Пустота. Есть лишь она, ведь даже тьма, затмившая свет и ставшая всем, пала пред пепельным рассветом. Не осталось ни прошлого, ни имени. И только страх подкрадывается издалека. Медленно проникает в затуманенный разум, пока не вспыхивает скорбью внутри…
Предсмертный крик пронзает густую тишину ночи.
Ла улавливает его сквозь сон, просыпается, когда первый осознанный вдох обжигает глотку, жар ошеломляет заставляя вскричать и броситься в сторону, но прилив сил исчезает — не вдохнуть. Ноги подкашиваются. Внутренности словно выворачивает. Тело тяжелеет и, упав, более не двинуться. Остаётся слезящимися глазами наблюдать, как плотный дым вздымается к крыше вигвама. Пламя пожара охватывает ближайшую стену, раскидывает жалящие языки дальше, подбираясь к правой руке, но чувства покидают...
Вдох. Сиплый кашель раздирает горло на части. Воздух с земли медленно возвращает сознание, обнажая сначала отголоски, затем невыносимую боль объявшую руку. Ла судорожно сбивает с неё пламя. Приходит в себя, нещадно стискивает клыки, жадно насыщаясь оставшимся у земли воздухом и терпя впившийся в обгоревшие пальцы песок.
Вой заглушает треск пылающей хижины. Призыву вторят многие голоса собратьев, но они теряются во всепоглощающем гомоне чужаков. Врагов, пришедших за кровью!
Звуки битвы снаружи. Огонь внутри разрастается, голова кружится, но с каждым вдохом мысли проясняются. Ла оборачивается и направляется обратно к языкам пламени.
Огонь охватывает вход, касается подстилки, сено вспыхивает, едва волчица находит в нём свой костяной клинок. Обожжённые пальцы не удерживают — она берёт нож левой, пробивается сквозь стену из шкур наружу. Воздух холодными иглами наполняет горло, кашель разрывает его изнутри. Глаза не видят после ядовитого дыма. Но слух ясен. Крики, кличи и голоса. Силуэты своих и чужих сливаются на фоне пламени, охватившем поселение в ночи. Тени сражаются, преображаются в охотников, что не щадят вторгнувшихся!
Молодая кровь: Ла желает биться! Она желает стать равной и поднимается, как кашель спадает, замечая вблизи оскал. Чужак нападает. Волчица уклоняется от копья и метит лезвием в шею. Не достаёт: шакал подныривает, сбивает её с ног, чуть не вспарывая горло клыками, но Ла перехватывает его челюсти своими, бьёт в спину ножом и стискивает ногами. Чужак тщетно пытается вырваться. Он в бешенстве протаскивает волчицу спиной по земле, пока она расширяет рану клинком. Ла чувствует как силы противника тают. Она выдергивает нож, чтобы добить, но не успевает занести — шакал рывком менятся с ней местами. Он останавливает нож схватившись за лезвие, вцепляется в обожённое предплечье когтями, и волчице кажется, что рука вспыхивает вновь: в глазах на миг темнеет, нескрываемая боль вырывается сквозь клыки визгом. Чужак принимается стаскивать Ла с себя, не чувствуя, как рвется его морда под её клыками. Ла не может помешать — чужак сильнее. Он глубже зарывается когтями в обожённую плоть, и вспышка боли заставляет её сорваться на рык, с силой рвануть нож, срезав шакалу пальцы, и затем всадить клинок ему в бок.
Кровь на языке. Ла ощущает, теперь наверняка, как тело под ней ослабевает. Раскрыв пасть, она вонзается когтями ему в глотку, смотря в затухающие янтарные глаза. Глаза побеждённого. Ла чувствует. Восседая среди хаоса, чувствует силу, пришедшую с кровью врага. Она очищает, встряхивает инстинкты, пьянит и возбуждает. Остаётся одна жажда.
Охотница зажимает окровавленное лезвие в зубах, берёт копьё чужака и бежит к бьющимся четверым старшим, окружённым вдвое большим числом.
Тощая самка ближе всех. Ла пронзает её спину копьём, с рёвом отскакивает к следующему чужаку и выхватывает из пасти нож. Лезвие только задевает его шкуру, но один из собратьев вскидывает дротик и отбирает жизнь. Кольцо сломлено. Остатки чужаков отчаянно кидаются на копья, но успевают забрать с собой лишь одного охотника.
Ла размыкает клыки с глотки последнего. Поднимается, видя, как её собратья чувствуют то же, что и она. Жажду, прописанную в кровавых оскалах. Блики огня в хищных глазах, потерявших страх. Они не произносят ни слова, но их кивки говорят всё, что она желает услышать. Признание равной.
Но битва только начинается. Смех чужаков слышен отовсюду. Отчаянные вопли старцев редки, но крики юных продолжают раздаваться из центра поселения. От ритуального костра.
Охотники бросаются им навстречу. Ла следует за ними. Держа в зубах клинок, в руке копьё, она выискивает врагов сквозь пламя и дым. То, что отличает старших, передаётся и ей: возбуждение не спадает, но уже не так будоражит. Всё так же пьяня, оно позволяет рассудку вспомнить цель, ради которой Ла и оставили — защитить дом. Защитить стаю!
Остов вигвама впереди с треском заваливается. Ла едва успевает отпрыгнуть, когда горящая шкура обрушивается на пути. И тогда, тонкая тень проносится сквозь снопы искр. Охотники расходятся в стороны. Стрелы усеивают дорогу, по которой они бежали миг назад.
Волчица укрывается за соседним вигвамом, слышит, как ропот чужаков раздаётся вдали, пока не сменяется на воинственный клич, и смотрит на стрелы, пытаясь сосчитать. Слишком много. И среди них пал один из охотников. Наконечник пронзил шею.
Негромкий рык. Ла поворачивается, и Атли хватает волчицу за пасть, наклоняет, и, стукнув лбом в лоб, всматривается в глаза. Она знает, что ищет старший охотник. Страх. Сомнения. Но её вера сильна. Она отталкивает его, не нуждаясь в поддержке, свирепо приоткрывает клыки, издает тот же рык, и матёрый волк довольно опускает руку. Убедившись, он бросается к крикам молодых, зовя её за собой, пока клич чужаков не добрался до всех.
Зажатый в пасти нож надрезает губу. Ла не замечает, как и всю боль отринутую телом, бежит вслед за Атли, пока вигвамы впереди не расступаются.
Дыхание замирает. Разгорячённое сердце пропускает удар. Ла опускает наконечник копья, видя священную площадь. Землю, насыщенную кровью. Плотно усеянную телами соплеменников. Твари ползают среди них. Не положив конец, они вгрызаются в павших и набивают тощие тела их силой, пока те из них, что сражаются, ниспадают куда ниже. Они не охотники. Ла осознаёт это, видя, как шакалы измываются над живыми и мёртвыми.
У самого костра, в центре площади, ещё защищается её племя. Но охотников среди них мало: одни юные, только взявшие оружие в руки или не бравшие вовсе… Шакалы вытягивают их одного за другим. Уворачиваются от неумелых атак и ломают хребты, бросая скулящих на землю. Не добивают. Топча, идут на следующих подобно тварям, не знающим чести.
Бешенство распаливает сердце. Оскал застывает на губах, и ярость затмевает взор.
Подобно шквальному ветру, охотница настигает следующую жертву. Копьё влетает в не успевшую раскрыться пасть, выбивая осколки клыков и не давая и шанса подняться с колен. Ла проносится мимо, забыв защищаться, слепо атакует снова и снова, пока кровь всё больше окропляет тело. Тело, забывшее об усталости и отданное во власть первобытной ярости. Охотница бьёт, не ведая жалости, отправляет в бездну, ведомая одними инстинктами, затмившими раны и боль. Ярость! Есть лишь она. Единственный слышимый звук — боевой клич. Он приближается. Нарастает, и те, кто издаёт его, могут выйти на площадь в любое мгновение. Но никто не спасёт тех, кто сейчас перед ней.
Ритуальный костёр пылает во всю силу, озаряет тьму и волчье племя, готовое к последней схватке. Атли пробивается к ним сквозь ослеплённых победой чужаков и, израненный, встает во главе. Во главе загнанных сестёр и братьев, потерявших надежду и пожелавших пасть подобно избранникам богов. Богов, что не сводят с них взгляда и разжигают костёр за их спинами.
Вой трёх десятков затмевает клич. Разжигает сердца и лишает их страха, наполняя верой. Ла слышит его. Опракидывая шакала с рассечённой глоткой, отвечает голосам своим. И едва их вой стихает, стая бросается в объятия битвы.
Пламя бушующее в сердцах. Пламя, что охватывает площадь. Оно пожирает всех. И своих, и чужих, не различая никого из них. Ла не способна уследить. Без конца взмахивая клинком, она кружится среди мертвецов, забывая дышать, срывается на рык, распаляясь сильнее и ощущая всю кровь, пропитавшую тело.
Охотница уворачивается от копья, выбивает из равновесия ударом по внешней стороне бедра и наносит смертельный удар, отталкивается, и тяжёлый молот, едва не задевая голову, проносится мимо. Ла поздно замечает уродливую гримасу представшую пред глазами. Удар в грудь лишает зрения, выбивает почву из под ног. Пасть наполняется кровью, и земля прогибается под телом. В глазах проясняется только когда через силу удаётся вдохнуть, а шакал с перечёркнутой шрамами мордой утробно рычит, уже занося молот над её головой. Не в силах увернуться, Ла вскидывает руки с ножом.
Но молот не обрушивается. Копьё пронзает затылок урода, и орудие выпадает из ставших безвольными рук. Атли стоит за ним. Тяжело дыша, он держится за проколотый бок, но в его взгляде ещё горит пламя. Волк немым укором смотрит на охотницу. И она замечает, как он слегка покачивает головой, прежде чем направиться к ней.
Ла усмехается в ответ, поняв, что принимала за землю. Она в бессилии роняет голову и смотрит в ночное небо, накрывает слезящиеся глаза сгибом локтя и нервный смех тут же пробивается наружу, расслабив истощённое тело, словно и не было никакой битвы. Никакого сражения. И пусть этот клич ещё не настиг их. Пусть бой ещё не окончен и она падёт, не увидев завтрашней зари. Она хочет смеяться и счастлива, смеясь сейчас и продолжая жить.
Атли устало припадает на колено у края обтянутой шкурой ямы. Осматривается вокруг, насчитав лишь шестерых живых из волчьего племени. Одни, посреди площади, залитой кровью. Уставшие, они стоят, облокотившись на копья, сидят, опёршись спиной на поверженных, и храбро смотрят туда, откуда надвигается многоголосый клич. Он уже заглушил всё. Но только не смех. Атли хватает волчицу за ногу, тянет на себя, медленно возвращая на твёрдую землю. И печальная ухмылка сменяет оскал на его морде, не ставшей смеяться в ответ. Но внутри он смеётся. Отчаянно. Счастливо. Забыв обо всём, просто смеётся и слышит смех остальных.
Шакалы врываются на площадь. Волной надвигаются, пока их задние ряды натягивают луки в желании прибрать побольше жизней себе. Но чистый смех не умолкает. И когда были пущены стрелы, он не стал умолкать…