Нерождённое

Однажды у мастера дзен Банкэя закончилась бумага для принтера, и он пошёл за ней в магазин канцтоваров. Был воскресный солнечный день. Птицы клевали жуков. Драгоценно сверкали волны рек и каналов. По пути в магазин Банкэю никто знакомый не встретился, а никто незнакомый с ним не заговорил и не расспросил о его учении, и не попытался его высмеять, и сознание будды не превратилось в вечно сражающихся демонов-асуров, и никто не предложил Банкэю купить нефирменный китайский айфон.

В канцелярском магазине Банкэй попросил бумагу для принтера, и продавец отвела его во второй зал, где из всех имевшихся бумаг он выбрал оптимальный вариант, взял пачку и вернулся вместе с продавцом на кассу. Банкэй оплатил покупку картой, и в платёжной системе не возникло никаких трудностей, всё прошло как по маслу, и ничего особенного продавец не сказала Банкэю, кроме как «Введите пин-код» и «Ждём вас снова» — ровным счётом ничего.

Банкэй вышел из канцелярского магазина с пачкой бумаги и огляделся. Модницы курили вейп. Бабушки катали тележки. Ничего особенного не происходило. Это Банкэя озадачило, ибо он знал, что хаос не берёт выходных, а проявляет себя 24 на 7, ни на секунду не меньше, чем порядок.

— Небывалый штиль, — подумалось Банкэю. — Пора мне отправиться туда, где я никогда не был.

Банкэй перешёл дорогу и отправился на территорию православного храма Спаса и Преображения с пачкой бумаги для принтера под мышкой. Большой пятиглавый собор с колокольней стоял в центре площади и был окружён решётчатой оградой, чьи несущие конструкции походили на поставленные вертикально корабельные пушки, (возможно, они были в действительности сделаны из пушек), венчали эти пушки позолоченные двуглавые орлы, а прутья ограды были заострены, как копья, и обвиты толстыми чёрными цепями.

Монументальный собор цвета слоновой кости мог бы вместить целый полк (собственно говоря, раньше на этой площади действительно квартировал полк, для религиозных нужд которого и воздвигли собор Спаса и Преображения). В отличие от католических храмов, в зале не было скамей — только дюжина раскладных стульев в сложенном виде. Переходящие в высокий купол белые стены были обильно украшены золотом, иконами и фресками. Возле одного из ликов Христа стоял юноша в спортивном костюме, приложившись к образу лбом. Полнились ящики сбора пожертвований. Вовсю шла торговля: свечи, иконы, сувенирная продукция из драгоценных металлов. Банкэй заметил, что в северной части храма начинается какая-то церемония, и подошёл ближе.

Кудрявобородый священник в тяжёлом церемониальном наряде, инкрустированном хризолитом и сапфиром. Перед ним — молодая семья: мать в косынке держит на руках маленькую дочь, отец при галстуке. Вокруг с десяток родственников, кто-то из них снимает действие на камеру телефона. Чинно звучит речь священника:

— Господь любит нас, как самый добрый отец любит своих детей, и ниспосылает все блага свои тем, кто безгрешен и душою чист, словно младенец. Однако же нужно помнить, что в каждом из нас есть и грех первородный, доставшийся нам по наследству от прародителей наших, Адама и Евы. В каждом из вас и даже в вашем очаровательном маленьком ангелочке Настеньке, проходящей сегодня обряд крещения, живёт первозданный грех.

Тут Банкэй кашлянул, и Священник посмотрел на него. Остальные присутствующие не обратили внимания, они смотрели на священника, ясноокую невольную участницу событий и её родителей.

— Змей, — произнёс святой отец, и его слова разнеслись по громадине храма, — то есть Диавол искусил Еву, а Ева — Адама. Однако страшнее не то, что Адам и Ева вкусили плод дерева познания, а то, что когда Господь спросил Еву, почему она нарушила запрет, она сказала, что дело в том, что её искусил змей. А змея, как мы знаем, создал Господь, следовательно, Ева перенесла вину за свой грех на Бога. Когде же Господь спросил Адама, почему он его ослушался, Адам ответил, что его к тому сподвигла женщина. А женщину эту тоже создал Господь, следовательно, Адам также перенёс грех на Бога. А если Бог не безгрешен, то не безгрешны и сотворённые им Адам и Ева, а следовательно, они подлежат немедленному изгнанию из Райского сада. С тех пор во всех людях есть первородный грех.

Настенька на материнских руках морщилась-морщилась да и разревелась. Мать принялась её успокаивать. Священник продолжил обряд.

— Как следствие, мы все знаем, что никто не застрахован от разного рода неприятностей: болезней, несчастных случаев и прочих сатанинских происков. Но также мы знаем, что Господь простил нас и ниспослал на землю Христа. Сын божий указал нам путь к спасению, наш единственный путь к спасению, которым мы можем пройти, чтобы получить избавление от первородного греха и вместе с тем достичь вечного блаженства и воссоединения с Господом. И, как вы все понимаете, спасение это возможно только с приёмом христианской веры, а приём христианской веры возможен только путём крещения, поэтому мы и собрались здесь сегодня, чтобы крестить вашу очаровательную дщерь.

Настенька уже перестала плакать и смотрела на священника, насупившись.

Банкэй знал историю о потерянном Рае. В Японии в XVI-XVII веках было христианское столетие, но затем христианство запретили. Японцам трудно было принять ту его особенность, согласно которой спасение получают только члены клуба. Ведь это значило, что предки новообращённых в христианство японцев, исповедовавшие конфуцианство и буддизм, должны были вечно гореть в аду. Согласитесь, такая себе перемена курса сознания.

— Но также, — продолжал священник, — знайте: одного крещения мало! У нас в соборе есть специальный чан со святой водой, к которому можно прийти в любой день и окропить ребёнка, так что не забывайте заглядывать хотя бы раз в две недели или если, скажем, в поездку собираетесь. Подошли, пальцы в воду окунули, и ребёнка окропляем, окропляем, вот так, раз-два и готово…

Тут Банкэй снова кашлянул, а священник опять посмотрел в его сторону.

— Сейчас я должен спросить, — произнёс священник, — принимающую крещение Анастасию, принимает ли она Христа и отринает ли она Диавола. Но коль скоро Анастасия у нас ещё маленькая и ответить мне не может, то вы, благочестивые её родители, мне за неё ответьте. Тихомирного отца Анастасии призываю к ответу: принимаешь ли ты Христа?
— Принимаю, — тихонько говорит отец.
— И ещё два раза. Принимаешь ли ты Христа?
— Принимаю.
— Принимаешь ли ты Христа?
— Принимаю.
— Честную мать Анастасии прошу ответить, тоже трижды: отринаешь ли ты Диавола?
— Отринаю, — шепчет мать.
— Отринаешь ли ты Диавола?
— Отринаю.
— Отринаешь ли ты Диавола?
— Отринаю.
— Хорошо. А теперь надо дунуть — чтобы окончательно лукавого отринуть. Ибо «поцелуй» от слова «целый», если хочешь с кем-то объединиться, стать целым, то целуй, а если хочешь кого отринуть — так дуй. Вместе со мной поворачиваемся вот сюда, к западу, набрали воздуха побольше и… дуем! Ффф-фу-у-ух!..

И задули мать с отцом вслед за священником прямо туда, где стоял Банкэй со своей пачкой бумаги для принтера. Настенька, обессилев, висела у мамы на руках. В какое-то мгновенье взгляд её встретился со взглядом Банкэя.

— Тебе много предстоит узнать о реальности, крошка, — подумал Банкэй. — Пусть же ничто не собьёт тебя с пути, и да не уйдёшь от состояния будды, в котором родилась, как и всякий из нас, и да пребудешь ты и дальше в нерождённом, за пределами времени и пространства, где разрешается абсолютно всё.

— Дуем-дуем! — повторял священник. — Ещё дуем!.. Стоп! Достаточно. Идёмте теперь к купели…

Все участники церемонии отвернулись от Банкэя и пошли к купели. Банкэй надел солнцезащитные очки и покинул храм, но — остался в храме. Только в другом храме, в своём. Никакого первородного греха он за собой не ощущал, а ощущал лишь только нерождённое, где не было мыслей, а если какая мысль приходила, то Банкэй её развивать не начинал, но и отгонять не отгонял, чтобы ни в ту ни в другую сторону её не закручивать, не рефлексировать попусту и не превращать своё сознание в вечно сражающихся демонов-асуров, а быть только лишь в нерождённом со своей чистой бумагой для принтера и музыкой в стиле джаз. Картина мира без первородного греха — водился за Банкэем такой грешок. Однако, пока он шёл по городу с пачкой бумаги, к нему то и дело возвращалась мысль об услышанном сегодня. В описанной христианским священником истории виделось Банкэю кое-что странное.

Банкэй прибыл в бар Терминал. Вечерело. Основная масса гуляк уже отхлынула готовиться к трудовым будням, и в баре, где обычно не протолкнуться, было всего-то пять человек — два бармена и трое посетителей, все из которых, как можно было понять из обрывков беседы, тоже работали в барах. Бар баров. Мьёльнир ведь тоже нужно было чем-то выковать. Банкэй сел за стойку, положил упаковку бумаги на стул рядом, заказал вина и воды.

В баре густо стелил джаз, но сквозь тёплые вибрации контрабаса то и дело прорывалась мысль о первородном грехе. Каждый раз Банкэй ловил себя на этом и осознавал, что мысль эта уводит его из благостного нерождённого в злокозненный греховорот, и его сознание становится сражающимися демонами-асурами, но ничего поделать с этим не мог.

Тут в бар вошла Василиса Премудрая в платьице цвета космоса с маленькими планетами, спутниками и ракетами в неожиданных местах. Василиса сказала Банкэю:

— Эй, здравствуй, брат-дикообраз.
— Здравствуй и ты, трансцендева.

Василиса села за стойку, помахала рукою бармену и заказала коктейль «Необратимость».

— Что это у тебя там? — спросила Василиса Банкэя, кивая на бумагу для принтера.
— Пятьсот белоснежных листов тончайшей древесной бастурмы. Высушенная плазма светлейшей лесной крови. Ещё не дисплей на кристаллах, но уже не пергамент из ягнят. Я буду печатать с двух сторон.
— Что-то с тобой не так, — сказала на это Василиса. — Обычно ты немногословен. А сейчас ты просто впиваешься в эту бумагу для принтера, в самою её суть, будто бы ищешь в ней спасение от чего-то.
— Бессмысленно искать то, чего никогда не терял, — привычно ответил Банкэй.
— Безусловно. Но в чём тогда дело?

Банкэй поведал Василисе о том, что с ним приключилось, о том, как он купил бумагу и ощутил мёртвый штиль, о том, как оказался в церкви и увидел обряд крещения, о первородном грехе и обо всём прочем, что говорил священник.

— Первородный грех, — сказала Василиса Премудрая, — прямо как с Биллом Клинтоном. За то, что президент трахнул эту сучку, он бы не получил импичмент, но он совершил ошибку, солгав под присягой. Но что здесь беспокоит тебя?
— Меня беспокоит то, что сегодня, как мне показалось, я видел, как грех говорил о себе своими же устами, передавал себя в сознания прихожан, создавал свою копию в сознании маленькой девочки, делал их всех порочными. И если я видел и слышал это, то значит, он есть и во мне, и значит, что всё это правда. Выходит, что нерождённое в действительности не доступно мне в полной мере!
— Ну и загоны у тебя, — сказала Василиса Банкэю. — Впрочем, знаю, в чём здесь секрет. Это ловушка греха, попасть в неё очень просто, но есть способ выбраться. Если ты будешь думать, что видел, как грех говорит о себе, пытаясь вселить себя в дитя, то выходит, что ты повторяешь ошибку Адама и Евы. В рамках христианской парадигмы выходит, что ты переносишь грех на священника, а священника создал Господь, следовательно, ты возлагаешь вину на Господа, а следом и на себя, как на его творение. Грех обвинил грех в том, что он плодит грех. И грех этот в том, что грех свалил вину за грех на грех. Прогрессирующее грехопадение. Но если ты в нерождённом, то понимаешь, что и ты, и священник, и Бог — или, если угодно, и Отец, и Сын и Святой Дух — часть сознания будды, и тогда ты не наделяешь грехом священника, следовательно, не переносишь вину на Всевышнего, а значит, и сам в шоколаде.

В баре как раз образовалась тишина между песнями, и Василиса заметила, что все пять барменов, оставив свою беседу, в большой задумчивости глядят на неё.

— Что? — сказала она. — Выживут только любовники! Блаженен тот, кто стелет путь свой взвешенными словами, взращёнными из верно подобранных мыслей. Остальные же мысли да будут в покое, и тогда, как сошедшие с колокольни звонари, да погрузимся мы в благодатную тишину, аллилуйя, ом, шанти, шанти.

Бармены зааплодировали, а один из них сказал:

— Хотите, угощу вас тирамису?
— Не откажусь, — ответила Василиса.

Она повернулась к Банкэю и улыбнулась, поскольку сразу увидела, что облик его просветлел. Банкэй сказал:

— Истина — как тончайшая нить паутины. Говорить о ней словами — всё равно, что пытаться насадить на неё тяжёлые малахитовые бусины. Не лучше ли быть пауком?
— Пауки крутые, — сказала Василиса.

В это мгновенье двери бара открылись, и появился седовласый бородач в джинсах и пурпурно-чёрной рубашке. Он заказал кофе и расположился за столом у окна.

— Это он, — сказал Банкэй Василисе.
— Кто?
— Грех.

Банкэй встал и подошёл к седовласому.

— Здравствуйте, — сказал Банкэй. — Могу я занять немного вашего времени?
— Вообще-то, я жду кое-кого. Что вы хотели?
— Я был сегодня в церкви во время крещения, которое вы вели.
— А… я помню, вы всё время кашляли. Садитесь.

Банкэй сел.

— Меня очень впечатлило то, что я сегодня слышал. Но у меня возник вопрос, на который я не могу найти ответа.
— Задавай, сын мой.

Банкэй хотел было сказать, что технически он ему не сын, поскольку не крестился в христианской традиции, но не стал, а вместо этого произнёс:

— Вы сказали, что Ева перенесла свой грех на змея. Адам — на Еву. Так они оба перенесли грех на Бога. Но предположим, что они признали свою вину. Ведь их двоих тоже создал Бог, следовательно, они бы снова переложили свою вину на него, и были бы депортированы из Рая, так выходит?
— Всё верно, сын мой.
— Тогда какой у них был выход?
— А нечего было есть плоды с дерева знания, — пожал плечами священник.
— Но если они уже сделали это, то почему не дать им шанс выйти из круга и простить себя?
— Те, кто отыскал спасение или Царство Христа, — сказал священник, — больше не ходят в церковь, потому что Бог всегда с ними. Их очень много, вы просто их не видите. А те, кто в церковь ходит — они ещё не готовы. И поэтому я буду снова и снова повторять им про грех, и буду пропускать этот грех через себя, и буду звать их возвращаться в храм, пока они, наконец, не поймут, что спасение в них самих.
— Но тогда не лучше ли говорить им не про грех, а про спасение?
— Тогда возникает вопрос «спасение от чего», и мы снова возвращаемся к греху.
— Ну хорошо, — сказал Банкэй. — А ювелирку-то вы им зачем впариваете?
— Как это зачем, сын мой? — удивился священник. — Чтобы увеличить глубину иронии. Когда грех в кафтане за шесть миллионов распинается про грех, это ли не изящно? Нужно, чтобы больше атеистов ненавидело нас, поэтому мы создаём себе имидж помешанной на доходе организации.
— Но зачем вам нужно, чтобы атеисты вас ненавидели?
— Затем, что ненавистью к нам они питают силу греха, в котором мы с ними сосуществуем. И чем более очевидным нам удаётся сделать этот грех, тем больше людей способны отличить его и спастись.
— То есть, вы помогаете людям спастись... от вас?
— Just as every cop is a criminal, сын мой.
— Вы действительно верите в это? — спросил Банкэй.
— Вера — инструмент создания будущего, — ответил священник, — Поэтому да, это то, во что я верю.

В ту же секунду Банкэй снова всецело погрузился в нерождённое. Джаз, дзен, дэнс, дэнс, дэнс. Бармен принёс священнику кофе, затем удалился на кухню и вернулся оттуда с суповой миской, до половины наполненной охлаждённым кремовым посыпанным корицей десертом. Бармен поставил миску перед Василисой Премудрой и впервые в истории человечества произнёс:

— Тирамисупчик.



***
Сборник повестей и рассказов Посейдень: http://chtivo.spb.ru/poseiden.html