Томск – это не только географическое явление, но и особая среда общения с людьми, каждый из которых в чём-то уникален. Поэтому Томск везде, где есть томичи. История Томска богата событиями, которые очень быстро вытираются из памяти, если их не записывать. Мы уже забываем исторических для нашего города людей. Например, поисковики ничего не дают по запросу «Игорь Викторович Мигалкин», разве что одну фотографию с неправильно подписанным отчеством.
Игорь Мигалкин безусловно историческая личность для Томска. Правозащита была его личной жизненной позицией. Так получилось, что с Игорем Мигалкиным я стал общаться поздно, лишь в конце 90-х. К тому времени я уже работал в Томском исследовательском центре по правам человека, но благодаря Игорю Мигалкину познакомился с совсем иной философией правозащиты.
И.В. Мигалкин родился в 1943 году, инженер-биофизик, психолог, в правозащитное движение вошёл ещё до моего рождения – в середине 60-х. Правозащитники, с которыми я работал, противодействовали государственному произволу организованно, системно, соблюдая формальные правила, ибо видели за этим произволом безличную мощь государственной машины. Игорь Мигалкин был равнодушен к объединениям и системной организации, предпочитал действовать сам по себе, руководствуясь исключительно чувством морального долга. Он противостоял системе как волк одиночка, и его философия степного волка правозащиты выражалась не в письменных записях, а в образе жизни.
Исходная предпосылка этой философии: государственную репрессивную систему не следует понимать как безликую машину, её составляют конкретные люди со своими мелкими страстями и заботами. Сообразно с этим пониманием следует действовать, ибо за каждым актом произвола стоит конкретный человек.
Примером служит рассказ Игоря Мигалкина о том, как к нему обратились друзья с просьбой выручить задержанного в аэропорту человека с партией газет. Игорь Викторович набирает телефон милиции аэропорта, представляется и авторитетно сообщает: «У вас задержан такой-то. Газеты являются его собственностью. Вы обязаны его отпустить не позднее через три часа после задержания. В противном случае я оставляю за собой право обращаться в средства массовой информации, другие государственные и международные организации». Разумеется, его тут же посылают по телефону. «Ничего, – говорит он, – смотрите дальше». И делает ещё множество разных звонков. Через некоторое время снова звонит в милицию аэропорта… «Да выпустили мы уже его давно! – раздаётся из телефонной трубки, – Что ж сегодня такое? Из такого-то города звонят, из такого-то, из такого-то… со всего Советского Союза!» Как пояснил Игорь Мигалкин, запустить или нет репрессивный механизм – это зависит от конкретного маленького человека, который не стремится оказаться крайним. Почувствовав себя под наблюдением общественности как под микроскопом, он не захотел брать ответственность на себя. И действительно, ему что, больше всех это было нужно?!
Поскольку репрессивную машину власти составляют конкретные люди, противостоять им может конкретный человек, руководствуясь внутренним моральным долгом. Или один, или с друзьями, как это видно на примере рассказа Мигалкина. Для этого формальная организация не обязательна. Не связывая себя такой организацией, Игорь Мигалкин участвовал в составлении и распространении в томском самиздате материалов о политических преследованиях («Суд чести» – о процессе Синявского и Даниэля, «Дело Солженицына» и др.), писем протеста, неподцензурной литературы. Был составителем распространившейся в г.Томске хроники-компиляции «Чехословацкая весна», корреспондентом газеты «Экспресс-Хроника».
Важная философская идея правозащиты, которую Игорь Мигалкин демонстрировал своим примером: правозащитник не оценивает убеждения того, кого защищает. Если ты ксенофоб, кого-то не любишь, ну и не люби дальше, это твоё личное дело. Для правозащитника важно только, чтобы ксенофобия так и оставалась явлением личного порядка и не становилась общественной или государственной проблемой.
Его взгляд на права человека был близок взгляду английских эмпириков. Никакой апелляции к высшим идеям, только эмпирическое наблюдение: мы биологически и психологически разнообразны и никто из нас не может претендовать на абсолютную позицию, а потому мы должны уважать права друг друга. Когда я сказал, что для меня права человека имеют религиозный смысл, ибо определены Свыше и потому не зависят от чего эмпирического, он не стал спорить, сказал только, что так тоже можно понимать.
У Игоря Мигалкина можно было учиться демистификации и рационализации понимания репрессивной природы власти. Это позволяет не терять голову, когда идут репрессии.
Томск был местом ссылки интеллигенции, поэтому здесь всегда процветало вольнодумство. Помимо этого университетский город притягивал самых интересных людей со всей Сибири, которые хотели читать в самиздате художественную литературу и книги по истории, культуре, философии, религии. Поэтому именно Томск был выбран местом показательного процесса против самиздата. В 1982 году в Томске начались массовые обыски, которые впоследствии завершились показательным процессом по «делу томских книжников».
Было страшно, ибо никто ведь не знал, чем всё закончится. Кто-то уничтожал скопированную литературу, а моя преподавательница даже со страху уничтожила составленные от руки конспекты. Конечно, для письменных или набранных на пишущей машинке записей прохождение цензуры не требовалась (для фотокопий это уже было обязательно), однако… в КГБ будут выспрашивать, откуда оригинал, кто его дал. Если в самом тексте обнаружится «антисоветская пропаганда», как в романе Андрея Платонова «Котлаван», то не спасёт и то, что он набран на машинке. Спустя пять лет мне достался третий экземпляр этого романа, набранный на машинке через копирку – первые два были уже изъяты КГБ.
Задолго до этого в 1970 году КГБ пытался привлечь Игоря Мигалкина за самиздат. Игорь Викторович признал участие в изготовлении самиздатских материалов, однако отказался признать их «враждебными». В то время дело было прекращено ввиду отсутствия у следствия фактических данных. Однако на этот раз, судя по размаху действий КГБ, намечалось нечто серьезное. Казалось, сейчас безжалостная репрессивная машина без разбора закатает всех подряд. Однако Игорь Мигалкин смотрел на это предельно рационально – дознание ведут обычные люди, которые без какой-либо идеологической неприязни просто делают свою работу. Получалось такое извращенное партнёрство с инакомыслящими: ваше дело заниматься противозаконным самиздатом, наше – ловить вас на этом, и каждый из нас при своём деле. После допроса они были даже не прочь расслабиться и поболтать просто так. Чтобы в таких условиях выживать, нужно понимать алгоритм их действий в соответствии с данными им установками.
Игорь Мигалкин рассуждал так. Одного не посадят, ибо слишком большие силы задействованы только ради одного. Пятерых тоже не посадят, иначе показали бы, что просмотрели большую антисоветскую организацию. Значит, посадят троих. Причём выбирать претендентов на посадку будут на ранних этапах следствия, остальных же проведут по делу как свидетелей. Так и получилось. Реальный срок получили А.А. Чернышев (3,5 года), А.Ф. Ковалевский (1,5 года) и В.М. Кендель (1,5 года). Н.В. Кащеев получил год условно за отказ давать показания в суде, а В. Арцимович был отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
Осознавая риск войти в число претендентов, Игорь Мигалкин лёг в кардиоцентр, что и определило его роль свидетеля по делу, а не обвиняемого. Во время допросов на вопрос, от кого получал книги, Игорь Мигалкин списал всё либо на умерших людей, либо на мифического человека в берете, который якобы в Москве на улице предложил ему литературу. Дознаватели, кончено, не поверили, но возразить не смогли.
В дознании следователи идут по наименее затратному пути. Если какой-либо объект разработки представлялся им слишком утомительным, то они переключались на другую фигуру. Именно поэтому они оставили в покое Алексея Халфина, о чём я писал раньше. http://www.proza.ru/2011/06/15/1284
Игорь Мигалкин скептически относился к рассказам о том, как КГБ за кем-то ведёт слежку. Зачем делать лишнюю работу, устраивать слежку, если и так все про всех рассказывают! Ведь не раскалываются на допросах лишь единицы. Однако было одно исключение. За Николаем Кащеевым сначала демонстративно установили наружное наблюдение, а потом похитили и увезли на конспиративную квартиру. Позже он рассказывал, что самое страшное – это неопределённость, кода воспоминание о доме, жене под боком ещё не остыло, а ты не знаешь, выйдешь когда-нибудь или нет. Тогда Николай не выдержал, но позже на суде отказался давать показания, за что получил один год условно.
Рационально анализируя эту ситуацию, Игорь Мигаклин полагал, что кэгэбэшники видели, что Николай – человек романтики, и подыграли этому. В тот период пытки против инакомыслящих КГБ не использовал, поэтому к работе подходил творчески с учётом характера человека. Например, в отношении других интеллигентов использовался простейший приём. Следователь указывает на бессвязные факты, а потом разводит руками: «Ерунда какая-то получается! Как это может быть?» Интеллигентный человек не может вытерпеть такой бессистемности и непроизвольно втягивается в объяснения, а следователю того и надо.
Дело томских книжников показало, что отказываются сотрудничать лишь единицы. Каким бы честным и порядочным человеком ни был, не стоит ожидать, что под прессом дознания он не расколется. Поэтому категорический отказ Анатолия Алексеевича Чернышёва от сотрудничества со следствием был исключением из правил, за что тот получил даже выше максимума – три с половиной года. Статья 190-1 УК РСФСР «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» предусматривала только до трех лет. Добавили еще за «занятие запрещенным промыслом». При этом Анатолий Чернышёв не был ни правозащитником, ни диссидентом и даже политикой не интересовался. Самиздатом увлёкся в силу интереса к восточным религиям, йоге, художественной литературе. Дали почитать книгу А. Зиновьева «Зияющие высоты». Прочитал, понравилось, сделал фотокопии и дал ещё кому-то почитать. Потом также дал почитать М. Булгакова, В. Набокова, А. Солженицына... Именно так с позиции советских властей и выглядела преступная деятельность. Отказ признать себя виновным Анатолий Чернышёв объяснил вовсе не политическими или идейными соображениями, а личным достоинством: «Я им что, пацан что ли!»
В демистификации и рационализации нуждается не только понимание власти, но и понимание народа. По сути, народ – это абстракция, есть конкретные люди, которые редко пользуются своими правами, и потому ими легко манипулировать. Это продемонстрировала реакция людей, которые поддержали Вторую Чеченскую войну.
Период осени 1999 года, когда под взрывы бомбёжек жилых кварталов и колон беженцев рейтинг Путина стремительно рос, Игорь Мигалкин назвал ползучим военно-чекистским переворотом. Я не понимал окружающих людей – как они могли поддерживать инициатора военной бойни! И надеялся на чудо, которое остановит Путина. Игорь Мигалкин ответил:
- Что ты как маленький! Выберут его. Когда в 1956 году подавляли восстание в Венгрии, то люди тоже говорили: «И правильно! Мы же их завоевали, а они отделяться хотят!» Они сейчас не умнее ведь.
В борьбе за права человека и демократию у правозащитника не должно быть иллюзий, что люди воспользуются победой и будут принимать мудрые решения. Если политик борется ради достижения конкретной политической цели, то правозащитник – ради безнадёжного дела и только лишь в силу внутреннего морального долга и собственного достоинства. Поэтому правозащитник в отличие от политика не связан целью и может поступать свободно.
Умер Игорь Мигалкин в начале нулевых (не могу точно вспомнить год). Что-то в этой смерти нечисто, как минимум неоказание должной медицинской помощи, но может быть и большее. Возможно, у него случился микроинсульт, может быть, его состояние было злонамеренно спровоцировано. Я не знаю. Вместо помощи его отправили в психбольницу и стали накачивать препаратами. Когда выпустили, у него произошло осложнение. Должную помощь не оказали, и он умер.
Хотя я общался с Игорем Мигалкиным лишь в последние годы моей жизни, он укрепил меня в здравом рациональном взгляде на власть и на правозащиту как незаинтересованное деяние в соответствии с внутренним моральным долгом.
Май 2018 г., Харьков