просуществовала, ни в чем существенно не изменившись: те же сюжеты, те же
имена и даже на тех же самых местах размещены »;
О Товариществе передвижников:
«На Передвижной <…> повторение того, что сказано давно», она «мало чем отличается от прошлых»;
О Новом обществе художников:
«Выставка производит впечатление старой церемонии, скверно исполняющей
избитые и надоевшие мотивы»; «Обилие ничтожных, никому не нужных вещей
превратило ее в нечто мертвое, нудное»; и о выставке Общества акварелистов:
«Кажется, как будто бы вы все это не раз видели на предыдущих выставках и
даже на том же самом месте».
И о «Мире искусства»:
«Здание <…> начинает давать трещины, так как само себя, очевидно, держать не может».
Выставки, проходившие в Москве и Петрограде под флагами различных
объединений, оказывались несостоятельными, они не удовлетворяли современников,
находивших, что выставочные группировки «искусственны и случайны», что они
уже не обладают ярко выраженным творческим обликом.
Оценивая таким образом объединения, авторы рецензий имели в виду не только уже
давно сложившиеся общества, многие из которых в 1917-м отмечали юбилейные даты:
в 45-й сезон вступало Товарищество передвижных художественных выставок,
25-й сезон отмечало Петроградское общество художников,
10-й — Новое общество художников и т. д.
В это же время замечали одну особенность: возникновение множества
второстепенных групп и группок художников, «учреждающих каждая свое общество
и устраивающих свою собственную выставку. Несогласие и раздоры членов этих
второстепенных групп в свою очередь повели к новым расколам… Отсюда такое
множество кружков и такое множество выставок».
Обращали внимание, что на выставках, как больших, так и малых, встречались одни и те же имена.
«Весь уклад нашего художественного воспитания и образования таков, что в
художниках воспитывается стремление к искусству как красивой житейской среде,
воспитывается умение пристраивать себя к источникам жизни… Продуктивность
современных художников превышает всякие пределы и доведена по быстроте до
фабричного производства. Я беру факты. Художники, несомненно талантливые,
Бродский, Лаховский, Колесников, Горбатов и многие другие участвуют ежегодно
на трех-четырех выставках, выставляя на каждой из них по двадцати-тридцати
вещей. Таким образом в течение года они пишут и выставляют сто — сто двадцать
картин!» И далее автор пишет о цинизме «рыночников гг. Колесниковых, для
которых все давно перестало существовать, кроме рубля и только рубля».
Рецензенты отмечали: кочуя с выставки на выставку, образовывая новые группы
(«группа петербургских художников», «группа москвичей» и т. д.), многие
мастера не преследовали никаких других целей, кроме материальных.
Кружковщина — таков основной облик выставочной жизни этой поры, «кочевой
фон», который «неприятно роднит между собой все художественные течения и
смазывает границы художественных группировок».
Как «солидные» объединения, исчислявшие десятки лет своего существования,
так и только возникающие группы уже не выражали основных направлений
русского искусства.
«В настоящее время, — писал критик А. Ростиславов, — едва ли можно говорить
об определенном знамени того или другого передового художественного общества.
Дробление на отдельные общества и кружки — действительно очень заметное у нас
явление в последнее десятилетие. По-видимому, и у нас назрело время салонов».
Эта идея выставок, подобных Парижским салонам, где под одной кровлей
собирались бы художники, представившие все течения современного искусства,
высказывалась и другими критиками, и не только в Петрограде.
В Москве «на пасху» 1917 года предполагалось открытие выставки «Весенний
салон», на которой ожидалось участие всех художественных обществ и
высказывалась надежда, что «такая выставка сможет ярко и наиболее типично
представить все существующие течения современного искусства».
В устройстве подобных экспозиций современники видели возможность покончить с
превращением выставок «в рынок сбыта» и надеялись, что они смогут двигать
«вперед русское искусство» и, являясь высшим судилищем для художников, будут
помогать им совершенствоваться.
Таким образом, основная форма выставочной жизни под знаком обособленных
объединений находилась в безусловно кризисном состоянии. Именно о том,
думается, свидетельствовала идея салонов, то есть коллективных выставок, на
которых должны принимать участие все художники без деления на какие-либо
группировки. И в этом тоже была одна из особенностей художественной жизни
начала 1917 года.
Художники, критики, деятели искусства жили не на отдельной планете, это была
та же самая Россия, со всеми её проблемами, особнно военного времени. Но так
или иначе, их жизнь и всё, что с ней связано было как бы в другом измерении,
в других интересах. Можно ли их в этом винить? Конечно нет. Так было всегда,
происходит сегодня, и, вероятнее всего, к сожалению, будет происходить всегда.
Ведь поговорку – «Гусь свинье не товарищ » никто не отменял.
Далеко не всегда и не все художники олицетворяли собой особые гражданские
начала. Художник всегда был на службе у определенных классов, которые были
и его заказчиком и благодетелем и меценатом. Художники жили за счет класса
имущих. И в этом отношении их искусство было направлено на удовлетворение
их запросов. Надеяться на изменение такого положения никто из художников не
стал бы.
* * *
Никто еще не представлял, что начало этого года окажется пограничной чертой
между жизнью старой, привычной и жизнью совершенно новой, хотя и ожидаемой
многими, но совершенно незнакомой, странной И что многим планам не суждено
будет сбыться. Многие хотели перемен, но каких, в чем, и в какой степени они
не знали, и не понимали. Просто очень хотелось перемен и другой жизни. И эта
самая другая жизнь уже стояла на пороге. Но больше всего хотели перемен те,
кто не ходил на все эти многочисленные художественные выставки, кто не ломился
по вечерам в театры и многочисленные увеселительные заведения, Это были те,
кто жил совсем рядом с этими театрами и музеями и прочими заведениями, но для
кого они были недоступны, кто, как написал журналист, жили рядом, но еще в 17-
18 веке. Но именно они не хотели, чтобы так продолжалось дальше. А если они
этого уже не хотели, то так оно и должно было произойти.
И произошло всего через два месяца после начала Нового 1917 года.
* * * * *
Конец первой части.