Глава 20.
Сидя под разлапистой елью и пережидая крупный дождь, Караваев думал, что, может, Светлана, как, порой и цыгане, психологически воздействует на него. Ведь она практически читает его мысли, или предвидит, предупреждает то, что он хочет сказать. Она действительно, если присмотреться, напоминала ему невообразимо красивую, молодую цыганку-мошенницу. О, да, они умеют все провернуть! Да так, что и не подумаешь о подлоге… Обчистят как липку, и глазом не моргнут…
Так кто же она, эта Светлана? Может, забила ему баки и… Да, вроде, нет…
Над ухом надоедливо запищал комар и, усевшись, в «нужное» для него место, стих. Караваев смахнул его ладонью. Так нет, снова кровопийца нахально спланировал на Караваева. Федор прихлопнул его: и когда такая кроха успела напиться столько крови? Смачно, едва слышно, чвякнуло.
«Как там моя попутчица, оставшаяся где-то позади и отказавшаяся идти в Ломовку? — подумал Караваев. — Может, промокла до нитки? Или тоже где-то пережидала хлябь небесную? И я тоже хорош, оставил невесть где девушку одну. Но ведь она настояла на своем, можно сказать, даже отправила меня в Ломовку, хотя мне и не хотелось этого делать, как не хотелось и тогда, когда Светлана буквально «сняла» меня с поезда. Правда сказала, что подождет меня здесь, или, если надо буду, непременно разыщет. Главное, чтобы их флайер пришел.
Что у них там с тем флайером случилось — я, как не допытывался у Светланы, так ничего и не узнал. Та как в рот воды набрала. Может, флаейр попал в катастрофу, или где-то застрял в межпараллелях… Но, это уже не мои проблемы.
Светлана настояла на своем, и Караваев согласился идти в Ломовку один — куда ей, в туфельках на высоких каблуках по подлеску да по вьющейся тропе «пилить». Да и зачем? А почему она должна была намокнуть? Рядом полустанок, пускай и с хиленькими навесами. И пару халуп. Там, видимо, и пересидела, ожидая, как она сказала, контакта с межпараллельщиками. Ну, это, так сказать, ее дела. Отпустила меня, и на том спасибо».
Только успел закончиться дождь, как на Караваева снова набросились нахальные полчища комаров, которые тоже, видимо под этой же елью, да и под многими другими, прятались от дождя. И непомытый гнус, прятавшийся тоже где-то от дождя, тут же заходил над парнем густым, грязным облаком.
«Если бы я просидел под елью еще пару минут, из меня бы остался один пухляк», — решил Караваев, когда, уже в который раз попытался отмахнуться от огромной, почти воющей, вернее, ноющей тучи. Понятное дело, никаких реппелентов у него с собой не было. Полупустой дипломат и ненужные здесь, в чащобе, несколько тысяч рублей, две сотни евро да полсотни долларов…
Странное дело, во время дождя и комарва, и вездесущий гнус, как заметил Федор, словно замерли в нерешительности, притаились.
Пытаясь хоть как-то избавиться от кровопийц, Караваев мигом убрался с сухонького местечка.
Выбравшись из-под ели, с огромных лап которой еще скатывались огромные, запоздалые, холодные капли, которые так и норовили угодить парню за воротник, он вернулся на грунтовку. Ступил по ней пару шагов и понял, что непременно оставит здесь, в глухомани, подошвы своих ботинок.
«Сколько того дождя, а вот уж как дорогу-то развезло! — вздохнул Караваев, пытаясь идти по краешку дороги, поросшей несмелыми язычками еще зеленой травы, да по накренившемуся к ней сухостою. — А если бы я глубокой осенью сюда наведался? Нет, лучше уж они к нам в город, как говорил один из героев в известном кинофильме…»
Полчища комаров и стена гнуса нахально увязались за Караваевым.
Понятное дело, снимать обувь в осеннюю холодрыгу не очень-то приятная штука, поэтому Федор решил: будь что будет, может ботинки его и выдержат подобное измывательство. Правда, штанины чуть подкатил. Он бы их подкатил и до колен, чтобы не измазать грязью, но, опять же, не дали этого сделать комары и гнус. Спустя минуту Караваев пошел вперед.
«Хоть бы по дороге кто встретился, — невесело думал он, — но никого. Что поделаешь — глухомань». Правда, он надеялся, что таки дойдет к Ломовке. На полустанке какой-то мужичонка сказал ему, что другого пути туда нет, и Караваев не заблудится, если будет идти никуда не сворачивая.
— Несколько километров проскочишь, и «магистраль» наша упрется в Ломовку. Если повезет и подвезет кто, хотя в такую пору не ездют тут без особой надобности. А так, никого не бойся. Зверья крупного уже годков двадцать никто здесь не видел. Молод. Не забоишься, пешком проскочишь, коли в том нужда, без транспорта…
И вот Федор шел. Вернее, полз. Ботинки так и норовили содраться с ног. Сколько километров прошел, сколько осталось до Ломовки, Караваев не знал. Может километра два или три…
— Дурак, — корил Караваев вслух себя, — чего поперся в эту черт-те какую Захудиловку, или как там ее. За Пищалкиным соскучился, дурак. Кто он для меня такой? Да ведь я с ним познакомился только в поезде. Меньше суток находились вместе. Да и то большее время проспали... Да лучше бы развлекался где-то с загадочной «иностраночкой...» Или, пускай и пришелицей, или как там ее еще назвать, Защитницей, Наблюдательницей, которая прибыла к нам, в мое настоящее, из далекого будущего. И чего это она о каких-то межпараллелях говорила, о флайринге. Понятно, это какой-то транспорт, наверное, наподобие вертолета, или, можеь, ракеты... Но... опять же... Стащила меня с поезда какая-то ненормальная, поволокла за собой. И я, дурак...
Но, почему так тихо? Ни шелохнет, птица голоса не кажет. Устало ворочаются над головой тучи чернющие. Неужели снова зарядит дождь? Лучше бы его, конечно, не было…
Хотя я, опять же, дурак! Ну, зачем мне этот Пищалкин? Отдыхал бы на полустанке, ждал бы «транспорт», о котором Светлана, или как там ее называют в ее будущем, мне все уши прожужжала, так нет, поперся, дурак в Ломовку! Да и Светлана отпустила, как ни странно… Зачем она это сделала?
Слева от Караваева что-то неожиданно громко ухнуло. Сердце тут же уплетнуло в пятки. Он заспешил, понимая, что это начался так называемый гон страха: плел-плел старик о том, что здесь никого и ничего, а вон оно, как ухнуло. Кто его знает, чего в таком лесище может произойти. Ну, двадцать лет ничего не было, так именно в это время нечистая кого-то и занесла. Тут же Караваеву вспомнилась нахальная жижа, хатенка. Суд… Вспомнилось, как невидимый Судья то ли прогундосил, то ли прогугнявил, словно у него или был капитально заложен нос, или все зубы вырваны:
— Вы воровали из Межгалактической библиотеки и Межгалактического хранилища книги, картины и предметы. Так?
— Откуда я знаю, откуда я все брал? Может, у вас здесь и весь золотой, платиновый и серебряный запас, тонны бриллиантов не только Земли, но и нашей, и соседней галактик?
— Нет никакого запаса драгоценных металлов и иных драгоценностей здесь нет. Хотя в библиотеке находятся тоже раритеты, которые стоят больше золотого запаса Земли.
— А я то здесь при чем? — возмутился Караваев. — Вот если бы…
— Вы воровали, и воровство должно быть доказано и наказано.
— Так должно, или уже доказано? — съязвил Караваев.
— Практически доказано, и вы получите по заслугам…
— Значит, мне грозят каменоломни? Или еще какая-то гадость? Может высылка с Земли в ад или еще куда подальше? — почему-то с сарказмом спросил тогда Караваев.
— Возможно, возможно, — тот же гугнявый голос… Сначала довольно громкий и неприятный, потом он постепенно стих…
…Все пронеслось вмиг в мыслях Караваева. И попутчица из межпараллелей, как она назвала свое «пристанище». Скорее всего, как он понял, чтобы поприкалываться над ним.
«Вот уж угодил в передрягу! Ну, какого рожна поперся в глухомань непролазную? Ну, дорога-то есть, теперь не тропка малозаметная, но все-таки. А вдруг волк или медведь? Чем отбиваться от них? Сумкой? Пиджаком? Какой-то выломанной сухой палкой? Смехота!»
Караваев оторвав от грязи ботинки, бросился вправо, сломал в сухостойном подлеске дрын. И опять метнулся на расхлябистую дорогу. Ему показалось, что она уже чуть подсохла, и ноги заспешили вперед.
Тишина давила на Караваева своей неизвестностью. Разве что комариные полчища продолжали нахально вести над ним свой «распрекрасный концерт», да почти «молчаливый» гнус норовил продраться во все щели…
Не заметил, как выскочил на пригорок, с которого расплескалась деревня. Она словно двумя длинными и широкими рукавами обнимала соседний лесистый холм. Он был чуть пониже того, на котором сейчас стоял Караваев.
Как в неизвестность, уплетнул гон страха. Он отбросил дрын и заспешил вниз. Понятно, указателя нигде не было, но Караваев был уверен, что впереди – Ломовка. Слава Богу, комары и гнус отстали. То ли гоняться за молодым человеком им надоело, то ли место свое четко блюли…
Встретил его какой-то, забредший далековато от деревни мальчонка. Он был с самодельной удочкой и ведром, в котором плескалась мелкая рыбешка.
— Здравствуйте, — заинтересованно сказал он. — А вы кто и к кому?
— Здравствуй, — ответил Караваев. — Как рыбалка?
— Да плохо. Дождь помешал. И крючок рыбища утянула, а другого крючка больше нет.
— Нужно было на рыбалку готовиться и взять несколько крючков про запас, и лески…
— Нужно, размеренно проговорил пацаненок, да где их взять? У меня всего один крючок был.
— А почему ты один здесь, без взрослых или друзей?
— Сашка Незвонов испугался дождя, а я — нет. У него все крючки были, а мне он забыл коробочку отдать. Червей отдал, а о крючках забыл и помчался домой… Так к кому вы? — снова спросил мальчонка.
— К Пищалкиным.
— К Анькам? — удивленно спросил он.
— К ним брат приехал.
— Знамо. Это во-он туда, — мальчонка показал немного изогнутым концом удочки, — дом под шифером и две огромных сосны рядом с ним. Видите?
Двухэтажный дом с пригорка казался маленьким, но вокруг него растянулись приземистые, крытые чем ни попадя одноэтажные миниатюрненькие хатенки, поэтому он был и приметен, и, конечно же, гигантом.
— А, пойдемте, мне по дороге, доведу.
— Спасибо. Тебе помочь ведро с рыбой нести?
— Да нет, зачем, сам сдюжу. А вы на наших Анек приехали посмотреть? — спросил мальчонка, неся в правой руке ведро с рыбой, а в левой — самодельную удочку без крючка. Леса на ней развевалась по ветру… — Анек? — он поднял на Караваева свою вихрастую голову.
— Да нет, — не нашелся, что ответить пацану сразу. Чтобы как-то перевести тему разговора в другое русло, снова задал вопрос о рыбалке Караваев:
— И часто у вас такие громадные рыбищи на крючок попадаются, что его вместе с лесой обрывают?
— Да бывает. Хотя и не часто, но бывают… Вот Сашке Незвонову однажды щука попалась, так мы еле ее домой притащили. Огромнейшая, да еще и кусючая… И меня укусила своими зубищами за руку — вот видите, — мальчонка протянул левую руку, на которой виднелся давний шрам. — А еще и сомище громадный нашему школьному сторожу Ивану Сергеевичу попался в прошлом году. Так ту рыбину он вытаскивал из воды полдня. Едва сдюжил… А вообще-то, рыба у нас водится, и немало… Вот только дела непонятные в деревне стали происходить, но это, как говорят наши старики, у всех на роду написано… Значит мы кому-то сподобились или понадобилось над нами эксперименты проделывать…
— А ты чего не в школе?
— Так сегодня же выходной, суббота, какая школа. Это в понедельник пойду, а сегодня я дома, сам по себе…
— Как это сам по себе?
— Да так. Мамка уехала в райцентр по делам, папа — на заработках в области…
— И что, никого у тебя больше нет?
— Да есть. Бабка старая. Она только руководить привыкла. И мамку, и отца гоняет, а меня, и подавно… Все советы свои ненужные раздает… Мальчишка остановился, перебросил ведро с рыбой в другую руку и сказал:
— Ну, ладно, мы уже пришли, вот дом Пищалкиных, где две Аньки теперь живут, а я через четыре дома от них живу… Ну, я пошел… Да, у них собаки нет, так что в двор можно заходить без опаски…
— Спасибо. Что я тебе должен?
— Да ничего! Увидел, что идете, чего бы ни помочь, когда знаю…
— Ну, тогда, еще раз спасибо тебе. Хорошей ухи!
* * *
— Здравствуйте, а вы к кому? — На крыльцо вышла красивая моложавая женщина, видимо увидев, что Караваев топчется у калитки.
— Здравствуйте, — ответил Караваев. – Я Федор Иванович Караваев, к Николаю Пищалкину. Он здесь живет?
— Да здесь. Правда его нет сейчас, но вы проходите… Не бойтесь, собаки у нас нет, так что смело проходите…
Караваев подошел к крыльцу. Женщина, отерев о фартук руки, быстро вскочила по деревянным ступенькам внутрь.
Караваев за ней. На пороге остановился, осмотрелся. Хотел здесь же снять все в грязи ботинки. Огромная светлая веранда, заставленная тумбочками, баллонная газовая плита, современный холодильник…
— Проходите в комнату. Только не снимайте обувь.
— Да как это? Они же у меня грязнющие, — Караваев посмотрел на свои заляпанные грязью ботинки.
— Ну, ладно, сейчас я тапочки организую.
Женщина на миг скрылась за дверью и тут же появилась с тапочками, вернее с настоящими лаптями из лыка.
— Вот, возьмите, — протянула она Караваеву лапти. – Наш дедушка их плетет… Мы на городские тапочки даже не смотрим — сплошная химия… Оно-то натуральное много лучше…
Сняв ботинки, Караваев вставил ноги в лапти и сразу же почувствовал себя человеком…
— Проходите в залу, не стесняйтесь. Коля поехал к двоюродному брату…
— Уже? – удивился Караваев. – Он же только недавно с поезда…
— Дак брат Анатолий на другом конце села. Там и наш дед. Заодно и деда проведает… Коля на велосипеде поехал. Хоть и грязь, но он знает здесь все сухие тропки… А вы садитесь, поедите с дороги, пока Коля приедет. Он туда ненадолго. Обещался через час-полтора вернуться. А вы не стесняйтесь, будьте как дома. Меня Софьей зовут, а это — Настя, моя младшая сестра. — Софья кивнула на девушку, которая стояла у окна. Она не говорит.
— Глухонемая?
— Да нет, только не говорит, но все слышит. Так что вы можете ей все сказать… И спросить тоже. Она ответит письменно.
Настя тут же утвердительно кивнула головой.
— А Анны… — сорвалось с языка у Караваева.
— Аннушки тоже поехали с братом к Анатолию. Они так были рады приезду Николая…
— А вы не удивились, что их теперь две?
— Да нечему у нас в деревне удивляться, когда тут похлеще чего творится. Может мама Николая когда-то и родила двойню, а нам не сказала… Это сестра наша, хотя мы никогда не знали о том, что родилось две девочки… Это что. А вот то, что почти все девчонки в деревне забеременели, вот это да! Слава Богу, наши Ани ни-ни! Врачи с района приезжали, гинекологи, подтвердили всё…
— Так, вы отдыхайте, я кого-то пошлю за Николаем, или сама поеду. Мы сейчас только на стол бросим перекус.
— Да сам я, как-то…
— Никаких как-то. Сейчас только перекус. Обедать будем позже, как Николай придет. Вы же с дороги!
— Да я не голоден, — растерялся такому гостеприимству Караваев.
— Никаких нет, Федор Иванович. У нас такого не бывает, правда, Настя?
Настя утвердительно кивнула. Она, уже поставив тарелки, резала домашний каравай. Дальше отказываться было не с руки, и Караваев смирился… Он только наблюдал за спорыми действиями Насти. Красивая до невозможности, только Бог, видимо, перестарался с ее красотой, забыв дать ей возможность разговаривать. Красивая, но грустная… А глаза! Какие у нее глаза! Куда той чернявочке Светлане! Действительно страшным огнем прожигают! А ведь Караваев только мельком взглянул на нее…