*** Мой первый боевой самолёт ***
Большую часть времени на службе мы проводили в классе, - постоянно проводились какие-то занятия, подготовка к полётам, вечно нужно было сдавать разные зачёты. Особенно доставал штурман эскадрильи. Требовал, чтобы на память рисовали карту района полётов в радиусе сто пятьдесят километров. Фишка такая была. Вот и учили все речки, города и сёла вокруг. В контрольном полёте инструктор обычно спрашивал, что за населённый пункт, что за речка. И не дай бог ошибёшься, будешь рисовать снова карту. Интересно, что на разных картах названия населённых пунктов и речек были разными. После, так называемых, «китайских событий на острове Даманском» в 1969 году, стали менять многие названия на карте. Оказывается, было много китайских или «околокитайских» наименований. В ходу были старые карты и новые. Смотришь, на старой карте две речки небольшие втекают в реку Уссури – одна Даубихе, другая Лаубихе, а на новой уже Большая Уссурка, Арсеньевка. Через Спасск - Дальний протекает речка Кулешовка, раньше она звучала как-то интереснее – Сантахеза. Так же сёла и даже города. Город Сучан стал Партизанском, Иман – Дальнереченском, Тетюхе – Дальнегорском. Близость недружественного Китая ощущалась во многих вещах. Например, когда ездили купаться на озеро Ханка, что располагалось в километрах в двадцати от Спасска, по дороге видны были ДОТы с танковыми башнями, со стволами, направленными в сторону Китая. Поговаривали даже, что вдоль китайской границы были заложены ядерные фугасы, насколько это правда, судить сложно.
Озеро Ханка - интересное озеро, – большая часть наша, меньшая китайская. Через озеро проходит граница. На берегу широкая полоса песчаного пляжа с удивительно мелким песком. Такой я видел только в песочных часах. Озеро очень мелкое, хотя имеет приличные размеры – 95 на 45 километров и считается крупнейшим пресноводным водоёмом Дальнего Востока. Максимальная глубина 6,5 метра, но в основном от одного до трёх метров. Чтобы окунуться с головой, нужно пройти от берега метров триста, а то и больше. Дно какое-то странное – идёшь от берега и оно медленно углубляется, потом снова поднимается. Потом опять углубляется, но уже больше, снова становиться мельче. И так, как волнами. Когда выполняли парашютные прыжки на воду в это озеро, а это был ближайший крупный водоём, то бросали нас подальше от берега, чтобы не «воткнуться» в дно. Потом приходилось долго и нудно добираться до берега, если катер, который нас собирал, задерживался со сбором парашютов из воды. Ведь от парашюта надо было избавиться перед приводнением – в воду надо было входить уже без парашюта, иначе в воде можно запутаться в стропах и куполе. После того, как выпрыгнул из самолёта, надо было глубоко усесться на круговой лямке подвесной системы парашюта, раскрыть карабин подвесной системы на груди, освободить одну руку от подвесной системы и ждать касания воды. Как только ноги касались воды, нужно было выскользнуть из подвесной системы и избавится от парашюта, чтобы он не накрыл тебя. И освобождаться от подвесной системы нужно было только после касания воды. Раньше было правило – освобождаться от парашюта на высоте один метр. Но при штиле определить расстояние до воды непросто. Были случаи, когда лётчики ошибались и выпадали из подвесной системы с большой высоты. Это приводило, образно говоря, к тому, что друзьям приходилось «тратиться на цветы».
Вдоль берега курсировал автобус с доктором и его помощником – собирал лётчиков. Доктор интересовался самочувствием и удалялся, а помощник наливал «сто грамм» для согрева – ведь вылезали из воды мокрые и замёрзшие. По какой- то неведомой традиции парашютные прыжки на воду почти всегда организовывались в любое время года, только не в тёплое. Вообще, парашютные прыжки занимали в лётном процессе особое место – не любили почему-то лётчики «прыгать с тряпкой». А полагалось каждый год выполнять по два прыжка. И чем старше были лётчики, тем меньше они любили парашютные прыжки. Старались избегать этого под любым предлогом. Ну, а среди лейтенантов еще были любители, да и отвертеться лейтенанту было сложнее. К любителям относился и я. И на первых парашютных прыжках в Спасске, в январе, мне удалось прыгнуть три раза за один день. Прыгали мы из вертолета Ми-8. В отличие от Ан-2, с которого обычно прыгали, и который брал не больше десяти человек, вертолет брал человек двадцать, а то и больше. Набивались стоя, благо, в отличие от Ан-2, он быстро набирал высоту. Быстро выпрыгивали и медленно спускались. Успевали помёрзнуть, зато приземляться в снег одно удовольствие – о землю не стукаешься, приземление мягкое, просто втыкаешься в снег. Только я приземлился и начал собирать парашют, смотрю - ко мне бежит один капитан с уложенным парашютом и кричит:
- Ещё прыгнешь?
Киваю:
- Да.
- Брось свой парашют, я соберу.
Одевает на меня новый парашют, помогает подогнать его по росту и говорит, под какой фамилией я должен прыгнуть. И примерно так же было и третий раз в этот день.
После первых полётов в зону, стали летать вывозные полёты «по кругу», тут уже выполняли и по три-четыре полёта в смену. Со «спарками» было проблематично, погода тоже не баловала. Январь не самый лучший месяц для полётов с молодым лётным составом, когда нужны в основном простые метеоусловия. В итоге на каждого вышло примерно три лётные смены за месяц.
Особых трудностей в переучивании никто не испытывал и через месяц, в начале февраля, начали потихоньку вылетать самостоятельно. Я вылетел «сам» после двенадцати полётов с инструктором, налетав немногим более шести часов. Другие вылетали примерно с таким же налётом. В феврале летали уже больше, я сделал шесть лётных смен, выполнил восемнадцать полетов и налетал около одиннадцати часов, из них семь часов самостоятельно. Это было уже неплохо. Летали вначале по кругу, потом перешли к зонам. В дальнейшем, по кругу придётся летать редко, только после перерыва, для восстановления лётных навыков.
Получил от Коки очередное письмо – зовёт в гости и сам хотел бы приехать в Спасск, посмотреть на тайгу. У них в Запорожье, замкомэск разложил Як на посадке, снёс бетонный столб и какую-то подстанцию в районе Ближнего Привода. Завидует, что у нас Яки последних серий, не то, что у них.
Мама прислала телеграмму, беспокоится моим молчанием. Странно, я вроде бы регулярно пишу письма. Не писать же мне так, как это делает наш коллега, армавирец Саня Афонин. Каждый вечер пишет жене письмо, кажется в Армавир, а утром опускает в почтовый ящик, для чего ещё большой крюк делает по Спасску, чтобы добраться до того ящика. А однажды приходит на завтрак в столовую радостный, сообщает, что рядом с его домом повесили почтовый ящик и не надо ему теперь «нарезать круги» по Спасску. Через время рассказывает, что жена обижается, мол, перестал писать ей. Недоумевает. Расстроился. А еще через время всё прояснилось, когда он не смог очередное письмо в ящик засунуть. Ящик был полностью забит письмами. Оказывается, ящик повесили, но письма из него не вынимали. Что-то там на почте «не срослось». Саня, конечно, поднял шум, и всё встало на свои места. Жена его, наверное, сразу получила месячную норму писем.
Мама пишет, что наконец-то получила от меня письмо, открытку новогоднюю и посылку. Собирается летом приехать ко мне. Артюхов написал из «Вайнёд», что уже летают, на следующей смене вылетает «сам» - им проще, они ведь на «сухарях» и в училище летали. Пишет, что в полку в основном молодёжь, выпуски 73 – 77 годов. Подчиняются они ПВО и ВВС – переходный период. Будут чаще летать к полякам, скоро ждут и их к себе в гости. «Хвастается», что у них две ВПП шириной по шестьдесят метров. Все лётные «шмотки» лежат на аэродроме, ходят в «зелёном», то есть в повседневной форме. Заставляют петь в хоре - вот и ВВС. Квартиру пока не получил. Да, не так радостно служить в Прибалтике. Коля Ларский прислал письмо из Житомира – Гена Тихонов в Москве в госпитале. В Киеве в госпитале «повесили» ему три диагноза: «шумы сердца», «гайморит» и «порезы голосовых связок». Да еще характеристики из училища неважные и местные тоже. Гена приехал в полк холостяком, а в личном деле записана жена. В полку ему сказали, что с лётной работой конец. Ларский летает пока на УТИ-МиГ-15, потом предстоит на «спарке» Су-9У, а потом уже на Су-9. К восьмому марта ждут пополнения в семье.
От бабушки, мамы моей мамы, пришло письмо, разбираю её «шифровку» - благодарит за пятьдесят рублей, что я ей послал. Она пишет мне, чтобы я, когда садился в самолёт, говорил – «Помогай мне бог!» Вот такое вот наставление. Добавляет – «И будет тебе тогда счастье в твоей работе». И ещё пишет, что она всегда молится, чтобы бог спас меня. С трудом читаю ее письма – там намешаны русские и немецкие буквы, русские, немецкие и украинские выражения. Родилась она в 1898 году, то есть еще в 19 веке, училась в какой-то немецкой школе при кирхе. Жили они в Луганской области на Украине, куда приехали её предки как немцы–переселенцы откуда-то из-под Штутгарта во второй половине 19-го века. Село было полностью немецкое, говорили все по-немецки, разбавляя речь украинскими словами. При коллективизации, сделали из их села колхоз «Роте Фане» - «Красное Знамя». В тридцать седьмом году родилась моя мама и в этом же году арестовали бабушкиного мужа, то есть моего деда, как «немецкого шпиона». А в августе сорок первого всех немцев выслали в Казахстан, в Кустанайские степи. Старших двоих детей, более взрослых, забрали в «Трудармию», а с младшими пятью скиталась бабушка, голодая, по казахским колхозам и выжили они только благодаря тому, что НКВДшные начальники из «комендатуры», которая ведала «выселенцами», определяя её с детьми в казахский аул, требовали от председателя местного колхоза вернуть столько «голов», сколько получил. Там научились казахскому языку, дети учились в казахской школе.
Только после войны, когда стало можно перемещаться по Казахстану, съехались с родственниками. Стали жить, учиться и работать среди таких же «выселенцев» - украинцев, литовцев, чеченцев и многих других. Язык общения был русский, теперь уже выучили и его. Вот там, в Казахстане, работая на стройке, мама встретила моего отца, такого же «выселенца» - чеченца. У него своя история. 23 февраля 1944 года из Чечни выселяли чеченцев и войска НКВД заняли все чеченские аулы, вроде как на «постой». Наутро всех жителей погнали на станции грузить в вагоны для отправки в ссылку в Казахстан. Отец мой, десятилетний мальчишка, пас скот со своим дядей в горах и остался не угнанный. Таких набралось по горам не мало. Они собирались в группы и ещё не один год жили в горах. Их пытались те же НКВДшники «выкурить» с гор, но не очень это получалось. Как рассказывал отец, были и стычки со стрельбой. Только в 1947-ом году всё же их переловили и отправили тоже в Казахстан. Отца, как «малолетку», отправили к родственникам, ну а дядя его «получил» десять лет.
Бабушка в начале шестидесятых годов стала писать письма в разные инстанции, разыскивать мужа и старших детей. Выяснила, что взрослые сын и дочь «пропали» в «Трудармии». А на мужа получила «СПРАВКУ» из «Верховного Суда Украинськой Радянськой Социалистичной Республики» от 18.12.1961 №995п. о том, что «Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда УССР от 16.11.1961г. , постановление от 21.11.1937г., в отношении Кнорр Матвея Матвеевича, работавшего санитаром в колхозе «Роте-Фане» Ровенецкого района Луганской области отменено, а дело производством прекращено за отсутствием состава преступления». Прислали даже свидетельство о смерти IV-ЯР №203732, дата смерти 15.04.1945г., причина смерти – «Пеллагра», запись о смерти почему-то сделана в ЗАГС 29.05.1962 года – через 17 лет!? Но, в девяностые годы выяснилось, что ни в какой тюрьме он не умер, а был расстрелян вскоре после ареста, в ноябре печально знаменитого 1937 года.
Не так далеко от нас, под Владивостоком, есть тоже ПВОшный полк – «Центральная Угловая», летает полк на МиГ-23. Наш полк с ним в одном корпусе. Там произошел, мягко говоря, странный случай – по какой-то причине, лётчик катапультировался в районе аэродрома, в море. Вроде, ничего особенного – недалеко от берега, сразу за ним вылетел вертолёт, но в Ми-8 набилось много народу, любопытствующих начальников. Вертолёт из-за этого не смог зависнуть над водой, чтобы подобрать лётчика из залива. Пока летали выгружать пассажиров, лётчик погиб от переохлаждения…
У нас тоже было небольшое происшествие. Но это, конечно, ерунда – у Сани Афонина в контрольном полёте по второму упражнению, где для тренировки отключается один двигатель и потом отрабатывается «запуск в воздухе», двигатель после отключения так и не запустился. Пришли и сели на одном.
Получил от Коли Ларского ещё одно письмо – приехал из Москвы из госпиталя Гена Тихонов, оставили ему из трёх диагнозов один – что-то с голосовыми связками. Будет летать, но только после того, как представит справку о разводе. Дубового «списали» на год в транспортную авиацию, но «воткнули» диспетчером на РСП. Пишет, что в житомирском полку одни «армавирцы», они первые из СВВАУЛШ.
Кока из Запорожья написал, что Славик Лопатько «отличился» – на сруливании с полосы на «спарке» вместо сброса тормозного парашюта, нажал кнопку пожаротушения, а это значит, что двигатель залил пеной и летать самолёт будет не скоро.
Саня Смирнов, мой друг и одноклассник, пишет из Грозного, что пришло на институт распределение, но Южно-Сахалинска, куда он хотел попасть, нет. Пришёл вызов на него из Астрахани, он там делал свой дипломный проект и, кажется, по его проекту будет работать Астраханская геофизическая экспедиция. Обещают в Астрахани квартиру в течение года, теперь – как решит ректорат.
Наступил март - почти весна, интенсивно летаем, выполнил восемь лётных смен. Налёт получился приличный – пятнадцать часов за месяц. Это очень даже неплохо. Летаем по маршруту, начали летать на перехват. Когда летишь по маршруту, обязательно идёшь кому-то «за цель». А по цели, то есть по тебе, работают и в ППС (Передняя Полу-Сфера) и в ЗПС (Задняя Полу-Сфера) сразу несколько перехватчиков. В хорошую погоду, даже с не очень большой высоты восемь тысяч метров, просматривается всё Приморье от Спасска и до Владивостока с севера на юг. А с востока на запад еще проще - от Татарского пролива и до самого Китая. С воздуха можно увидеть одновременно несколько наших аэродромов. Да, «понатыкано» их здесь много. Одних ПВОшных четыре штуки – «Золотая Долина» под Находкой, там Су-15, «Чугуевка» - недалеко от Арсеньева с МиГ-25, «Центральная Угловая» - под Владивостоком с МиГ-23. Ну и наш Спасск - Дальний. А еще вертолётчики в Черниговке. Разведчики Як-28Р и МиГ-21Р в Варфоломеевке, тоже недалеко от Арсеньева. А еще на юго-запад от озера Ханка аэродром «Хороль» с «бомбёрами» и полосой 3500 м. Там же, ближе к Уссурийску «Галёнки» с МиГ-21, если не ошибаюсь, бывший знаменитый и легендарный полк «Нормандия – Неман» и ВВСовский аэродром «Воздвиженка» с Су-17 и Ту-16. Рядом с «Золотой долиной» аэродром «Николаевка» Тихоокеанского Флота, там Ил-38 и им «подобные». Ещё есть один флотский аэродром «Пристань» недалеко от Владивостока на другом берегу Уссурийского залива с Ту-16. Негоже пропустить и владивостокский аэропорт «Кневичи» с полосой 3500 метров. Кстати, в Спасске вместе с нами базируется полк Ту-16 – разведчики. Да, авиации хватает. А ведь ещё аэродромы есть в районе Хабаровска, на Сахалине и Курилах.
В конце марта начали летать на сверхзвук, а это значит выше одиннадцати километров. Ниже полёты на сверхзвуке просто запрещены, да и для самолёта это, мягко говоря, «некомфортные» условия. Летаем чаще всего на четырнадцать тысяч метров. Выше одиннадцати тысяч Як может лететь на сверхзвуке только на форсаже, расход топлива, конечно, впечатляет. Стрелка топливомера, в отличие от бесфорсажного режима, движется вполне даже заметно. С высоты четырнадцать тысяч метров обзор, конечно, хороший. В ясную погоду просматривается всё Приморье, - где-то там, в дымке на северо-востоке Сахалин, до которого километров 700, за ним Охотское море. На востоке, совсем недалеко, чуть больше двухсот километров, расстилается Японское море, на другом берегу которого уже и Япония. До неё каких-то 650 километров. Но чаще всего, видимость не очень, внизу всё или закрыто облаками или всё в каком-то мареве. Да и какая разница, всё равно весь полёт по приборам. Но вот небо вверху впечатляет. Облаков на этой высоте практически не бывает, и весь небосвод заполнен синим куполом. И, чем выше набираешь высоту, тем небесная синева всё темнее и темнее. Полёт в стратосфере длится недолго, от шести до десяти минут - большой расход топлива на форсаже. Остекление фонаря начинает покрываться изнутри изморозью, начиная с нижней части и потом, со временем, поднимаясь всё выше, ведь за бортом минус пятьдесят шесть градусов, по крайней мере, так глаголет наука «Метеорология». В кабине, конечно, холод не ощущается - от двигателя поступает воздух, «сжатый» компрессором, а потому настолько горячий, что его специальный прибор смешивает с холодным наружным воздухом и в кабине поддерживается температура, которую лётчик может регулировать по своему желанию. Снижение происходит гораздо быстрее, чем набор высоты. От перепада давления воздуха закладывает уши, но после нескольких, привычных уже, глотательных движений всё проходит. Переход со сверхзвука на дозвук происходит почти незаметно – только дёрнется стрелка указателя «Числа М» в районе цифры «один» и вновь появляются наружные шумы, дрожь по самолёту. Пропадает ощущение, что самолёт движется как будто в слое масла. Как и при любом снижении с больших высот, надо на средней и малой высоте внимательно поразглядывать предметы на земле – деревья, здания, задерживая взгляд на них, хотя бы на несколько секунд, чтобы глаза настроились на другое, более «мелкое» измерение. Это особенно важно будет на посадке - на выравнивании, чтобы правильно оценить высоту и выполнить нормальную посадку.
* - на фото: - аэр.Хвалынка - 08.78г. Лётчик ст. л-т Г.Чергизов и лётчик-оператор к-н Н.Кулямзин.
Фото автора.
Следующее:
http://www.proza.ru/2018/05/08/1471