ОДИН ДЕНЬ НАРКОЛОГИЧЕСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ
Из записок покойного Гриши Котельникова.
УТРО
Утро в наркологическом отделении. Лучи пробиваются в огромные голые окна без занавесок с тонкими решётками. По обеим сторонам около меня лежат двое связанных: первый – орет матом невыносимо, второй – шепчет. Это шептание уничтожает меня. Слышу и даже чувствую как горят пламенем эти запекшиеся липкие кипящие губы, словно причитают адскую предсмертную молитву:
«Та-та-та-ша-па-шата-та-та-па-па-ша-па-шата-та-та…».
Бред второго усиливается и переходит в постоянный крик:
«Пива… дай дура! Мама! ну пройдите что вы стоите на проходе – мама! Мама! не мешайте же мама… кузьмич приходил ключи у меня мама….ах…а…оа!...оа! оа! ах! пива дай дура! дай! – ай-ай-ай-ай-ай-ай!!!»
Этот громкий взрыв воплей заглушает тошнотворное шептание, но только притихает крик как я опять слышу невыносимый липкий шёпот. Подобно капельной пытке каждый звук наносит мне нестерпимое душевное страдание. Проведенная ночь в этом аду заставляет меня затыкать уши пальцами, жмурить глаза и скрытно проливать слёзы. Очень хочется представить что это всего-лишь сон. «Я сплю…. – повторял я себе, – сплю, сплю, сплю….» Но опять крик затихает и опять это бесконечное липкое шептание:
«Та-та-пта-ша-па-шата-пта-та-па-па-ша-па-шата-пта-та…».
Нет ничего более отвратительного в наркологическом отделении, чем утро. Это сравнимо как некая гадкая смесь принимается вынужденно бродить под нагнетанием высокой температуры. Одуревшие от былой жизни и лекарств высовываются постепенно из своих промякших кроватей жалкие мужские силуэты, упрямо прячут свинцовые головы под одеялами. Наконец приняв вертикальное положение, силуэты усаживаются и тупо глядят в пустые точки перед собой. Солнце играет, переливается, больно режет глаз, приходиться осознавать что нужно прожить ещё один проклятый день. Одеревеневшие сознание от лежания и снотворного вызывает страшное хотение уснуть хот на неделю, но таких лекарств нет. Наконец как насекомые в холодную погоду больные потихоньку расползаются по своим нуждам, кто в уборную, кто просто побродить по коридору, размять косточки и хрящи.
В это же время возбуждается другая часть публики – мед-персонал. Ох! Что это за бабёнки. За отделением они другие – обычно скромные неуверенные недотроги, но здесь они чувствуют себя иначе: постоянно с самого утра намерено шумят, гремят, верещат, резво и живо носятся по коридорам изображая неимоверную бодрость, живость, веселье, словно они действительно счастливы и живут на полную катушку. Часто рвут горло во весь коридор перекидываясь наиглупейшими репликами; роняют нечаянно что-нибудь металлическое или звенящее, хохочут, демонстративно отвратительно радуются напоминая об удручающей пошлости жизни.
В палату внеслась на всех порах одна из медсестёр и принялась разглядывать обнаженные связанные тела.
– О-о-о! а этот – овощ…хе-хе. Бе-бе-бе… – дразнит медсестричка, похожая на сдобную булочку.
– Ты бы хоть накрыла его чем-нибудь…– хрипит один из нас в ремнях.
Но Булочка не удостаивает ответа, а молча и безапелляционно рассматривает половые органы. Налюбовавшись вдоволь Булочка переводит свой взгляд на другое тело, ей что-то не нравится, игривая мордашка покрывается капризным высокомерием и откровенным презрением. «Фи!» – произносит Булочка, и радостно вышвыривается из палаты, шлёпая по коридору подвиливая некрасивым задом.
Образуется очередь около манипуляционного кабинета. В этом кабинете по берёзовому кафелю как по льду, катается жирная девочка, ловко жонглируя шприцами. Личико девочки прелестно разукрашено малиновыми перламутровыми красками, знойное тело яростно издаёт сладчайший запах духов вперемешку с резким запахом пота. Девочка невероятно торопится, следуя общепринятому ускоренному жанру. Промякшая очередь копошится, покачивается, головы больных от слипшихся волос неимоверно торчат, куриные щёки в пупырышках покрыты обрывистой переломанной щетиной. Белье, халаты, штаны, всё невероятно измято и влажно, при этом издаёт кислый запах переработанных лекарств, и почему-то от всех пахнет прелым дешевым печеньем. Первый из нас входит в кабинет для получения укола:
– Кириченко глотай таблетку, подставляй жопу.
Кириченко как послушная цирковая лошадка проглатывает пилюлю. Далее спускаются штаны, получается оплеуха.
– Ай!
– Следующий! глотай…
– Не буду… – отвечает когда-то крепкий парень с характером.
– Я тебя б… щас не буду!
– Не буду… – бурчит Характер.
– Ах ты упрямая скотина…. Валя! – верещит пронзительно девочка. – Валя! бегом ко мне!
Раздается тревожный галоп по коридору. Характер немедленно глотает таблетки и получает больно удар по попе.
– Мищенко бл…. последний раз предупреждаю… – угрожает девочка постукивая очень нервно пухленьким своим пальчиком.
– Любовь похожая на со-о-о-о-он!!! – поёт девочка и с разбегу скользит нам на встречу, хлопая страшными ресницами.
Где-то в десять начинается обход. Заведующий отделения нарколог-психиатр Седых Валерий Павлович. Лицо его чем-то похоже на Чикатило – такое же строение и такие же очки, один глаз помимо воли самостоятельно направляется всегда куда-то в сторону. Выражение лица – ледяное. В отделении Валерия Павловича страшно бояться, трепещут, словно Валерий Павлович знаменитый удав Ка. В мире наркологического отделения Валерий Павлович бог. Все уверены что не только время, но порою жизнь человеческая содержится в длинных пальцах Валерия Павловича. Осмотр Валерий Павлович производит в сопровождении кучки подчиняющихся перепуганных женщин, которые всегда бдят что бы даже муха ни села на Валерия Павловича. Почему? А бог его знает… Валерий Павлович платит женщинам хорошую зарплату? Нет. Он добр, справедлив, симпатичен, или уважаем ими? Пожалуй, нет. Удав Ка даже от некоторых женщин требует неприятных еженедельных интимных услуг. Но женщины не только терпят всё это, но что называется – зубами держатся за свои места; благоговеют перед Валерием Павловичем.
Кучка во главе с заведующим приближается к связанному телу похожего на сваренного рака. Тело горит, хныкает, дрожит.
– Как вы себя чувствуете? – кричит доктор, словно пациент плохо слышит.
– Доктор… – мычит горящее тело, – накройте меня чем-нибудь… умаляю...
– А? не понял! стыдно что ли? Мария Ивановна принесите простынь.
Мария Ивановна услышав приказ, лицом изображает дикий ужас провинившегося китайца, размахивая пухленькими ручками Мария Ивановна бросается бежать в коридор. Простынь доставляется через минуты. Тело накрывают и даже поправляют по-домашнему, как родного. Валерий Павлович спрашивает укрытого счастливца:
– Можешь пролежать привязанным до завтра, потерпеть?
Тело кивает головой и перестаёт рыдать. Компания во главе с доктором разворачиваются, устремляются на горящий пламенем стеклянный взгляд молодого парня-шептуна.
– С этим как? давление… двести? двести тридцать? родные есть? нет… хорошо… проследите…
Этот шептун той же ночью умер прямо на моих глазах. Я как обычно пытался хоть как то уснуть, но неожиданно мне послышалось как дыхание бредящего остановилось и он замолчал на веки.
– А… Какое давление? Очень хорошо… ведёт себя прилично?– спрашивает Валерий Павлович обо мне в третьем лице.
Помню как меня впервые положили в это отделение. Привели из приёмного покоя полупьяного, обколотого. Встретили два работника: Седых Алена Валерьевна (дочь заведующего), и худая и высокая, похожая на сухую доску старая Дева с длинной седой косой, лицом напоминающим старую мышь. Алену Валерьевну молодую, довольно еще симпатичную, но в глубине души страшно истеричную озлобленную девушку, так же боятся и слушаются как и её знаменитейшего родителя. Маршал Жуков позавидовал бы Алене Валерьевне.
– Фамилию говори…. – спрашивает Дева у меня.
– А ты мне не тыкай, я с тобой детей не крестил. – Огрызаюсь.
Дева иронически улыбается поправляя одновременно свою косу которая по-видимому является её гордостью. Я по наивности обращаюсь к симпатичнейшей Алене Валерьевне:
– Алена Валерьевна, да ладно тебе… и чего она мне тыкает, – говорю я. – Вы не смотрите что я…. в душе я хороший….
– Если не закроешь рот… тебе его сейчас закроют… – шипит в ответ как гремучая змея Алена Валерьевна.
– Чего…
– Рот закрой! – слышу я уже пронзительный мерзкий голос Алены Валерьевны; мне она перестаёт нравится совершенно.
В тот момент пока я изумительно рассматриваю Алену Валерьевну, Дева по-видимому нажала кнопочку под столиком. Вбегают двое мужчин исполняющих роль местных санитаров.
Тут надо сказать об этих нелегальных санитарах. Обычно это тёмные пьяницы, ужасные лодыри, мутные жалкие негодяи, попадающую в это отделение со средней чистотой раз в два месяца; либо просто долгосрочные постояльцы нуждающиеся в бесплатном жилье и питании. Эти больные входят в доверие и живут в отделении годами. Об этом процессе вхождения в доверие мне и говорить не хочется. Скажу только что у них в отделении какие-то привилегии, и даже заигравшиеся некоторые женщины иногда видят в них мужчин, иногда шутят с ними и общаются на равных. Как правило они исполняют разные функции состоящие из мелких поручений: вынос мусора, мытьё уборных и так далее. Большую же часть времени они целыми днями валяются с удовольствием на кроватях, уставившись в потолок и, видимо мечтая о приятном.
Постояльцы пытаются меня скрутить. Производится серия ударов, постояльцы охают, ахают. Подбегает подкрепление. Один из санитаров исподтишка наносит мне удар в затылок каким-то тупым предметом, от чего я теряю равновесие и падаю. Над моим телом пыхтят, возятся; волокут в палату и связывают ремнями. «Как я его…ух… здоровый гад!» – радуется санитар с черепом микроцефала.
– Мила Венедиктовна, слушайте меня внимательно! – задыхается и обращается Алена Валерьевна к Деве, осматривая одновременно глазёнками мои связанные конечности. – Дайте-ка этому галопередольчика… двойную…
Дева в сладкой улыбочке отправляется исполнять приказание. Начинается впервые мой очередной неиспытанный доселе кошмар.
К НАМ ПОЖАЛОВИЛИ НЕБОЖИТЕЛИ
Одно из ярких впечатлений которое я запомнил – это когда наше отделение посетили так называемые христиане. Послышался многолюдный шум в коридоре. Ввалилась компания молодых мальчиков и девочек, в руках гитары, бубенцы, библии. Дева получив приказание как баранов нас загоняет в столовую. Гремят стулья и столы, мы наконец рассаживаемся, представление начинается. Алена Валерьевна хлопает в ладоши и приказывает немедленно всем заткнуться. Цветастые гости пахнут уличной свежестью, на них чистенькая весёленькая одежонка, на лицах изливающиеся переполненное неподдельное счастье. Контраст между ими и нами очевиден: мы – конченные, ничтожные, отвратительные. Они – чистенькие, светлые, хорошенькие. Молодой лидер этой святой компании откровенно доволен глядя на то, как мы смирно ожидаем представления. Лидер сияет бледненькой мордашкой и чуть ли ни потирает свои потные слабые ручонки. Глядя на него, мне кажется, что этот блаженненький, один из тех обиженных несчастных мальчиков, которые есть у каждого в детстве. Рядом с ним такие же тихони – в каждом личике светится боголюбезная жизнерадостность. Раздается пение высоких голосочков, некоторые птенчики слегка фальшивят по неопытности, но в общем душеспасительное пение прекрасно. Наблюдаем кто с презрением, кто с искренним чувством осознания происходящего издевательства. Всем очевидно что эти счастливцы заняты исключительно лишь собой, но доказать это даже самому себе в данную минуту не представляется возможным. Многие из нас принимается попросту говоря хамить и вести себя непристойно. Но евангелистов это не смущает, всё это наше хамское поведение они воспринимают как гонения во славу Христову.
– Бог любит вас друзья! – раздаётся умаляющий голосок худосочного юнца похожего на прыщавенького птенчика. –Господь здесь… он среди нас! он с нами!
Птенчик обводит блаженно глазками потолок, словно там он заметил чьё-то присутствие. Глазки прикрывается, словно вот только что почувствовалась благодать от невидимого прикосновения. Рядом с птенчиком принимаются покачиваются как волны братья и сёстры; стонут:
– А-а-а...о-о-о! а-а-а-а-а!
Румяная тщедушненькая девочка видимо пережив нечто чрезвычайно изумительное, вскрикивает неожиданно: «Ай!», от чего все мы в первый раз пугаемся и дружно вздрагиваем как домашние кролики.
– Аллилуйя!!! слава! Ссс-слава! – визжит девочка с закрытыми глазками словно лунатик.
Зритель жмётся.
– Да! да! да! – кричат как бы в преддверии ожидаемого долгожданного оргазма детки господа. – Аллилуйя!
Осанна!!!
Словом как в порнографии никто никого не стесняется, вспыхивает безобразный громкий балаганчик из сплошных экстазов. Грохнули струны, заработал, затрясся бубенец – погнала плясать райская обитель! Тихони словно по чьей-то невидимой команде дружно подпрыгивают, скачут, брыкаются, безобразничают. Иисус всецело завладевает ими. Предчувствуя недоброе, кто-то из наших пытается ретироваться, но Дева ловко отлавливает беглецов и сажает на своё место. Упитанный мальчишка-христианин скачет около большого окна, словно желая пробить немедленно под собой пол. Роняется с подоконника кактус, разносится вдребезги, – это поддаёт мистического жару. Мы жиденько аплодируем и кривимся перекошенными улыбочками неосознанной иронии. Божьи ребятишки насильно вытягивают одного и зрителей на сцену. Наш представитель оказывается удивительно отважным: вскакивает, гадко позёрничает, пританцовывает бойко, выделывает под музыку кренделя. Желтая морда нашего брата растягивается в откровенную идиотскую улыбку демонстрируя коричневые остатки. Длинный чёрный кадык танцора оттягивается, и кажется что этот кадык принимается приплясывать вместе с хозяином. Далее сутулый смельчак даёт цыганочку: ударяя лихо ладошками по пяткам несколько раз опасно качается, головокружительно падает; ржёт как осёл валясь на полу. Мы в общем-то довольны выходом своего товарища: раздаются бодренькие аплодисменты и летят восторженные крики одобрения.
В конце концов дело подходит к финалу – приближается долгожданный оргазм. Христиане выдыхаются, священное беспутство утихает, в бессилии детки опускаются на колени с закрытыми глазками. Заключительные инвульсии сопровождаются измотанным утихающим постаныванием:
– Слава тебе…о бог мой…как я тебя люблю…аллилуйя…о… бог мой…о бог мой…о бог мой…
Бубенец роняется, звенит прощально. Тишина.
После безобразия детки теряют интерес и быстренько подматывают вещички. В благодарность нам раздаётся поощрительное вознаграждение: книжечки, брошюрочки, листовочки, мини-библии. Молодёжь шустро покидает отделение, а изнасилованная ими публика расползаются по палатам. Уборщица тётя Нина подбирая осколки кактуса, произносит себе под нос:
– Тьфу! Сукины дети-черти…
ДЕВА ПСИХОЛОГИИ ИЛИ ТРИБУНАЛ РАЗУМА
После обеда, человек десять отобранных, более менее вменяемых, приводят в просторный кабинет психолога. В кабинете по-американски в круговую расставлены стульчики. Психолог Елена Владимировна приветливо улыбается, в руках у неё тетрадочка с изображением приятной рожицы из мультика. Кабинет психолога напоминает кусочек мечты: картинки, цветочки, травки, деревца, оптимистические девизы и цитаты, надувные шарики; всё очень страшно мило и трогательно. В центе крупными буквами призыв сделать первый спасительный шаг навстречу новой жизни. Кисловатая некрасивая мордашка Елены Владимировны изображает приветливый солнечный смайлик, но все же как ни жаль, глазки Елены Владимировны от природы всегда искрят едким ледяным злом. Я осознаю что Елена Владимировна по натуре своей неисправимая дура, как свет не видывал, вдобавок – сука. Но психолог есть психолог и, Леночка начинает нам врать о сострадании, о сопереживании, о новой светлой жизни; при этом щеголять психологией и всякими пресловутыми сентенциями, словом нести такую ахинею, что даже я, глядя на свои рванные огромные тапочки и подранные ноги, думаю: «Вот ты и докатился до полной ж….».
Елена Владимировна приказывает нам представится, как это делают во всём мире анонимные братья и сёстры.
– Всем привет! Я – Елена, я психолог. Здравствуйте! – сияет и хлопает в ладоши Елена Владимировна, словно доверчивое милое дитя; пряча с трудом слащавую лживость. Заставляет и нас хлопать. Хлопаем.
– Представьтесь пожалуйста… – обращается Лена к пьянице, волнующимся страшно.
– З…з…з….
– Здравствуйте! – помогает Леночка.
– Т… та…. – выдувает пьяница.
– А имя? Ваше имя?
Пьяница багровеет, крутит головой, словно ищет под собой куда-то закатившиеся имя. Даже Елене Владимировне становится жалко пьяницу: она подаёт жест, кто-то подсказывает что пьяницу зовут дядя Боря.
– Здравствуйте Борис! – приветствует Елена Владимировна. – Борис, скажите, вы – алкоголик?
Борис молчит.
– Хорошо… Борис вы считаете себя алкоголиком? – спрашивает Елена Владимировна и всматривается в Бориса, прищуривая близоруко колкие глазёнки.
Борис пятится, из носа падает на пол крупная капля.
– Та…
Раздаются бодренькие аплодисменты.
– Меня зовут Иннокентий, я инъекционный наркоман! – произносит очень громко и очень чётко Иннокентий и как сова обводит всех нас огромными круглыми зеленоватыми шарами.
Далее представляется алкоголик Алеша. Выговорив приветствие, Алеша ужасно стесняется, прячет руки в карманы, потом лезет двумя пальцами и ковыряется ими в расширенных ноздрях. Потом представляется алкоголик Петр. Алкоголик Игорёк. Главный бывший инженер завода «красный партизан» Константин. Наркоман-алкоголик – Валера. Просто – Серёжа. Алкоголик – Александр. Иван – наркоман. Григорий (ваш покорный слуга), и алкоголик – Ольга. Последняя – бывшая трассовая проститутка по кличке «Бу-бу», страшно обрадовалась что наконец-то её назвали по имени.
Елена Владимировна зачитывает психологическую чушь. Слушающие маются, копошатся, зевают; поглядывают на Елену Владимировну как на свою очередную нескончаемую пытку. Елена Владимировна приостанавливает свой бред, делает нам замечания, лебезит, опять же, в прежней повелительной манере, что пред ней не люди, а одни лишь инфантильные идиоты. Проходит ещё минут сорок нудной полнейшей ахинеи, где подробно и детально рассказывается как в недалёком будущем нас всех непременно ожидает стабильное семейное счастье. В этом месте фантазия переносит меня к дородной грудастой вдове, а вокруг неё ползают краснозадые младенцы. Становится ужасно душно и скучно. Наконец в завершении терапевтического собрания по кругу пускается длинный список чувств. Иннокентию первому даётся в руки листок бумаги с чувствами. Иннокентий не моргая с патологической жадностью зачитывает:
– Я чувствую: радость, уважение, любовь, спокойствие, благодарность, близость, уравновешенность, про…
– Достаточно Иннокентий… – сомнительно, но в удовлетворительно-повелительном тоне произносит Елена Владимировна.
– Ребята! – обращается к нам вкрадчиво психолог, словно только что отогнала от себя что-то неприятное. – Алкоголизм уничтожает в человеке чувства и эмоции, и вы должны распознавать свои чувства, учится заново радоваться, любить, и даже испытывать негативные эмоции.
На слове «негативные» Елена Владимировна подставляет два пальчика и показывает мило рожки на своей макушке, а лицо своё делает предупреждающе опасным.
– Но лучше – позитивные! – Елена Владимировна сияет как дитя.
Мы всматриваемся в неё сурово.
– Что вы чувствуете Борис? – слегка хмурится и опять прищуривается Елена Владимировна, предчувствуя опасность здорового всеобщего смеха. – Зачитывайте Борис… там есть подсказки…
Борис берёт в руки лист. Список дрожит, буквы и чувства прыгают как букашки. Очки Бориса потеют, старик наконец открывает рот похожий на тёмное отверстие в дереве:
– Я…а…м….
Хихикают. Елена Владимировна просит помочь Борису. Список берется в другие руки, и подносится прямо к очкам мокрого Бориса.
– То…то….то-ва-а-арищ психолог…. – вылетает неожиданно из отверстия прерывающиеся хрип.
– Борис, прошу вас обращайтесь ко мне по имени…И, я вам ни товарищ: мы не в советском союзе… Борис…
Борис обижается, особенно заболело в душе когда напомнили что советский союз пал.
– Я это…. – Борис опять мнётся и ищет под собой что-то.
– Горбачёв – падла! Из-за него всё началось! Ну сука такая…
Раздаётся взрыв смеха.
– Тихо я сказала! молчать! молчать!!! – верещит добренькая Елена Владимировна.
Её сахарная мордашка на время исчезает, показалась истинная Елена Владимировна. Все затихают. Психолог поправляется, кряхтит женственно, шмыгает носиком в гробовой тишине; струшивает невидимый мусор с краюшка своих штанишек. Опять улыбается по-американски, как ребёнок.
– Кто следующий? Григорий, зачитывайте… что вы чувствуете Григорий?
ПРЕЗРЕННЫЙ ЕВРЕЙ
Вспомнив психолога, нельзя ни вспомнить всем известного Аркадия Ильича. Наверное во всех этих богадельнях есть свои Аркадии Ильичи. Конечно появились они относительно недавно в демократических свободных атмосферах. Алкоголизм – это явление скромное. Редко алкоголизм процветает от счастья и материального благополучия, а вот среди наркоманов попадаются мальчики и девочки, в семьях которых имеются – мани. Аркадии Ильичи любят мани. В поисках наживы Аркадии Ильичи мечтают о обычно о мажористых детях выросших в семьях спекулянтов, торгашей, барыг и бизнесменов. Но как правило Аркадии Ильичи обдирают народ нищий, убогий, доверчивый.
Аркадии Ильичи – это душевные жулики, клещи, впивающиеся в растерявшееся сердце родителя или родственника, готовые бессовестно драть шкуру там, где практически нет надежды, и осталось на дне одно лишь отчаяние и безнадежность. Бывает тащит мать котомки, соскребав по сусекам последний кусочек и жалкие свои крохи. Ободранная долгами, болезнями, милициями, тюрьмами, вечно всеми обманутая и измучанная, забитая маманя прёт баночки с пельменями, пирожками, борщами, какому-нибудь детине. Сынуля ещё тыщу раз обманет, обокрадёт, вывернет всю душу наизнанку, а она будет волокти копейки с баночками, пока сынуля не сдохнет наконец где-нибудь под забором, или маманя ни отдаст с удовольствием богу душу. А тут – опа! – Аркадий Ильич! Извольте-с пройти в подвальчик к психотерапевту первой категории. Деньги? Ну что вы… какие могут быть деньги…
Эх ты, еврейский народ, сколько ты дал нам веселого и самобытного, но сколько породил ты неприятнейших гадких типов, благодаря которым и во мне против всех моих сопротивлений, вздымается, вскипает с негодованием из недр души, проклятый отвратительный, негодующий антисемитизм. Поистине есть отдельные евреи специально созданные для возбуждения антисемитизма!
Когда я увидел впервые Аркадия Ильича весь мой остаток здравого смысла и весь мой гуманизм полетел к чёрту. Оказавшись в кабинете Аркадия Ильича я неожиданно опять возненавидел евреев. «Бей жидов…» – твердилось в моём сердце кем-то чужим и одновременно родным. Интерьерчики, обиталища этих сладких шарлатанов узнаётся по либеральности обстановочки. На стенах среди множество дипломов, почётных феерических грамот в золотых рамочках, вы увидите и Иисуса Назарянина, Божью католическую Матерь, Будду, Ламу, Саваофа, и чёрт знает кого вы можете ещё там увидеть. Там и китайская, и восточная, и европейская, и конечно же – еврейская, и даже космическая мудрость; словом всевозможная мудрость в этом легендарном кабинетике Аркадия Ильича. Обязательно флажок со звездой Давида на почетном месте. Имеется флажок США, и почему-то организации объединенных наций. Главный акцент – это наивысшее медицинское образование, крупный стаж, причём где-нибудь в Америке, намекнётся что чуть ли ни на сам Гарвард, с достижениями, с отличием, с большими связями в научном сообществе.
Рожица Аркадия Ильича клинообразная, мефистофельская. Рот плотоядненький, сочный, глазки плутовские, маленькие, жиденькие, с этаким выражением полёта острой оригинальной мысли, то есть брови действительно чертовски вздёрнуты к верху назад, словно Аркадия Ильича что-то стянуло в области затылка и продолжает тянуть. И на мордочке Аркадия Ильича всегда написано отчаяние от природного лукавства и знаменитая национальная печаль по этому поводу. Лицо с сахарком, а я бы сказал с лимоном, то есть с кислинкой, но всё одно как ни старается Аркадий Ильич произвести самое какое ни на есть умное вызывающее впечатление, за всем этим эпатажем просвечивается что-то пошленькое и ужасно неумное. Но на работяг, перепуганных потрёпанных мамаш, добрых отчаявшихся бабушек и дудушек, сумасшедших женушек, торгашеских бизнес-леди с золотыми зубами и огромными килограммовыми грудями, Аркадий Ильич производит впечатление ужасающе эффектное. Порою даже пугающее впечатление! Это можно сказать почти что икона, идол, Зигмунд Фрейд, местных масштабов. И действительно Аркадий Ильич живой монумент армии спасения: образовалась целое сообщество поклонников профессионализма и невероятной харизмы Аркадия Ильича. Все эти покладистые поклонники имеют в себе много общего: тут и детское абсолютное доверие и передоверие, и вера в особый абсолютный талант и высшее невероятное образование. Короче говоря – все любят гений Аркадия Ильича! Всё это укрепляется и закрепляется непробиваемым несломимым упрямством. О! – как бывает сложно устроен человек. Обманет вас кто-нибудь, гадит в душу годами, присосётся, быть может любимая или любимый, или тот же сынок-негодяй, а всё одно упрямо продолжаешь чуть ли ни боготворить обманщика, и других тянуть, вплетать, в этот обман, словно в излюбленное болото. Если поумничать автору: скорее тут кроется великое тщеславие, а от того и стойкое упрямство. Мол, обманываться рад, хочу, желаю, моя воля – и всё тут! А вот признавать обманщика подлецом или негодяем – не желаю! Мол, я так хочу – и баста и конец! Вот вам и тщеславие и сатанинская гордость и вытекающее упрямство. Попробуй только скажи дурно об Аркадии Ильиче! Так эти ревнивые упрямцы наговорят вам такого! Обидятся, вознегодуют, запротестуют, ножками затопают, словом загонят вас на место, оскорбят неудачником, ничтожной пьянью, нулём. Думаешь потом чуть ли ни в слезах своих: «Да ну вас к чёрту с вашим Аркадиями Ильичами!». А может ещё и извинения попросишь прощения и затрещишь совестью по швам! Вот и носятся с Аркадиями Ильичами эти поклонники и, продолжают втягивать в кабинет клиентуру к этому лекарю душ человеческих. А станут ли эти очередные нескончаемые клиенты такими же упрямцами, – это зависит насколько имеется ли достаточно от природы тщеславия.
На приёме у знаменитого психотерапевта вы выслушаете длинный рассказ Аркадия Ильича о том как он был молод, потом достиг среднего возраста, потом выше среднего, а вот и шестой десяток – как видите! Но жизнь только начинается и она, прекрасна! Аркадий Ильич хвастается, намекает, скользит, присыпает остротами, неожиданностями, анекдотами, поражает эффектами – словом врёт потихоньку. Но вы терпите сей разговорчик по душам. Любит, как я уже сказал Аркадий Ильич намекнуть. Намекнет и на прошлые несметные свои богатства, намекнёт даже на ООН и слегка нахмурится и задумается, словно поддался нелёгким воспоминаниям. Очнувшись, Аркадий Ильич вспомнит лихие волокитства молодости и даже нынешние припомнит и намекнёт. Завернет, намекая на принадлежность чуть ли к правящим вездесущих масонам, даже покажет новенький доллар с пирамидой и глазом, и намекнёт что это может означать «у них» или, «у нас». Только глянете вы от скуки на книжечку или вспомните какую умную мысль, а Аркадий Ильич тут же намекнёт что читал, слышал, а может быть даже участвовал, при рождении сей умной мысли. Таким образом поговорите вы два с половиной часа одними интереснейшими намёками. А в конце извольте – счёт. Сумма пишется на бумажечке, и протягивается Вам милым Аркадием Ильичом. Все это естественно проделывается с бедными родственниками. Кстати, любимая формула, приёмчик, упражнение Романа Ильича – хвалить и гладить самого себя по головке. Выйдя из кабинета, возможно вы обидитесь, может пристыдитесь, может по головке себя погладите и скажите: «Я хороший». Словом, бог его знает как вы почувствуете себя после сеанса. В коридоре обнаружите перед вами ещё человек десять родителей, жен, любовниц, словом всяких разных бедных родственников, рядом с ними как заблудшие сыновья потрёпанные пьяницы, наркоманы, эгоисты. А среди этого всего порхает довольненький умненький Аркадий Ильич. Проводив вас на свободу, психолог спрячет сладкую мину, и серьёзнейшим образом приглашает очередную старушку или супругу: «Прошу….» Во время этого «прошу» Аркадий Ильич даже выделывает этакий па радушия, тем самым выражая особое свое настроение и готовность. Старушка заходит тяжкой поступью, с ней невестка с припудренным разительным фонарём. Дверь закрывается Аркадием Ильичом*.
Наступает вечер в наркологическом отделении. С приближением ночи обычно больным становится полегче. Скоро вся жизнь уснёт, то самое подходящее время когда постояльцы этого заведения почувствуют себя наравне со всеми. Не видно за окном зеленных дрожащих от ветра тополей, этого проклятого солнца, этих шныряющих рокочущих бабёнок. В туалете полном дыма и вони, раздаться одиночный уютный смех. Всем как бы хочется побыть сейчас в этом состоянии и не думать о завтра. Приятно чувствовать себя в полнейшем мраке. Дежурные теряют свою прыть, перестают носится и шуметь, и к нам относятся помягче, словно чувствуют – настало наше время. В палатах образуются небольшие кучки. В этих душевных кучках шепчутся, жуют и возятся, тараканят, варят крепкий чай, закусывая растаявшими подкисшими конфетами. Одиночки лежат на кроватях, уставившись обидно в потолок, может быть они жалеют о чём-то навсегда пропавшем и канувшем. Воздух в палатах становится приятней и легче, словно он свежий.
Единственно это то, что в палате тринадцать с приближением ночи адская сила увеличивается. Если бы дежурная Валя Овечкина могла видеть потусторонний мир (слава богу она этого никогда не сможет), она бы увидела много-много резвящихся бесят и поросят – она много бы чего увидела. Но Валя Овечкина видит перед собой только кроссворд и свои родные ручки с золотым обручальным колечком на безымянном пальчике.