БОЖЬЯ КОРОВКА ФЕДОР ГЛИНКА
Для сборника сообщений членов Тверского клуба краеведов (2016-2017)
В августе 1830 года А.С. Пушкин с князем П.А. Вяземским на тогда только входившем в моду дилижансе отправились из Москвы в Тверь. (1) Поводом для их совместного путешествия было желание повидаться с давним другом, декабристом Федором Глинкой. Тот перебрался поближе к столицам из своей Карелии совсем недавно. Вызволение слабого здоровьем Федора Николаевича из холодной ссылки не обошлось без ходатайств о нем перед императором Пушкина с еще одним его старшим другом, воспитателем цесаревича В.А. Жуковским. (2)
Однако не только обустройство ссыльного Глинки на новом месте интересовало предпринявших ради него неблизкий вояж друзей, а и его душевное состояние. Потому что в свете по рукам ходила недобрая пушкинская на Глинку эпиграмма. Она сохранилась в письме ее автора от 25 января 1825 года из Михайловского в Москву князю Петру Вяземскому:
Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах,
Бормочет нам растянутый псалом;
Поэт Фита, не становись фертом!
Дьячок Фита, ты ижица в поэтах!
Прилагая эту «колючку» к письму, Пушкин просил Петра Андреевича: «Не выдавай меня, милый; не показывай этого никому: Фита бо друг сердца моего, муж благ, незлобив, удаляйся от всякия скверны». (XIII, 137) (3)
Пушкинское сатирическое четверостишие было вызвано к жизни переложением псалмов, которые скромнейший человек Глинка печатал в журналах, подписываясь фитой – исключенной в новой орфографии буквой, с которой начиналось его имя. Прежде фита была предпоследней буквой церковнославянского алфавита – стояла перед ижицей, и в пушкинское время употреблялась как насмешливая кличка писарей и мелких писателей. Кутейкин же, в свою очередь, это персонаж комедии Фонвизина «Недоросль», семинарист, комическая речь которого пересыпана церковнославянскими выражениями.
Пушкина с провинившимся перед ним распространением в обществе его эпиграммы на Фиту-Глинку Вяземским интересовало, дошли ль эти обидные строки до ушей Глинки? Если так – надо с другом объясняться и извиняться. Если нет – как-то предупредить эту угрожающую их добрым отношениям неприятность.
В дорожном саквояже у друзей на всякий случай лежал еще и экземпляр «Подснежника», альманаха-спутника дельвиговских «Северных цветов», за апрель 1830 года. Там в стихотворении «Собрание насекомых» Александра Сергеевича тоже была «щекотливая» строка, способная, как казалось ему, бросить тень на их давнюю с Глинкой душевную привязанность. В этой строке упоминалось насекомое Божья коровка, и Пушкин беспокоился, как бы с давних пор имеющий в свете аналогичное прозвище Глинка не подумал, что речь идет именно о нем.
История создания этого стихотворения не имеет к Федору Николаевичу Глинке никакого отношения. Но откуда вообще у самого Пушкина, арзамасского Сверчка, интерес к энтомологической теме? Логичнее всего это объяснить его приятельством со сверстником, прапорщиком квартирмейстерской части Василием Зубковым. В науке считается, что Пушкин познакомился с ним в Москве в 1826 году, по возвращении из северной, михайловской ссылки. Однако сюита на листе 60 об. в ПД 829 (см. в коллаже) (4), на отдельном листе черновиков поэмы «Руслан и Людмила» в Лицейской тетради, свидетельствуют о том, что они тесно общались в Царском Селе еще и до ссылки южной.
Зубков в этой сюите – верхний профиль слева. В записанном в его линиях тексте упоминается в частности о том, что во время их первого знакомства в 1819 году «Василiй Зубковъ отправился въ Европу на леченiе живота». Поэтому здесь он, в сравнении с его молодым живописным портретом (5), – гораздо более пухлый, раздобревший: готовя ко второму изданию свою поэму «Руслан и Людмила» в 1827 году, Пушкин рисует этого своего старого приятеля уже давно выздоровевшим – фигурально выражаясь, поправившимся.
А до отъезда Зубкова в Европу Пушкин вместе с ним активно посещает царскосельский дом лицейского учителя пения и композитора В.П. Теппера де Фергюсона, хоть и вовсе не ради музыки, на которой тот «помешан». Василий – ради скучающей в отсутствие мужского внимания супруги пожилого музыканта Жанеты Ивановны Теппер. А Пушкин – из-за ее названной дочери, 17-летней красавицы этнической португалки Жозефины Вельхо (Вельо, Велио). (6)
Очевидно, что в ходе недолгого петербургского знакомства Зубков успел-таки приобщить Пушкина к своему «мелкому» хобби, которым он с детства занимался с увлечением, даже с любовью. Впоследствии подвизаясь по судебной части, он напечатает, между прочим, в Трудах московского Общества испытателей природы по энтомологии несколько серьезных работ. Один из открытых им жуков даже назван его именем – Carabus Zubkovius. (7)
Обратимся к пушкинскому достижению в коллекционировании мелкой «живности» – его вышеупомянутому стихотворению:
Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки.
Крылов.
Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну, что за пестрая семья!
За ними где ни рылся я!
Зато какая сортировка!
Вот <Глинка> – божия коровка,
Вот <Каченовский> – злой паук,
Вот и <Свиньин> – российский жук,
Вот <Олин><?> – черная мурашка,
Вот <Раич><?> – мелкая букашка.
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах. (III, 204)
В публикации в «Подснежнике», конечно же, не было имен. Несколько вариантов подстановки их в эту коллективную эпиграмму разработали университетские профессора-словесники М.П. Погодин и П.А. Плетнев, которые наперебой упражнялись в отгадках. К тому же издатели, редакторы и поэты и сами охотно «накалывали на иголки» друг друга сюда, в эту «почетную» пушкинскую коллекцию. Потому что в любом варианте подстановки у них в первой строчке этого стихотворения Божией коровкой всегда оставался поэт, писатель и – самое главное – высокопорядочный, благородный человек и активный участник преддекабристских обществ Ф.Н. Глинка.
Судя по графическому дневнику Пушкина в его старых рукописях, в послелицейские годы его особенно занимала в связи с этим общественно-религиозная позиция Глинки. Он подчеркнул этот свой интерес в рисунке на листе 54 Лицейской тетради (ПД 829, см. в коллаже) году в 1827-м, когда принялся в наиболее существенных моментах восстанавливать свой подробный словесный дневник, сожженный в Михайловском еще в 1826 году из опасения навредить друзьям-декабристам.
Пушкинский лист 54 в ПД 829 почти целиком – черновик стихотворения «Веселый пир»:
Я люблю вечерний пир,
Где Веселье председатель
А Свобода, мой кумир,
За столом законодатель,
Где до утра слово пей!
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен. (II, 100)
Похоже на иллюстрацию к заседанию дружеского ордена «Зеленая лампа», не правда ли? После распада «Арзамаса» в этот Орден входят вместе с Пушкиным некоторые члены Союза Благоденствия. В последний Глинка вошел было одним из первых. Однако при разделении Союза на Северное и Южное тайные общества в числе первых из него и вышел. По сути, отказался воплощать в жизнь идеи революционного переворота и цареубийства.
Может, именно поэтому пушкинское перо в рукописи на темечко монашеского капюшона Глинки и присадило огромную распустившую крылышки для взлета смиренную и безобидную Божью коровку по записанному в линиях ее изображения прозвищу Фита. По буквам на груди (что значит, на сердце) этого персонажа читаем его «рекизиты»: «Мой другъ-масонъ…». По краю капюшона: «…Глинка Федоръ». По лицу – опять (полубуквами) «…Фита», по левому плечу – «…Божiя коровка», «мужъ благъ…» и «…незлобивъ». В профиле записана мировоззренческая позиция истинного православного христианина Глинки: «Богъ есть любовь ко всему мiру Его».
Сосед Глинки по «барельефу» – его родственник и пушкинский лицейский одноклассник, прописанный по другому краю глинкинского монашеского капюшона как «Кюхельбекеръ Вильгельмъ». На его подбородке Пушкин записывает: «Мой другъ…», на носу и лбу (значит, считает, что тот действует как бы не от сердца, а от образованности ума): «…масонъ по мiровоззренiю». В чертах узнаваемо кривящегося при разговоре рта, в линиях носа, глаза и шевелюры надо лбом Кюхли Пушкин излагает его жизненное кредо: «Богъ есть искусство». По его мнению, достаточно религиозный в быту Кюхля просто идеалист, готовый душу отдать за то, чтобы в мире во всем царила гармония в виде любви и дружбы, физической красоты, духовного совершенства, возвышенности творчества.
У третьего персонажа «барельефа» на носу (стало быть, «принюхивающегося» – приглядывающегося, прикидывающего возможность приспособить талант Пушкина к делу своей жизни) записано: «Мой другъ…», по всему профилю: «…масонъ Сергей Муравьевъ-Апостолъ». В линиях глаза (то есть, во взгляде этого персонажа на мир) излагается идеология Сергея Ивановича: «Богъ есть Я». Муравьев-Апостол – человек тоже по-настоящему верующий и религиозный, но одновременно и по-мирски деятельный. Он хочет строить Царство Божие не только в собственной душе, как Глинка, но и в материальном мире – на грешной Земле. Пусть даже для этого ему надо будет сначала расчищать место для нового царства от «обломков самовластья». Он думает, что сможет это сделать вполне либерально – без жестокостей революционного экстремизма.
Пушкина с изображенными в этой сюите людьми связывали не масонско-братские, а чисто мирские, человеческие дела и чувства – поэзия, дружба, уважение и благодарность. В линиях капюшона, плеча и рукава Федора Глинки записана информация, обусловливающая особенную сердечную расположенность к нему Пушкина: «Фита спасъ меня 23 Марта отъ дуэли съ Вельхо».
Факт дуэли Пушкина с Осипом Осиповичем Вельхо в 1820 году косвенно подтверждает и ответ от 3 апреля 1860 года биографу Пушкина П.И. Бартеневу тверитянина Глинки. Федор Николаевич пишет: «…время еще не пришло открывать всю подноготную, а потому с некоторою сдержанностью я расскажу, сколько можно короче, как дело было. Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина и уважал как в высшей степени талантливого поэта. Кажется, и он был ко мне постоянно симпатичен и дозволял мне говорить ему прямо на прямо насчет тогдашней его разгульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной дуэли». (11)
Об этой дуэли и рассказывают линии фигуры в полный рост Федора Глинки на все том же листе 60 об. Лицейской тетради (ПД 829, см. в коллаже). Подчеркнуто куцеватые фалды военной курточки Глинки намекают на то, что она была перешита из синего фрака с обгорелыми от кочевой жизни при полевых огнях полами – о ней Федор Николаевич упоминает в своих военных заметках «Письма русского офицера». Типичны для Глинки задумчивое выражение лица и замедленность походки: персонаж на пушкинском рисунке как бы тянет левую ногу.
О том, что изображенный – оруженосец (адъютант генерала Милорадовича), свидетельствует знаменитая подаренная генералу графиней Орловой-Чесменской сабля ее покойного отца, Алексея Григорьевича Орлова, полученная им из рук Екатерины Второй за истребление вражеского флота в битве при Чесме. Но если хорошо присмотреться, то на пушкинском рисунке в руке у Глинки можно насчитать …аж пять сабель: крупную и четыре мелких! Это – подтверждение тому, что Глинка имел отношение к предотвращению сабельного поединка с участием Пушкина: в силу своих служебных полномочий отобрал сабли у обоих противников и их секундантов.
По груди и профилю стоящего персонажа крупными буквами записано: «Федоръ Глинка». По волосам на затылке: «Глинка Федоръ – Фита». По волосам у лица: «Глинка Божiя коровка…» По воротникам, эполету, рукаву: «…спасъ меня отъ дуэли съ Осипомъ Вельхо въ Царскамъ Селе…» В фалдах фрака и левой брючине: «…за его сестру Жозефину Вельхо».
В околопушкинской литературе встречаются утверждения о том, что коллективная эпиграмма «Собрание насекомых» рассорила Пушкина с Глинкой. Хотя последний не мог по этому поводу обижаться на Александра Сергеевича в принципе, поскольку в подробностях знал трагическую историю его царскосельской симпатии и понимал, что Божья коровка в его «коллекции насекомых» – вовсе не он, Глинка, а несчастная выбросившаяся из окна парижского отеля вследствие недопонимания юмора пушкинских стихов «Фавн и Пастушка» плоховато владевшая русским языком воспитанница супругов Тепперов Жозефина Вельхо.
Пушкинская коллективная эпиграмма на самом деле призвана была подразумевать имена приближенных к особе императора Александра I и заслоняемых им собственным авторитетом от обвинений в гибели Жозефины нарочно давших ей в руки без объяснений упомянутые пушкинские стихи членов клана Вельхо-Тепперов:
…Вот Лила – Божия коровка,
Вот Осип Вельхо – злой паук,
Царь Александр – российский жук,
Глицера – черная мурашка,
Темира – мелкая букашка…
Лила здесь – Жозефина; Глицера – ее старшая сводная сестра, фаворитка царя Александра Софья Вельхо (в замужестве Ребиндер); Темира – родная тетка Софьи с Иосифом Вельхо и названная мать Жозефины Жанета Ивановна Теппер де Фергюсон. Имена для этих своих «насекомых» женского рода Пушкин по к тому времени устоявшемуся уже в его поэзии принципу производит от слога их фамилий: сестры ЛИла и ГЛИцера у него, понятно, – от ВеЛИо, ТЕмира – от ТЕппер.
Повидав Глинку в Твери, радушно принятые Федором Николаевичем друзья вздохнули свободно: пущенная в свет Вяземским пушкинская эпиграмма высокого слуха их тверского приятеля не коснулась. Не стали они ему тогда показывать и «Подснежник» с пушкинской коллективной эпиграммой – понадеялись, что тем более минует внимание Глинки эта не имеющая к нему отношения публикация.
Однако уже после визита в Тверь Пушкина с Вяземским кто-то из местных «доброжелателей» просветил-таки на свой лад Глинку по поводу пресловутого «Собрания насекомых», и об этом стало известно Пушкину. Потому что в письме от 21 ноября 1831 года из Петербурга в Тверь он опять спешит с Федором Николаевичем объясниться: «…Мне говорят, будто Вы на меня сердиты; это не резон: сердце сердцем, а дружба дружбой. Хороши и те, которые ссорят нас Бог ведает какими сплетнями. С моей стороны, моим искренним, глубоким уважением к Вам и Вашему прекрасному таланту я перед Вами совершенно чист». (XIV, 241)
И Глинка в ответном письме Пушкину от 28 ноября 1831 года искренне недоумевает: «Вчера имел я честь получить письмо Ваше, от 21-го ноября. Весело было мне взглянуть на почерк руки вашей; спасибо сплетчикам за доставленное мне удовольствие читать строки ваши. Но я долго думал и не мог додуматься, из чего бы можно было вывести, что якобы я на Вас сердит?.. Смею уверить, что я Вас любил, люблю и (сколько за будущее ручаться можно) любить не перестану! – Многие любят ваш талант; я любил и люблю в Вас – всего Вас…» (XIV, 243).
Это подтверждает факт того, что разногласий у Пушкина с Федором Глинкой никогда не было, и Божьей коровкой его старый друг в его Лицейской тетради стал вовсе не с его легкой руки.
С н о с к и :
1 – Вяземский П.А. Записная книжка (1813-1848). – М, «Русская книга», 1992, с. 128
2 – Замков Н.К. Пушкин и Ф. Н. Глинка. // Пушкин и его современники: Материалы и исследования // Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Рос. акад. наук. – Пб., Тип. Рос. акад. наук, 1918. Вып. 29/30 с. 87
3 – Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 16 томах. – М., Л., АН СССР, 1937–1959. Здесь и далее в скобках римской цифрой обозначается том, арабской – страница.
4 – Здесь и далее – Рабочие тетради А.С. Пушкина. Т. I-VIII. – СПб – Лондон, 1995, Т. II
5 – Портрет В.П. Зубкова. Неизвестный художник
6 – Сидорова Людмила. Пушкин. Тайная любовь. – М., «Издательство АСТ», 2017, с. 77-84
7 – Вересаев В.В. Спутники Пушкина. – М., «Захаров», 2001, с. 320
8 – Портрет С.И. Муравьева-Апостола. Неизвестный художник.
9 – Портрет В.К. Кюхельбекера. Неизвестный художник.
10 – Портрет Ф.Н. Глинки. Художник Н.П. Беггров, 1821
11 – Бартенев П.И. О Пушкине. – М., «Терра», Книжный Клуб Книговек, 2015, с. 389