Саранча. Глава 5

Михаил Хворостов
Глава 5.

Путь.

Федя предположил, что ему исполнился месяц или около того. Ему уже не думалось, что соблюдать точность в отсчете своего возраста хоть сколько-нибудь важно.

В стакане колыхалась черная жижа, через купол в крыше сыпалась снежная перхоть, а под ним перемещались потерянные люди. Федя сидел на краю пола, уткнувшись лбом в холодную периллу, на третьем этаже ТЦ и бездумно наблюдал за молчаливыми шатунами внизу.

Цепляла добился от них не только способности к движению, но и возможности осуществлять простые действия: находить и переносить предметы, прибираться, прогуливаться вне торгового центра. Однако определяющим успехом было то, что он напомнил им как дышать, слышать и зачем существовать. На полу они теперь лежали редко, найдя себе пристанище в пустующих комнатах.

Федя оглядывал освободившийся от тел пол, присматривая место, где рано или поздно уляжется сам. В таком будущем он не сомневался, как и в том, что цепкий взор Арсения Петровича его, со всем грузом страхов, поднять уже не сможет.

Иногда Федя поглядывал на низкорослую фигуру в маске черепа, неизменно сидящую на краю платформы. Без интереса он примечал, что качает одной ногой точно так же.

Кругом что-то происходило, витали обрывки слов, знакомых лиц и животрепещущих событий… они исчезали, так его и не затронув. Один лишь неизбывный ужас вяло шевелился где-то внутри, раздавленный жидкой массой черного пойла.

-Аррр… - рядом рухнул каскад бессвязных звуков.

 Похоже, Моц в третий раз запутался в сплетенной им паутине из струн и теперь боится шевельнуться, ведь это спровоцирует лишнюю акустику. Раньше такого с ним не случалось, но после того случая на кладбище мелодичный такт его жизни сбился и расстроился. Он столкнулся с лишними звуками, негодными дисгармониями. Они таились повсюду и закрались даже в мотив безупречного комнатного ансамбля.

Благозвучный комплекс его комнаты приобрел изъяны – как конструктивные, так и музыкальные.

Федя подумал о том, как бы помочь Моцу выпутаться и в этот раз, а затем отпил еще пару глотков “сладкой  нефти”.

Ради темного топлива для своей апатии, он задолжал Митричу кучу вещей, украл два десятка патронов у дяди, и даже отдал фарфорового котенка с отколотой лапкой, так и не подаренного Ане.

За последнюю неделю Федя нередко сталкивался с молчаливо укоряющим, а порою и с откровенно осуждающим взглядом Дрына. Цепляла же смотрел на него с нескрываемой брезгливостью. Они явно пытались устыдить непутевого юнца, но не учли, что для стыда Федя не оставлял в душе доступных мест, как и для всех остальных чувств и мыслей.

Сквозь пелену безразличия, он лишь раз подумал о том, чтобы отказать своему плечу, щеке и бороде в ранее дарованной оправданности.

Прочие размышления и вовсе не сумели в нем оформиться, спутавшись еще в зачатке в непонятный клубок.

-Федя.

-А… - от неожиданности Федя уронил стакан и жижа расплескалась фигурной кляксой по полу первого этажа. По нему сразу же резанул укоряющий взгляд Цеплялы, неустанно примечающий все людские огрехи.

Рядом на корточках сидела Аня.

-Может, помочь Моцу? У него, мне кажется, проблемы… - точно в подтверждение рядом раздалось путаное бренчание и стон.

-Помогу, - разглядывая расползающееся черное пятно, ответил Федя, не двинувшись с места.

Молчание провисело с полминуты.

-Мне… мне тоже нужна твоя помощь.

Федя медленно повернулся и посмотрел на всё ее лицо. Ни темные длинные волосы, ни её большие глаза – ничто для него ничего не выражало.

-Понимаешь… моя сестра, Марина, с ней что-то очень странное… совсем странное, - Аня говорила нервно, прерывисто, смотря в черную лужу внизу, - мне кажется, она заболела, так же как и Даня до этого… да…

Федя закусил бороду, вспомнил, что отказался признавать её значимость, и выплюнул.

-Она часто впадает в истерику… ногтями, уже, наверно, скоро, проскребет ход в соседнюю комнату… и… я и сама рядом с ней становлюсь очень нервной, хочу вцепиться во что-нибудь, оторвать или разорвать… Что-то натягивается в руках и ногах… Чувствую себя марионеткой, которую дергают изредка, но очень сильно… И так она влияет не только на меня, я замечала.

Моц сдавленно бренчал в своих тенётах. Федя безмолвствовал, не зная, откуда подбирать слова и вытаскивать мысли.

-Её надо скорее увести отсюда, пока её не увел тот, в маске… мимо нашего жилища, чуть ли не раз в два часа проползает Нюх, а один раз даже прошелся тот, в плаще, похожий на статую. На Марину он даже не взглянул, но шел так, будто что-то уже решил, и теперь приближается к исполнению! Моя сестра пропадет навсегда, если мы ничего не предпримем! – Аня лихорадочно тараторила и почти что вскрикивала.

Отводя взгляд, Федя словно узнал кусочек её лица, один из многих, из которых он некогда сложил тот светлый образ, что трепетно хранил под спудом всех тревог.

-А что… куда нам ее вести?

Аня оживилась, заметив его реакцию.

-У Митрича я обменяла много газет, что издаются в большом городе. Мне просто их любопытно было читать. И там мне попалась информация о том, что в городе есть специальная больница или клиника для хаотиков - так по-научному называют тех, кто болен как Марина или как Даня. Их там пытаются лечить, а не уводят в никуда! Значит, у неё будет шанс хотя бы. Я должна попробовать, но боюсь, что не преодолею этот путь сама. Сестра сейчас не очень напряжена, но ожидать от нее можно всякого… Она уже нападала на меня… Не намеренно, просто под руку случайно подвернулась.

Только сейчас Федя заметил на шее и подбородке девушки красные борозды и возмутился некоторой частью разбавленной чернотой души.

-Но как нам найти эту больницу? Город, говорят, бескрайний…

Аня с долей довольства дернула уголком рта и вынула из кармана кофточки спрессованный бумажный прямоугольник. В её руках он развернулся в огромный лист напечатанных в давние времена путей.

-Карта. Тоже от Митрича получила. Здесь подробно нарисован план большого города и некоторых прилегающих к нему железнодорожных путей. Нашего городка тут нет, но от твоего дяди я выяснила, где мы примерно находимся и с какой стороны подойдем, если направимся от нашей платформы вдоль рельс.

Федя зачарованно воззрился на карту и с оживлением начал думать о путешествии в столицу. Правда, вспомнив о Марине, сразу ощутил в брюшной полости испуг, протискавшийся сквозь мутную толщу “нефти”.

-Да… да, пойдем. Отведем твою сестру. Встретимся у вас, через полчаса. Немного подготовиться надо…

Аня дернула обоими уголками рта, и прикоснулась ладонью к Фединой щеке. Затем сложила карту, встала и ушла.

Федя растерялся на половину мгновения, но, услыхав жалобное треньканье струн, поднялся на ноги и пошел разбираться со звуковыми неурядицами.

***

В баре “Угрюмое дыхание” был только хозяин заведения и одинокий мужчина, водивший пальцами по луже на столе. Его стараниями лужица стала походить на черное солнце с неровными щупальцами-лучами.

Хозяин наблюдал из-за стойки за процессом рисования, когда к нему подошел Федя.

-Здоров будешь, - первым поприветствовал Захар гостя.

Хозяин заведения имел одну проблему, не такую уж серьезную, на взгляд Феди – он не мог избавиться от улыбки. Она не сходила с его лица и этим чрезвычайно раздражала. Улыбка была широкой и не желала сокращаться, впрочем, как и расширяться – она попросту застыла на физиономии, подчинив все возможные положения рта.

Захар ненавидел своенравные губы и делал всё, чтобы их укротить! Изобрел напиток, который, как он думал, будет подавлять или хотя бы искажать настроение. Обустроил заведение, в обстановке которого, как ему казалось, будет сложно улыбаться. Наконец, взял себе имя Угрюм и присовокупил прилагательное “угрюмое” к названию бара, надеясь, что уж в месте с таким названием будет точно не до улыбок.

Но все старания были тщетны – рот навсегда застыл в улыбчивом изгибе.

Смирившись с этим, Угрюм прикрыл низ лица респиратором и вознамерился как можно больше говорить – ведь лишь в беседе его губы были вынуждены размыкаться и несколько рассеивать навязчивую улыбчивость.

-Слыхал новости? Говорят, баррикада, что посреди города стояла – пропала. Просто вот была и нет теперь. Будто слизнул кто с асфальта. Все переполошились. Сейчас новую сооружают, но чуть дальше от прежнего места, так как опасно к мерзости той невидимой приближаться… ну ты знаешь.

Федя кивнул. Новости он, конечно, слыхал, только о них не задумывался.

-Приближается к нам эта дрянь… правда, не знаю, может она что исправит.

Угрюм корчился физией, напуская хмурое выражение – он не терял надежды, что усилиями мимики можно столкнуть с лица злосчастную улыбку. Но она даже не подвинулась.

-Как твой дружок поживает? Тот, со свитером. Вижу его периодически, мечется туда-сюда, рукава на себе дергает… Ха, точно танцует с кем, или борется.

-Видел… но мы давно не говорили, - Федя всё же устыдился и встревожился о Лёне. Муть опьянения начала исходить из души.

Угрюм поправил респиратор, беспокоясь, как бы ни высунулись края рта.

-А… а чего пришел то? Налить чего?

-Да, мне бы в бутылку, “нефти”.

-В дорогу? Собираешься куда? – Угрюм не был любопытным и куда собирался Федя его мало волновало. Просто он силился не прекращать беседу как можно дольше.

-Да… пройтись тут, по путям.

-О… ты это, осторожнее. Там, говорят, по рельсам смех и слезы гуляют. Не знаю, что это значит, но звучит опасно.

Угрюм развернулся к перегонному оборудованию, стоящему за его спиной, и, подставив пустую бутылку к крану, принялся наливать черную субстанцию. Оборудование состояло из чанов и трубок, в устройстве которых Федя ничего не понимал – из самого большого цилиндрического резервуара Угрюм и лил опьяняющий субстрат.

-Наверно, хочешь спросить, из чего я свою бурду делаю? – Федя не хотел, но кивнул, - Из веток, ха-ха, - посмеялся он наиграно и мрачно, так как по-другому это делать было рискованно.

-Я вот принес, на обмен, - Федя выложил на стойку половину пледа, которым прикрывал голову, когда ложился спать. Чтобы прятаться от малой темноты во тьму всеобщую, ему было достаточно и половины покрывала – вот он и решил его порвать и обменять на “нефть”.

-Маловато, - Угрюм поставил наполненную бутылку и ощупал плед, - хотя материал неплохой, такой нынче редко где найдешь. А ты где нашел?

На искусственно омраченном лице выступило натуральное смущение.

-Ты извини, что болтаю о том, о сем. Потребно мне это делать как можно чаще… а не с кем. Не с художником же этим?

Мужчина за столом, ранее сделавший из лужи на столе подобие солнца, всё еще водил пальцами по влаге, сам уже не зная, что изображая…

Неожиданно он поднял руку и стер рукавом воссозданное из жижи солнце.

-Угрюм… Угрюм, налей мне еще на стол. Хочу добраться и до звезд с луной, - сухо произнес художник.

Угрюм ухмыльнулся с долей противления.

-Вот и как с таким говорить, ему только наливай на стол и всё! Я, конечно, не возражаю, что люди находят новые грани вещей в моем напитке, но он бы хоть рассказывал, что там творит… ан нет, отмалчивается. Наливай и всё. Ладно.

Угрюм вышел  из-за стойки с небольшим стаканом и, подойдя к занятому столику, пролил на него “нефтяную” кляксу.

Мужчина вгляделся в лужицу и принялся осторожно водить по ней пальцами…

Федя тем временем посмотрел на два портрета на стене, которыми Угрюм ради престижа украсил заведение. В рамках помещались мужчина и женщина со строгими, немного величественными выражениями на лицах. При жизни между собой они, скорее всего, знакомы не были.

Нижние половины картин, до уровня носа, прикрывала грязная ткань…

-У меня были подозрения по их поводу. Конечно, это глупо. Но я стараюсь всё предусмотреть и избежать в интерьере любых… - Угрюм запнулся. Слово “улыбка” он тщился избыть из лексикона и изъясняться без него.

-Ну да… я слегка параноик, знаю. Лица на портретах чопорные, но кто знает, надолго ли… Короче говоря, мне так спокойнее.

Федя кивнул. Его, честно признаться, нарисованные образы пугали вне зависимости от того, способны ли они были улыбнуться.

-Мне идти надо…

-Ну, давай Федёк, не пропадай, заходи еще. Поболтаем хоть, - Угрюм доброжелательно покивал, не теряя внешней хмурости.

Напоследок Федя глянул на работу художника – из черной массы вылез водянистый полумесяц, похожий на крюк. А рядом пятнышки звезд тужились отделиться от бесформенной влаги в нечто самостоятельное и, быть может, живое.

***

Аня держала сестру за руку и по неизменной привычке смотрела в одну точку – в этот раз на полу. Марина вздрагивала и свободной рукой будто бы отмахивалась от невидимых насекомых или существ покрупнее. На ней было потрепанное белое платье, на удивление, почти не утратившее белизны.

Едва Федя зашел в их жилище, на него воззрился выпученный глаз, полный ярости и всевозможной злости. Все узлы напряжения в существе Марины, казалось бы, завязывались на глазном яблоке – тянулись, висели и вились на нем одновременно. Второй ее глаз был почти закрыт, отстраненный от игры нервных переплетений.

-Думаю, пора идти, - сказал Федя, пряча испуг.

-К…да ещ… - обрывками слов огрызнулась Марина.

-Пойдем, сестра, тебе нужна помощь. Ты знаешь, - тихий Анин голос, несколько ослабил растущий в комнате накал.

Аня накинула на спину черный рюкзачок, в который, по-видимому, сложила вещи первой необходимости. Одета она была обыкновенно - в темно-зеленую кофточку и юбку цвета сажи. Взгляд же ее безучастно утыкался по углам и тупикам помещения, ничего не ища, но на что-то надеясь.

Аня редко моргала, но сейчас ее веки дрогнули.

Сестры двинулись, держась за руки, а Федя, потупившись, пошел за ними. Осторожно сняв с пояса бутылку черной жижи, он сделал пару глотков – омыв ливнем “нефти” свои страхи и придав себе понурой смелости.

У выхода из торгового центра их повстречал Цепляла, смотрящий за всем и во всё. Федю он поприветствовал неприязненным взглядом, Аню сочувственным, Марину – пронзительным;  пара цепких глаз за очками столкнулись с ожесточенным зрительным врагом…

Цепляла смущенно  отвернулся, отводя взгляд от преобладающей глазной мощи.

Они покинули ТЦ, достигли платформы и пошли вдоль рельс. Кроме пары бесцельно бродящих, потерянных людей, им пока больше ничего не повстречалось.

Федя не помнил отдаленных от дома территорий, хотя и некогда бывал в них.

Под ногами мялась почва, а не привычный асфальт – местами рыхлая, иногда сухая, а порою влажная и чавкающая. В этом виделась странность, потому что погодные условия не менялись на протяжении пути. С пасмурных небес сходили мелкие капли, в некоторых областях охотно принимаемые грязной и скользкой землей. На других же участках потрескавшаяся почва отторгала влагу, иссушая в момент падения.

А еще тут ползало много червей… активных на промозглой поверхности и вялых, одиноких, на засушливых местах. Чем-то они напоминали растерянных от жизни существ, у которых, возможно, был свой ползучий Арсений Петрович.

Вглядываясь в мир под подошвами, Федя пытался обособиться от внушаемого текущей ситуацией страха. Буйная Марина дважды вырывалась из рук сестры, рвала ногтями землю, карябала деревья и выкрикивала лишенные некоторых букв вопросы – к…да м… и…ем?! Об…ни?! За…м т…т это…т?!

Тихими призывами Аня всячески ее успокаивала, ловила вновь сестринскую руку и шептала что-то на ухо.

Федю Марина к себе не подпускала вовсе. Стоило ему к ней приблизиться, как заостренные ногтями руки начинали вращаться в смертоносном вихре. От его присутствия ее ярость лишь росла и он вынуждено отходил подальше, возвращаясь к созерцанию знакомого, но забвенного мира.

Своеобразная тишина простиралась вдали от города – сторонние звуки были редки, слабы и малозначимы, что только прибавляло Феде опасений. С вялым гулом коридоров он как-то свыкся и, хоть тот вгонял его в дрожь, отсутствие звукового фона устрашало еще сильнее.

Притупленным обонянием Федя приметил, что и запахи тут совсем другие. Однако сказать о них что-либо или сопоставить он никак не мог – нос их почти не усваивал, что для юноши было большим облегчением. По крайней мере, через ноздри ему всерьез ничего не угрожало.

Деревья вокруг тянулись вершинами и ветками к облакам, обретая в этом устремлении серость. Ниже по стволу они темнели, у самого корня становясь совершенно черными, словно залитыми мраком.

Создавалось впечатление, что течение суток  от утра к ночи  распространялось не только на горизонталь времени, но являло себя и в другом -  например, в вертикалях деревьев. На их вершинах ютился серый свет дня, а у корня копилась вся тьма ночи… чем-то она походила на потемки в бутылке на поясе, из которой Федя периодически отпивал.

-Эт… …щ… чт… ?! – Марина взвилась, подскочила, яростно вперившись напряженным глазом в платформу впереди.

В отличие от двух ранее пройденных, на этой толпились люди - десяток силуэтов. С первого взгляда Федя определил их как потерянных, но еще не улегшихся в покой беспамятства.

Платформу они решили обойти, обеспокоенные буйством Аниной сестры.

-Кт… та…е?! Н…до уз…ть?! – меся грязь ногами и сдирая кору с деревьев, Марина кричала и рвалась к перрону.

Федя дважды заграждал ей путь и она, как ни странно, отступала. Хоть в ее глазу и пылало жгучее желание разорвать преграду из плоти на куски - нечто в ней всё еще препятствовало таким порывам.

Они шли дальше и миновали деревню с брошенными домиками, опустевшими дворами и покосившимися заборами. Здесь не было людей, утративших из жизни всё важное – просто само селение, как некогда живое целое, вывалилось из мира живых. Лишь затхлая память, с которой никто уже не мог ничего поделать, по-прежнему теснилась где-то под крышами.

Все-таки люди им еще встречались в отдалении: стоящие, сидящие… посторонние друг к другу, к домам вокруг и к какому-либо предназначению. Они чуждались зданий, предпочитая уличный простор – могло почудиться, что это слабый ветерок вытеснил всё, что движется из жилых помещений.

Марина буравила взглядом каждую удаленную фигуру. Вздрагивала плечом, локтем и кистью в направлении незнакомца - на этом ее реакции по отношению к чужим людям, на этот раз, заканчивались.

Сколько бы Федя не отвлекал себя внешними пейзажами, он чувствовал, как в нем натягиваются и беспокойно дергаются нервы. Присутствие Марины волновало их, приводило в трепет, переходящий в резкие всполохи. Но нервы обнимал потаенный ужас Фединой души, а на него, в свою очередь, давил черный объем испитого равнодушия.

Всё это сжималось и как-то уравновешивалось в рамках одного человека. Во всяком случае, пока…

А каково Ане? Ее нервы, наверняка, уже давно рвутся в унисон сестринским стенаниям – и что тогда оберегает ее от схожего помешательства? Она вечно смотрит по прямой линии, не шире чем в одну точку пространства…

Ее напускное хладнокровье, нарочитое безразличие не скрывали от Феди глубинного беспокойства, которое она переживает по поводу сестры и всего прочего мироздания. Она прятала тревогу, так же как и он, но их душевные смущения не могли сокрыться друг от друга.

-Эт… ещ... что?! – Марина резко покрутила головой, стоя перед знаком на пути.

У рельсов  был вбит в землю деревянный столб с прикрепленным к нему рисунком – портретом чудаковатого лысого человека. Он выражал глазами невероятную, вопиющую для существующей реальности, радость – из его взора сочилось одно сплошное веселье и невиданные доселе объемы смеха. Но на нарисованном рте запечатлелась столь же необычайная степень скорби и неявленных слез. Только анатомические законы мешали рту заплакать, а глазам расхохотаться.

Портрет крепился к столбу старым гвоздем, длинным и погнутым посередине.

-Марин, успокойся, прошу… - промолвила Аня, вглядываясь в странный знак.

Одержимая нервным зудом, сестра прекратила крутиться, но всё еще вертела головой.

-Н… н…до …дт… туд…!

Она сделала несколько шагов и вдруг подскочила, взревела и обратилась в свирепое, безжалостное существо.

Свою сестру Марина отбросила ударом тыльной стороны ладони и готова была уже на нее наброситься и растерзать…

В долю мгновения Федя ощутил, как забурлил котел его переживаний. Он переполнялся сумрачным пойлом, разрывался натяжением нервов, плескался обилием страхов… И в эту взрывную смесь ввалилось два новых компонента, каждый из которых был больше самой души – смех и слезы… Незримое чрево лопнуло, разродившись новой душой – ужасом, имеющим собственное существо и автономную личность.

Вторая душа, рожденная из вещества страха, объяла Федю. В ней еще не было собственной мысли, но была новорожденная тяга к активности, к проявлению себя.

Федя схватил Марину крепкой хваткой за предплечья и потащил вперед. Острые ногти впились ему в живот, буравя ход к брюшной полости. Вторая пятерня отточенных лезвий оцарапала плечо и принялась терзать бок. Яростный глаз, вылезая из костяной лунки, обжигал сразу обе Фединых души.

Он тащил ее вперед, испуганно убегая от пронзительной боли в еще большие болевые муки.

Смех и слезы пролетали сквозь их сцепившиеся фигуры – он плакал одной душой и смеялся другой, Марина рыдала полузакрытым глазом и хохотала выпученным, и позади тоже кто-то ревел и покатывался со смеху… может, Аня?

Федя не знал, в скольких шагах измерялся этот миг и сколько эмоций в нем уместилось. Но он всё же минул, распластавшись упавшей волной…

Они рухнули наземь, расцепившись. Федя, тяжело дыша и не особенно понимая происходящее, ощупал порванную одежду и кровоточащие раны. Они были не столь уж глубоки, но болели, из-за утраты кожного покрова.

Марина растянулась рядом, бессильно взмахивая руками по воздуху.

Аня глянула на сестру и, доставая что-то из небольшого заплечного рюкзачка, склонилась над стонущим Федей,

-У меня есть какой-то антисептик и, думаю, смогу тебя перебинтовать, - проговорила она, уставившись на его раны.

Несмотря на боль, у Феди потеплело в обеих душах.

***

Чем больше город, тем больше в нем опасностей. В самых разных вариациях.

Изнуренный всем, что с ним происходило, Федя брел по улице, бегло оглядывая прохожих и городские виды.

Люди здесь встречались куда чаще, постоянно, не в пример покинутому “Пограниченску”. Их затронуло смутное чувство о чем-то утраченном, но они не казались целиком придавленными этим фактом. У них, похоже, даже были дела, по которым они шли и ради которых действовали.

 Федя не представлял, что это за дела и, на всякий случай, не пытался догадываться – он попросту сторонился прохожих.

Марина уставляла на всё свой выпученный глаз, слабо вздрагивала, как будто приветствуя всех и каждого, но продолжала идти вперед. Произошедшее на путях отняло у нее много сил  и теперь ей просто-напросто не хватало энергии для непредсказуемых действий.

Аня интересовалась лишь асфальтом и картой в руках, отстранив за скобки восприятия прочий антураж.

Улицы большого города были длинны, своеобразно украшены рекламными листовками и деревцами и, к тому же, имели работающие фонарные столбы. Искусственный свет дрожал во многих фонарях, но в некоторых отсутствовал. Зачем вообще кто-то зажег столбы в дневное и относительно светлое время?

Город дышал от избытка электричества. В “Пограниченске” электрический ток являл себя неожиданно – то тут, то там. Одни розетки работали, другие - нет. Где-то свет горел, а где-то не желал появляться. Он тек по проводам капризно, как домашнее животное, не находящее себе места, чтобы пристроиться.

Здесь же электричество обитало повсюду, наверное, в каждом окне, розетке и бытовом приборе. И Федю это сильно настораживало – электроэнергии он привык не доверять, зная ее стихийный и опасный характер. В своё время он рассказывал об этом Угрюму.

И еще шум… всюду шум:  шаги, жужжание, голоса… люди за каждым окном и дверью. И даже одиноко шебаршащие автомобили, трущиеся по уличной поверхности.

Обилие звуков беспокоило Федю. Электрические течения - напрягали. Обилие новых и живых лиц - тревожило. Отсутствие бутылки на поясе – угнетало.

Но настоящие страх, недалекий от паники, ему внушали облаченные в черную одежду фигуры. Аня назвала их тенями, сказала, что они тут следят за порядком и выискивают таких, как Марина, хаотиков. Тени неспешно вышагивали в одиночестве и базировались в отдельных домах. Их прибежища, блок-посты, выделялись в ряду зданий выкрашенными черным стенами.

Они, могло подуматься, не скрывались и откровенно заявляли о вездесущем присутствии. Только чутье, обостренное множеством пережитых тревог, подсказывало Феде, что это их тактика – выставить себя на всеобщее обозрение, чтобы оттенить более хитрую и опасную часть своего коллектива.

Федя, Аня и Марина сворачивали и огибали угрозы на пути. Их передвижение по городу пока не столкнулось с трудностями и это Федю напрягало вдвойне – он всё более убеждался, что их ведут и за ними следят.

Ему повезло, что его тело, вкупе с душевной изнанкой, были слишком измучены, чтобы трепетать от ужаса. Нервная система растрепалась, телесные раны болели, душа пребывала в растерянности, обескураженная вынужденным соседством с еще какой-то душой или чем-то ей подобным.

Федя не знал, как жить с невидимым новообразованием. Оно пережило муки рождения и теперь, истомившись, убаюкалось под более старой душевной массой.

Возможно, ему нужно дать имя.

Марина взвыла, подпрыгнула, взмахнув руками, словно бы хотела взлететь. В одно мгновение их обступили черные силуэты, выступившие из всех теней, где можно было укрыться:  черные маски, бронежилеты, автоматы в руках. Они всем своим видом являли непоколебимость в выполнении обязанностей.

Федя резко обернулся к Марине и увидел, как она оседает, сраженная невидимым жалом. Следующим взглядом он охватил Аню, остолбеневшую, но ничем не поврежденную.

Позади них стоял солдат в черном облачении, медленно опускавший разряженный пистолет…

Федя рванулся к нему, неумело взмахнул рукой, как бы нанося удар. В ответ он получил локтем в челюсть и ошеломленный плюхнулся на асфальт.

-Степан Андреевич, вовсе ни к чему действовать так грубо.

Аня тоже устремилась к солдату – тот отточенным жестом оттолкнул её, почти свалив с ног.

-Молодые люди, агрессия не уместна. Ваша спутница поражена усыпляющим шприцем, с ней всё в порядке. Это была вынужденная мера.

Тени молчали, сохраняя непроницаемый вид. Говорил мужчина в белом халате – произнося слова, он уверенно жестикулировал. Его среднего возраста лицо было самоуверенным до неестественной для человека степени.

Отчего-то Федя вновь попытался атаковать солдата, после чего согнулся от жесткого тычка по ребрам.

-По всей видимости, это я виноват, простите, молодые люди. Мое присутствие толкает Вас на необдуманные поступки, - без сожаления, произнес субъект в белом халате.

Федя попытался протаранить черного противника головой… И в результате улегся на асфальт.

-Чт… - заплетающимся языком, вяло разбросала буквы Марина. Она стояла на коленях, сонно дергая плечами и локтями.

-Замечу, у данной особи я наблюдаю большой хаотический потенциал. Даже усыпляющий шприц её не до конца сморил.

-Она моя сестра! – внезапно выкрикнула Аня, угрожающе глядя на мужчину.

-Да, несомненно. Я прошу прощения за фривольность моего выражения, - человек в халате извинительно кивнул, - я не строю догадок о цели Вашего путешествия и, всё же, Вам предстоит проследовать в больницу, где заведует доктор Болдин. По крайней мере, Вашей сестре. Я полагаю, Вы знаете о необходимости этого.

-Вы доктор? – требовательно спросила Аня.

Федя осторожно помог Марине подняться на ноги. Она почти падала, её коленки тряслись.

-Если судить в контексте общества, то я не могу признать за собой такого социального статуса. Однако, по личному убеждению, да, я доктор – Андрей Максимович.

-Анна Сергеевна, - отчеканила девушка.

-Федор, - представился Федя.

-Ммм… ааа… - утробно прогудела Марина.

-Пора выдвигаться, - бесстрастно бросил солдат, заряжая в пистоле новый шприц.

-Пойдемте, я расскажу и отвечу на Ваши вопросы по пути, молодые люди.

Они двинулись вперед по улице группой из пяти человек. Все тени, кроме назвавшегося Степаном Андреевичем, растворились в темных закоулках.

Поддерживая вконец ослабевшую Марину, Федя не мог понять, откуда в нем родилось вдруг столько уверенности. Страхи не отступили, но отчего-то подчинились чужеродному для него чувству.

Доктор держался от них на почтительном расстоянии, в десяти шагах. Совершенно точно, что не из страха, а из какого-то личного убеждения.

-Задавайте вопросы, я отвечу.

-Так… кто Вы? В том лечебном учреждение, куда мы направляемся, - спросила Аня.

-Я - пациент. Кроме доктора Болдина, деликатно зовущего меня по имени и отчеству, все остальные называют меня условным именем - Уверяла. Из-за моего прозвища персонал часто спорит, меняя табличку на двери. Они присваивали мне нелепые прозвания, вроде Самонадей и Гордяшка. Впрочем, это всё неважные детали. Я живу в выделенной мне палате. Потому что, как и все прочие пациенты клиники, поражен хаотическим недугом. Да, я хаотик, скажу, опережая Ваш вопрос, - высказываясь, доктор не менялся в лице.

Некоторое время они двигались в молчании. Шли медленно, из-за того, что приходилось волочить Марину.

-Хаотики, как Вам, возможно, известно, зациклены на определенной эмоции или чувственном порыве. Я не знаю на данный момент, из какого эмоционального субстрата происходит моя крайняя самоуверенность и, тем не менее, она у меня имеется. Доктор Болдин согласен со мной, что это крайне странная форма хаотической болезни. Я исключительный случай. И да, вновь опережая Ваш вопрос, рядом со мной люди склонны становиться уверенными в себе и своих возможностях до крайности, что приводит зачастую к плачевным результатам. Когда кто-то начинает считать, что всегда был способен спрыгнуть с пятого этажа без последствий или имеет неограниченную никакими моральными рамками свободу действий. По этой причине меня изолировали, но предоставляют раз в месяц совершить прогулку в сопровождении. Я в этом нуждаюсь, для совершения так называемого хаотического цикла. Впрочем, об этом, думаю, Вам слушать неинтересно.

Федя сумел-таки посмотреть сквозь ауру самоуверенности на лицо доктора – смуглое, худое, с ввалившимися щеками и глазами, точно властными над всей Вселенной. Сличить этот лик со своим юноше не удалось – мысленные контуры просто не ложились один на другой.

-…хотел спросить. Что такое вообще хаотизм? Он излечим? – вопросил Федя.

-Хаотизм, как Вы выразились, болезнь нашего времени. Могу лишь повториться о том, что это недуг, при котором внутренние, предшествующие эмоциям или из них происходящие, субпродукты, поглощают субъект целиком, не оставляя ничего похожего на личность. Еще раз подчеркну, что при таком теоретическом подходе я являю собой уникальный случай, так как личность, несомненно, имею. Отвечая на второй вопрос, скажу: я убежден, что хаотическое расстройство излечимо, но пока мне не стал известен метод исцеления. Прочие научные пояснения, ввиду их специфичности, уверен, Вам интересны не будут.

Тень, идущий позади всех, оставался безразличен к разговору, держа пистолет опущенным, но в боевой готовности.

Дальше Уверяла на вопросы практически не отвечал, высказывая убеждение, что молодым людям это будет неинтересно.

Они дошли до комплекса зданий с огороженной забором территорией. От главного корпуса к ним уже спешил  другой человек в белом халате, очевидно, Болдин. Он имел уставшее, высохшее, но уверенное лицо лет сорока. Его халат, не в пример безупречно выглаженной и чистой одежде “хаотического коллеги”, был потрепан, измят и испачкан. Нагрудный карман надорвался, испустив на ветер нитки.

-Еще хочу сказать, что Вы, молодой человек, также имеете еще не реализованный, но крайне высокий потенциал хаотичности. Если попадете когда-нибудь в это учреждение, считаю, Вас назовут тут Мнилой, - напоследок высказался хаотик в халате.

***

Федя смотрел на свою жизнь со дня рождения, как на протяженность приемлемого испуга и моментов, когда ужас выходил из всех обусловленных границ. Такие моменты выворачивали наизнанку и крушили всю его внутреннюю организацию, которую он так мучительно выстраивал. Его пугала неизбежная перспектива следующего ужасающего эпизода и вероятность, что от него он уже никогда не оправится.

А еще те слова Уверялы… о том, что Федя имеет все шансы обратиться в хаотика – они не на шутку его растревожили. Он усердно рассматривал все свои внутренние позывы, пытаясь определить уровень их хаотичность. Как распознать эту инфекцию, Федя не представлял и потому подозревал в заражении каждое желание и душевный порыв. Ему было очевидно, что какими бы ни были движения его души, они совершенно точно отстояли от нормы.

Погруженный в тяжкие размышления, Федя совсем потерял из внимания, что находится вместе с Аней в кабинете доктора Болдина, что они сидят у него за столом, угощенные чаем с бутербродами, и ведут беседу.

Из прострации его вывела двухметровая стопка из папок, которую он случайно заметил и побоялся, что она на него обрушится. Впрочем, опасение это было безосновательным – выстроенные по всему кабинету папки с бумагами и дневниками стояли упорядоченно, ровно и устойчиво.

-…мы приложим все усилия, чтобы отыскать способ лечения. Уверен, он существует. А пока мы будем следить за Вашей сестрой, ухаживать и оберегать её от самой себя, - Болдин читал строки из своего блокнота.

-Нам можно будет ее посещать?

Доктор быстрыми движениями занес на бумагу новые слова и произнес их вслух.

-Нужно смотреть по обстоятельствам, но я думаю, это, скорее всего, будет возможно.

Федя разглядывал лицо Болдина – прямое, угловатое во всех деталях, пронизанное глубокой печалью и утомлением, но при этом неподдельно уверенное. Эта внутренняя твердость не была натянутой или напускной, а происходила непосредственно из душевного бытия доктора. Решительность давалась ему дорогой  ценой, но он никогда бы от нее не отрекся.

Как обычно, Федя сложил в мыслях свой образ с образом доктора… И неожиданно распознал в нём отцовские черты. Ему подсказала это таинственная сущность, что родилась в брюшине души. Он ей вынуждено поверил.

-Может быть, у Вас остались еще вопросы, - прочитал свою запись Болдин.

-У вас есть пациент, которого иногда прозывают Уверялой. Скажите, его мнению можно доверять? Оно пустое или может быть адекватным? – внезапно вопросил Федя.

Ручка стремительно прочертила буквы, еще в процессе написания озвученные доктором:

-Его стоит принимать во внимание. Как и любое высказывание человека или хаотика. Но не нужно обманываться его самоуверенностью – как и все прочие, он способен ошибаться, но, к сожалению, в отличие от остальных людей, не имеет возможности это понять.

-А Вы с ним разговариваете?

-Да, частенько. Он интересный собеседник. Однако, обсуждать с ним что-либо сложно. Он выносит утверждения, но не рассматривает их. К чужому же мнению Андрей Максимович относится либо как к пустому, либо как подтверждающему его правоту.

Федя замешкался, не зная, что еще спросить. Ему хотелось вывалить перед этим человеком весь груз страхов и переживаний и узнать о них его суждения. Только вот присутствие Ани его смущало - Федя вовсе не хотел, чтобы она видела, сколько трусости он носит в себе.

-А я могу стать хаотиком? – спросил юноша, стараясь придать себе максимально беззаботный и безразличный к ответу вид.

Доктор пожал плечами и записал, - Полагаю, никто от этого не застрахован. Но, по моему мнению, Вы пока что к этому не расположены. У Вас есть живые привязанности. Держитесь их, - Болдин тепло улыбнулся, подняв склоненную над блокнотом голову.

Кажется, Аня пару раз моргнула и замешкалась.

-Пока что мы поместили Марину в крайнюю по коридору палату. Вообще-то, её пока следовало бы проводить на нижний этаж, но там содержится очень опасный хаотик, по имени Забияка. Он её раздразнит, боюсь. Поэтому, сейчас она тут, рядом, санитар проводит вас, чтобы попрощаться. Степан! – чиркнув по бумаге восклицательным знаком, воскликнул доктор. Даже повышая голос, он не кричал.

В кабинет вошел двухметровый верзила. Его голова была почти круглой, а глаза выражали крайнюю сосредоточенность. На поясе у здоровяка болтались три степлера  разных размеров.

-Проводи, пожалуйста, наших гостей к Марине. А я с вами прощаюсь, друзья, - Болдин ободряюще улыбнулся, отложив маленький блокнот и взяв дневник. По всей видимости, первый был для разговоров, а второй - для размышлений.

Федя и Аня вышли вслед за громилой и прошли к первой же палате по коридору. Перед тем как открыть дверь, Степан закатал рукав, обнажив истерзанную руку, испещренную воткнутыми скрепками и, подхватив средний степлер,  всадил себе в плоть еще одну скобу.

-Это зачем? – смешался Федя.

Здоровяк нахмурился, собирая мысль от затылка ко лбу, и отчеканил: - На всякий случай. Это мой метод. Причиняя себе боль, я устраняюсь от внешних поползновений в мою психику. Болдин критикует болевой способ, но с другими методиками у меня не сложилось, - речь Степана, как ни странно, была гладкой, точно он и сам был не меньше чем профессором.

Ученый верзила повернул ключ в замке и открыл дверь.

Палата покрывалась мягкими материалами по всему периметру и была оснащена лежанкой. Как раз на ней и сидела Марина, уронив голову в руки. Виднелась лишь её растрепанная, полуседая шевелюра, висевшая на голове изможденными клочьями.

-Марин, Марин, это я, - Аня смело подступила к сестре.

Та подняла голову, слабо дергаясь в разных местах тела, и уставилась на сестру с тоской в выкатившемся глазе.

-Т… проща…я? – проглотив не так много букв, спросила пациентка.

-Да. Но я приду еще. Обязательно приду, - Аня обняла понурые плечи единственного родственника.

Марина краткими рывками погладила сестру по спине.

-П…ка, - она повернулась к стоящему в дверях Феде, - и т… п…ка. Б…ги мою с…тру.

Юноша кивнул, удивленный произошедшей сценой.

Они вышли в коридор и Степан закрыл дверь палаты.

-Вы ей что-то дали? Почему она была так непривычно спокойна, - не удержалась от вопроса Аня.

Здоровяк напрягся, производя большую мысль, и ровно проговорил: - Обычно так и бывает. Те, кто к нам только поступают, первое время переживают некоторую осознанность. Даже, наверное, немного понимают, где они и почему. Увы, позже они демонстрируют куда меньше сознательности и куда больше неуправляемого ничем чувства.

Федя приметил, что рядом с его страхом перед Мариной зародился страх за Марину.

***

-Может, встанете? Вставайте же! Идемте! – Федя безуспешно разглагольствовал, восклицал и призывал.

Они возвратились на ту платформу, где ютилось с десяток человек. И отчего-то Феде показалось постыдным безучастно пройти мимо. Следовало что-то предпринять, как то побудить людей к движению. Он попытался изображать из себя то добродушного Дрына, то требовательного Цеплялу, но образы ему не дались. Люди не почувствовали к нему доверия, так как утратили его как таковое. Они наблюдали за ним внимательно, молчаливо и равнодушно.

Не сумев подражать авторитетным фигурам, Федя принялся жестикулировать и действовать на свой лад. То есть глупо взмахивать руками, произносить указания вопросительно и тушеваться от любой ответной реакции.

-Э… ребят, там, на рельсах, смех и слезы гуляют. Вы осторожнее там будьте, вот – пробурчал лежащий на краю депо старик, обращаясь ко всем.

-Билет не нужен, а? – спросил у Феди сутулый юноша, толкая ему в руку мятые бумажки.

-Скоро за нами приедут, - произносила каждые минут двадцать высокая дама, смотрящая вдаль.

Федины речи никого не интересовали. Он так ничего и не добился, потратив два часа на неубедительное выступление.

-Темнеет, Федь, пойдем, вернемся в деревню, что тут рядом. Там переночуем, а то страшно идти, - предложила Аня, терпеливо смотревшая все два часа в каменную гладь.

-Да… пошли… - устало и разочарованно согласился Федя.

***

Федя сдернул с лица грязную наволочку и отбросил её в темноту. Даже в ласковой тьме ему сейчас было чрезмерно неудобно, слишком уж много тягостных треволнений и настроений он пытался под ней укрыть.

Рядом мирно спала Аня, устремленная закрытым глазами в какую-то точку во сне.

Без резких движений Федя поднялся с пыльной кровати и бесшумно вышел из дома, в котором они решили переночевать.

Ночь распростерлась над поселком кромешным полотном, накрыв как всё небесное поле, так и всё поднебесное пространство. Перед собой можно было различить лишь отдельные контуры окружающих объектов, но о том, что видишь, оставалось лишь строить догадки.

Федя не на шутку злился, оттого, что совершенно не знал, как отвечать на вопросы, которые перед ним всё возникали и возникали…

Скоро ли он станет хаотиком  и как это начнет проявляться? Как перестать бояться и стряхнуть страхи, которые замыкаются один на другой, становясь всё путанее и неразрешимее? Не лучше ли ему уйти в горизонт в пасть стихии или, обнявшись с низкорослым четвертым, покинуть мир навсегда? Так он хотя бы не причинит никому вреда, а пользы он и так не приносит.

И главный вопрос: как ему избавиться от вопросов? Ему еще помнилось время, когда в его голове они почти отсутствовали и не требовалось ничего, кроме как ускользать от них и от прочих опасностей.

Теперь же всё пошло шиворот-навыворот… Едва Федя только начинал прилаживаться и находить опору во внешних условиях – его не только сбивали с ног, но и убирали из под них саму почву.

Пройдя несколько шагов и обо что-то споткнувшись, Федя ударил по воздуху, пнул мусор под ногами и сразу стушевался. Даже в кромешной тьме, вдали от всего живого, он испугался, что кто-то может увидеть беспокойную изнанку его личности.

Злость на свою слабость вновь охватила всю его душевно-телесную организацию, но больше являть её он себе не позволил. Скомкав и проглотив злость, он затолкал ее в низины души, где посапывало недавно рожденное дитя страха. Сейчас Федя как никогда понял своего дядю и подумал, что когда-нибудь и сам будет стрелять из ружья по облакам, надеясь поломать что-нибудь в основах мироздания.

Мягкая тьма ночи всё же успокоила юношу, насколько это возможно, и над ним взяло верх абсолютное измождение. Он слепо проплелся назад в дом и пал на кровать, не в силах даже накинуть на себя грязную тряпку.

Рядом зашевелилась Аня, встревоженная сотрясением лежанки и поднявшейся тучей пыли. Федя почувствовал, как она коснулась его боком, вызвав неведомые ему стеснения во всем существе. Но первая мысль, пришедшая ему в голову, была о том, что весь правый бок, пожалуй, имеет осмысленные причины существовать в этом мире. А вторая, мимолетная мысль была о том, что и весь Федя наделён смыслом здесь присутствовать.