Наш деревенский домик давно покосился. Но мама там живет и по ныне…
Огород в семь соток – единственное ее богатство, которым она дорожит на старости лет. Если конечно, не считать нас – ее детей – меня и двух моих братьев – Петьку и Федьку.
Переезжать из него она никуда не хочет, ссылаясь на то, что помирать ей хочется в родных стенах, а лучше всего в родном огороде, с тяпкой в руке.
В общем, вот такие у нее причуды.
Мой молодой человек, Платон, а правильнее было бы назвать его сожитель, говорит, что она того… Выжила из ума. А я молчу. Не перечу ему.
А не перечу я Платону давно. Очень давно. Мне кажется, с самой первой встречи. И делаю всегда то, что он говорит. И даже думаю так, как он думает. Или мне кажется, что мы думаем одинаково, может я просто давно заглушила свой внутренний голос?.. Я не знаю. Ничего не знаю…
Я ведь деревенская. Училась в сельской школе. Училась, вроде, неплохо. Поэтому и направили меня в город на испытательные экзамены. Сам директор школы - Иннокентий Георгиевич - со мной и еще с несколькими ребятами ездил помогать поступать. Кому куда… Ведь мы в город-то никогда не выбирались, заблудиться могли. Отца у меня тогда уже не было, а мать с утра до ночи на работе, одна надежда на неравнодушного директора была.
И мы поступили. Все остались в городе. Жили в общежитии от училища. К маме я ездила редко, только на каникулы. Дороговато-то как-то это выходило, да и далеко ехать.
А поступила я на бухгалтера. Учиться очень нравилось. Только вот с соседками не очень повезло. Парней водили к себе очень часто. А мне заниматься нужно… А у них, то пьянки, то выяснение отношений с руганью и драками, то любовь до гробовой доски такая, что весь этаж слышит, не точно я, живущая с ними в одной комнате общежития…
Удивительно, но училище я окончила. На одни пятерки. С красным дипломом, что называется.
И встал передо мной выбор – возвращаться домой или ехать к маме. Мама говорила, что в деревне у нас тяжело работу найти. Все теплые места давно поджидают родственников тех, кто эти местечки под собой согрел… Быть у мамы нахлебником не хотелось, и я осталась в городе.
Работу нашла быстро. Помогли направление и рекомендация от училища. Платили не очень много, но мне хватило на то, чтобы жить и снять маленькую комнату в квартире у старенькой бабушки. Как я потом поняла, пускала она квартирантов за символичную плату от одиночества, потому как родные дети и внуки про нее совсем забыли и заглядывали в лучшем случае раз в квартал, чтобы проверить, жива ли ещё она…
После нелегкого соседства в общежитии, я оказалась в тихом уголке солнечной квартиры. Пелагея Ивановна относилась ко мне, как к своей внучке. Каждый вечер после моей работы мы с ней чаевничали. Чайник она не любила, был у нее электрический самовар, который она как-то упросила купить у бывшего квартиранта ей на восьмидесятилетие. Давно просила внука, который к ней и наведывается чаще всех – четыре раза в год. Но он все никак не покупал, хотя она ему каждый раз отдавала свой кошелек с пенсией, в надежде, что ее мечта скоро сбудется…
Так вот, как-то мы до поздна распивали чай из этого самовара, мило беседуя о простых вещах и вдруг в дверь начали громко стучать.
Я посмотрела на часы, было почти десять часов вечера.
- Пелагея Ивановна, там стучат. Вы кого-то ждете? Открыть?
- Открывай, Машенька, открывай. Может, Латоша пришел.
- Какой Латоша?
- Внучатка мой, Латошенька.
- Вы про Платона что ли, про которого мне рассказывали?
- Да, про него, деточка. Беги скорее, открывай. А то, вдруг, уйдет, не дождется.
Я открыла двери. Не поздоровавшись со мной, как-то по-наглому в квартиру вошел он – внук Пелагеи Ивановны.
- Бабка-то здесь? – спросил он.
Пелагея Ивановна, успев доковылять на своих больных ногах до коридора, хотела броситься обнимать Платона, но он ее резко оттолкнул, сказав, что она его новую кофту замарает.
- Сегодня я здесь буду спать.
И в грязной обуви прошел в комнату и тут же свалился в глубокий сон на кровати.
- Ой, Машенька, прикрой-ка за ним дверь. Пусть отдохнет, косатик мой. – еле слышно, шепотом сказала бабушка.
- Да его пушка сейчас не разбудит. По-моему, он сейчас изрядно пьян.
- Да что ты?! Уработался, наверное.
- Что-то я сильно сомневаюсь. Судя по запаху, он, если работает, то точно на алкогольном производстве.
Но Пелагея Ивановна уже не слушала меня, и я решила пойти спать.
Утром, когда я мыла посуду перед уходом на работу, и не было слышно, что Пелагея Ивановна уже встала, ко мне со спины подошел Платон и начал меня зажимать…
- А ты ничего… - сказал он.
От неожиданности я не знала, что ему ответить. И промолчала. А он, по всей видимости, расценил это по-своему, и начал мне задирать юбку…
И тут в комнату вошла его бабушка. К моему большому счастью.
- Ой, нигде не могу найти свои очки. Ничего не вижу без них, прямо на ощупь иду. Машенька, ты здесь?
- Здесь, она, здесь! А ты чего приперлась не вовремя?
Я, понимая, что Платон откровенно хамит свое бабушке, промолчала.
- Латоша, ты тоже здесь? Помоги, родненький, очечьки мои найти. Тяжело без них, могу упасть.
- Тебе надо, ты и ищи. А мне пора. Может, еще как-нибудь загляну, на твою квартирантку посмотреть.
- Ой, посмотри, конечно, посмотри, деточка-то золотая! Вот бы тебе невесту такую! Весь век счастлив будешь!
Но Платон уже захлопнул за собой двери, ни с кем не попрощавшись.
- Ну, я пойду. Мне пора на работу, а то опоздаю. Хотя… Как вы целый день без очков…
И я пошла их искать. Все обыскала, еле нашла. А на работу, конечно, опоздала и получила за это выговор… Ну ладно, всякое бывает…
В тот вечер мне не очень хотелось идти домой, в тот теплый и светлый съемный уголок. Я очень боялась, что придет Платон и начнет ко мне приставать.
Я даже чай практически не пила с бабушкой и сразу ушла спать в свою комнату, закрывшись защёлкой, ссылаясь на головную боль.
Пелагея Ивановна пыталась что-то возразить, но все же меня отпустила без лишних слов.
В одинадцать часов вечера начали долбить в дверь. Именно долбить, а не стучать. Я лежала в кровати, не двигаясь. Барабанная дробь во входную дверь нарастала, и я услышала сонный голос бабушки с просьбой открыть дверь.
Я с трудом встала и дрожащими руками открыла их.
- Вы что, с ума сошли?! Слепые совсем! У нас потолок заливает! Кран что ли забыли закрыть или трубу прорвало?
Я поняла, что это пришел сосед снизу. Видимо, у бабушки старые трубы дали слабину, и мы пошли искать с соседом, что же произошло.
- Извините, мы сегодня рано легли спать, я ничего не слышала. – оправдывалась я.
- Мне это не интересно! Мы только ремонт закончили. Кто за это все будет платить?!
- Я не знаю… Пенсия у Пелагеи Ивановны маленькая. Может, дети ее или внуки помогут…
- Ага. Дурак я что ли? Что вы мне рассказываете. Будут они ей помогать!? Вот увидите, они ей на могилку даже ни одного цветочка не принесут. И в кого они такие неблагодарные пошли. Ведь бабка-то хорошая, вроде. А они… Слов нет…
Прорвало трубу в ванной. У нас воды стояло полно. Бежало сильным напором и уже начало затапливать коридор.
Александр Семенович, наш сосед, заткнул дыру половой тряпкой и приказал мне быстрее нести ведра, чтобы собрать в них воду.
Эту ночь я проплюхалась с затопом и освободилась лишь под утро. Все было в сырости – палас, ковры, книги, которые бабушка стопками хранила в коридоре, обувь…
Рано утром пришли сантехники и заменили трубу. За их работу пришлось заплатить мне, так как бабушка не смогла найти свой кошелек после родного и дорогого гостя…
На работу в тот день я тоже не смогла выйти, так как пришлось дожидаться представителей ЖКО, чтобы составить акт для соседа снизу. Бабушка слегла с высоким давлением от всего произошедшего и поэтому, я не могла бросить ее в трудную минуту, и именно мне пришлось со всем эти разбираться.
Акт был составлен, счет от соседа выставлен. Александр Семенович был нормальным мужиком и все понимал, но, все же, деньги на ремонт потребовал сразу же, так как его не устраивали обвалившиеся штукатурка и обои и многие вещи, которые пришлось выбросить.
До пенсии было недели три. Кошелек бабушки мы так и не нашли. На ее звонки дети и внуки не отвечали. Сбережений у нее никаких не было. И мне пришлось отдать свои деньги, сколько было.
На работе стали смотреть на меня как-то подозрительно, не поверив, что я два дня подряд в каких-то жизненных трудностях, когда в бухгалтерии нужно срочно сдать годовой отчет, а я отлыниваю…
Вскоре отчет был сдан, а я уволена… Благо, по «собственному желанию»…
Ни работы, ни денег. А Пелагея Ивановна с каждым днем все хуже и хуже. Видимо, возраст взял свое в стрессовой ситуации.
Она умерла. Как свечка. Её жизнь еще немного теплилась, но быстро погасла от сильного ветра, к которому она не была готова.
На ее могилке было четыре гвоздики, две из которых принес ее сосед снизу и я, занявшая у него на них деньги до первой зарплаты на новой работе.
Я продолжала жить в комнате в ее квартире. Деньги отдавая Платону.
Мы с ним были вместе. Много-много-много раз.
Зачем? Для чего?
Я была его, хотя была ли... Продолжая платить за комнату в квартире.
Однажды он перестал брать у меня деньги за съем, а как-то неожиданно начал забирать всю зарплату. Когда мы начали жить вместе. Если это можно так назвать.
Я молчала и все время поддакивала…
Но тут приехала моя мама. Впервые за это время. Привезла две трехлитровых банки разного варенья, одну двухлитровую банку соленых огурцов и две банки помидорок. Ох, как же я это люблю… И давно не ела.
- Мама, как ты это все довезла?! Тяжело же! – спросила я.
- Маруся, да тебя не дождешься в гости. Вот и пришлось на себе тащить, чтобы ты и твой муж покушали хоть немного настоящего.
- Мама, ведь он же мне не муж…
- Спит с тобой и не муж?! Это как понимать? Вот был бы отец твой жив, давно бы уши тебе поотрывал! Маруся, бедная ты моя, заблудшая овечка!
Мама бросилась меня обнимать и целовать, но я увидела недовольный взгляд Платона и отодвинулась от нее.
- Здравствуй, Платон.
- Здрасьте. Когда обратно?
- Платоша, что ты! Мама только приехала…
- Не беспокойся, не задержусь… Завтра же уеду.
Платон хлопнул входной дверью и куда-то ушел. Вечером и ночью его не было…
Может, это и к лучшему. Я вдоволь наговорилась с мамой, с радостью поедая при нашем разговоре все, что она привезла. Вспомнили деревню, родню, мое детство. Мама плакала, прося поехать с ней, оставив городскую жизнь. Извинялась за всё, что было, говоря, что только сейчас поняла, лучше быть одной, чем с теми, кто унижает и втаптывает тебя в грязь...
- Да найдешь ты работу теперь, найдешь. Да хоть уборщицей пойдешь или дояркой. Зато первой девкой на деревне будешь. Вот у нас Васятка завидный жених, работящий. В бывшем колхозе трудится вместе с твоими братьями. Детей нарожаешь. Будете растить.
- Мама, ну какая уборщица. Я же бухгалтер.
- Бухгалтер или уборщица – не так важно, где и кем ты работаешь. Лишь бы счастье в семье было. А я, Маруся, ни счастья у тебя, ни семьи не вижу…
Я что-то говорила в свое оправдание, но уже наступала ночь, и я надеялась, что все же придет Платоша домой… И спешила маму уложить спать, чтобы она ему на глаза не попалась.
Но он не пришел и не позвонил.
Утром мама уехала. Видно было, с болью на сердце.
Я ушла на работу. Вечером пришла как обычно, хотела съесть что-нибудь из маминого соленья. Но ничего не нашла. Точнее нашла. В мусорке. Платон, видимо, выбросил, когда в обед домой приходил. Он дома всегда обедает. Боится, что в столовой его отравят, так как со всеми там давно переругался…
- Скажи своей старухе, чтобы больше свое говно ко мне не возила. Весь холодильник заставила. – грубо сказал он мне вечером.
Мне хотелось сказать, что мама очень вкусно готовит, что зря он так… Что ее огород и эти соленья с вареньем – самое дорогое, что у нее есть. Что она всю свою молодость на нас работала, чтобы только прокормить, потому что ртов у нее детских было три, а отец рано умер…
Но я промолчала. Опять промолчала.
- Иди, давай выбрасывай мусор, сколько этим банкам тут стоять! – гневно сказал Платон.
Я покорно взяла банки с мусором, оделась и ушла…
Ушла навсегда.
Мусор я выбросила, а банки с вареньем и соленьем не смогла.
Я сидела на какой-то скамейке и ела эти соленые огурцы. Руками из банки.
Не знаю, почему тогда ко мне не подошел кто-нибудь за рассолом, чтобы опохмелиться… А подошел именно он, незнакомый мужчина, чтобы спросить, почему я здесь сижу в столь позднее время с этими вареньями и соленьями.
Я ела огурцы и все ему рассказывала. О том, что я такая несчастная, все свое детство и юность донашивала вещи от своих старших братьев, потому что денег на новое катастрофически не хватало. Мама из их брюк и рубашек умудрялась мне блузки шить и юбки, но, все равно это было не то... И я никогда себя красивой девочкой не чувствовала, так второй сорт или, точнее сказать, утиль... Да и как было чувствовать себя красивой и нужной? Был у нас и отчим, не один. Которые мне частенько рот затыкали, когда я видела, что они маму не любят, а откровенно используют. Поначалу я возникать даже пробовала, протестовать, но меня они избивали, сильно. Когда мамы дома не было. Говорили, что характер делают мне более покладистый, свойственный нормальной женщине. Хотя не женщине, они не так говорили, а бабе, бабёнке... Мама обо всем догадывалась, но молчала и делала вид, что все хорошо. Женского счастья, видимо, искала... И я тогда замолчала. А надо было кричать, кричать до хрипоты, не соглашаясь на то, что противно даже вспомнить...
Незнакомец слушал меня и слушал, а потом резко встал, протянул мне свою руку и сказал:
- Маруся, пойдем домой. К нам домой. С картошечкой огурцы все же вкуснее… И ты, главное, никогда не забывай, деревенская ты или городская, ты – человек, прежде всего. А не бессловесная скотинка, которая идёт, куда её поведут.
Я тогда громко рассмеялась над его "скотинкой" и ответила:
- Нет. Большое спасибо за предложение. Но мне прежде, чем мне куда-то идти, нужно хорошенько подумать, а нужно ли мне всё это... И, кстати, мне бы не хотелось, чтобы вы называли меня Маруся. Я Мария. Мария, а не Маруся...