Мой номер находился на втором ярусе маленького корпуса, где весь верхний этаж занимали два одинаковых жилища, зеркально расположенные относительно друг друга и имевшие крошечные балкончики рядом, протяни руку — коснешься. В соседнем номере поселилась семья с двумя детьми, младший был годовалым и после ужина стабильно спал, а вот старший (ему было лет пять) бодрствовал вместе с взрослыми. Как я понял, он недавно перенес какое-то заболевание, не то воспаление легких, не то ларингит, потому что мать постоянно звала его на балкон.
— Миша, иди сюда, подыши морским воздухом. Иди, говорю, тебе врач что сказал?
Миша послушно выходил на балкон и стоял, вцепившись руками в парапет, имитирующий штукатурку рыбачьих хижин.
Море было рядом, оно вечерами никак не выглядело, просто темный и полный провал реальности сразу за бассейнами, но его было хорошо слышно, оно ворчало, рокотало, неустанно обрушивало на берег свои волны, словно работал какой-то бесперебойный механизм. И оно пахло, густо, влажно, солено... Миша тоже честно выполнял свою работу, втягивая морской воздух ртом и выдыхая короткими толчками через ноздри, отчего живот под майкой то надувался мячом, то опадал.
Ночи в этой местности приходят быстро, только что темнело и уже раз — чернота непроглядная. Бассейновая цепочка фонарей под водой голубела неоном, но были еще и фонари на палках или столбиках, такие тусклые шары на ножке, они отделяли территорию отеля от пляжа. Сам пляж был огорожен низкой каменной стеной с арочными входами, после заката ее не было видно, темнота проглатывала ее первой. Я тоже любил подышать вечером, но поскольку обгорел как все северяне, то одежду некоторое время надеть не мог, потому и на балкон не выходил, а стоял, завернувшись в занавеску, чтобы меня не видели соседи. И опять мать Миши начала свой ежедневный ритуал:
— Иди на балкон, посиди на стульчике, подыши.
— Не пойду, — категорично вдруг ответствовал Миша.
Это было чем-то новеньким, я поневоле прислушался.
— Почему не пойдешь?
— Я боюсь.
— Чего ты боишься? — опешила мать. — Тут же перила высокие, да и падать некуда, смотри, крыша внизу. И я рядом.
— Я не упасть боюсь, — визгливо отозвался Миша, — я их боюсь.
— Кого?
— Вон, их.
Я не выдержал и в щель занавески посмотрел, куда указывает детская рука. Она указывала на бассейн.
— Там нет никого, — ответила мать, тоже всмотревшись в нужном направлении.
— Нет, есть.
— Кто?
— Они, — Миша подошел к перилам (я даже его увидел, тощенького, в черных длинных трусах и папиной футболке), и с отвращением повторил свой жест.
Мы с его матерью (официально и тайком) одновременно уставились на край бассейна. Темно, да, но фонари позволяют разглядеть еще кое-что вокруг бортика.
— Видишь, черные сидят, а лица белые, — Миша повернул ее голову рукой туда, куда следовало смотреть. — Я боюсь. Они на меня смотрят.
— Это лежаки такие, у них спинки подняты, вот и кажется, что там кто-то сидит, — мать положила ему руку на плечо. — А на самом деле никого нет.
— Есть.
На этот раз я с матерью не согласился. Лежаки действительно стояли с поднятыми спинками, но ни при каком падении света прямоугольная спинка не стала бы выглядеть треугольной, а в том освещении, что давали фонари, там действительно были какие-то пирамидальные тени. Так могли бы выглядеть люди, закутанные в пледы, которые вышли к бассейну покурить и поболтать, а может и выпить вина, которое полагалось при "олл-инклюзив" без ограничений.
Мать махнула рукой на детскую причуду и увела сына укладываться спать, а я завернулся в плед и вышел на свой балкон, напрягая зрение. Если это люди, то почему сидят неподвижно? Людям свойственно менять позу во время разговора. Если они просто сидят и слушают море, то почему смотрят все в одну сторону, в сторону нашего корпуса? Это белое — это же лица? Или что? Пледы тут у всех светло-голубые, как у меня, но при любом даже слабом освещении голубой будет выглядеть светлым пятном, а не черным. А лежаки вообще окантованы белым, если в темноте растает темно-синяя середина, то белый пластмассовый край не растворится же? Коэффициент отражения света белым предметом близок к единице, черный — это почти ноль, четыре сотых от единицы, если говорить языком продавцов краски.
Я решил дождаться момента, когда кто-нибудь из темных пирамид пошевелится, но пять минут мы (мы?) смотрели друг на друга в полном молчании и неподвижности. Белые пятна почему-то начали напоминать маску из «Крика», с провалами вместо глаз и рта, и мне стало не по себе. Даже море вдруг принялось как-то иначе набрасывать свои волны на каменный берег, в другой тональности и интенсивности, совсем неуютно. Я пришел к выводу, что все-таки это не люди, а просто игра света и тени на спинках лежаков. Ну не могут люди настолько не шевелиться!
Вернулся в номер, почистил зубы, взялся за ручку балкона, чтобы оставить на ночь его в положении «проветривание» и опять невольно посмотрел в ту сторону, которую указал Миша. Темные пирамиды с белыми пятнами никуда не делись, остались на месте, только теперь в их ряду был пробел и там отчетливо виднелся синий лежак с белым кантом.
Пустой.
Оставлять балкон открытым я в эту ночь не стал, думайте обо мне что хотите.