Сидевший в доме Тимофей услышал выстрел и поспешил выяснить причину стрельбы.
«Гости идут, палят, предупреждают, встречать нужно, — и озадачился: — Однако какие гости? Откуда?». Тимофей покинул жилище и, завернув за угол, увидел бредущие к его жилищу фигуры. Он догадался о неладном, остановился как вкопанный и пожалел, что не прихватил с собой двустволку. Правда, было ещё не поздно возвратиться, но старик за свою жизнь ещё ни разу не встречал гостей с ружьём в руках. Даже на этих страшных двуногих существ он не решился бы навести стволы. Фигуры, тощие, в рваной лагерной одежде, с трудом передвигая ноги, приближались. Одна из них наставила на Тимофея ствол винтовки.
- Жрать, сука, готовь, спирт тащи, — услышал старик.
Смерть. Старик, как и все его предки, никогда не думал о ней. А то, что она рано или поздно приходит воспринимал спокойно, как малоприятную неизбежность, от которой не спрячешься и не убежишь. Такой страх перед костлявой, когда трясутся поджилки, был ему неведом. Но состояние беды он всегда ощущал остро. Беда у человека в тундре всегда за плечами, готовая сесть на человека верхом. В беде первое — Но кто мог ему помочь? До ближайшего стойбища по летней поре оленеводов было далеко, а до ближайшей деревни ещё дальше. Он стоял и ждал развития событий, хотя поспеши, прояви проворность, ему хватило бы сил спуститься к реке к лодке и перебраться на другой берег. Дымец концом ствола показал ему на дверь избы, одновременно предупреждая возможное бегство.
- Готовь угощение, дед, и не думай удрать — будет конец.
- Спирт давай. Где спирт спрятал, падло вонючее?
- Спирту, однако, нету, — отвечал старик. — Кушать можно. Рыба есть, есть лепёшки.
- Заваривай чай покрепче, сука позорная. Спеши или тебя сожрём.
Гости из тундры едва стояли на ногах — не будь у них винтовки, старик мог с ними вполне управиться, но ему никогда не доводилось применять к гостям силу, и такое он не мог представить себе даже в мыслях. Он вошёл в дом, который не имел запора ни с внешней, ни с внутренней стороны, непрошенные гости последовали за ним и, войдя из просторных сеней в горницу, сразу загородили входную дверь столом, на случай бегства хозяина. Старик, суетясь, поставил на него большую миску с солёной рыбой, положил несколько лепёшек. Дрожащими руками попытался несколькими щепотками сам заварить чай, но Серый вырвал у него пачку, с бранью высыпал содержимое без остатка в большой чайник и, открыв печную дверцу, поставил его прямо на угли. Потом они ели, давясь и чавкая, брызгая слюной, напоминая дорвавшихся до пищи голодных собак.
- Слышь, старый, баня нужна, помыться надо: короста на кожу села, — объявил Дымец.
- Однако, баньку топить нужно, — ответил хозяин, не отрывая от гостей настороженного взгляда. — Отдыхайте, я натоплю.
Банька, невысокий покосившийся сруб из местной ели, стояла в стороне, шагах в пятидесяти ниже по склону.
Гости обменялись взглядами, выражение их лиц не внушали старику ничего хорошего.
- Намыливается, — процедил Дымец. — Что делать будем?
Ответ был коротким.
- Мочить надо, пока не удрал.
Серый подошёл к топящейся печке, как бы с намереньем подбросить дровишек, поднял с пола полено и неожиданно ударил сидящего на лавке старика по голове. Старик упал на пол, но ещё сопротивлялся, отбивался ногами, старался увернуться от очередного удара. Серый и Дымец орудовали поленьями, били остервенело с неистовой яростью, били, куда придётся, по ногам, по туловищу, по голове, неистово орали: «сука, падло!», будто убивали заклятого врага. Ярость в них не унялась и после того, как тело перестало шевелиться и дёргаться. Они продолжали молотить уже бездыханного, пока лицо хозяина дома не превратилось в кровавое месиво. Обессиленные, они закончили тем, что Серый, как безумный, захохотал и помочился на труп. Затем они рухнули на широкую кровать, застеленную оленьими шкурами, и тотчас заснули мертвецким сном.
Проснувшись через сутки, гости из тундры, не обращая внимания на труп, набросились на оставшуюся от вчерашней трапезы рыбу, допили чёрную, как дёготь заварку, которая их взбодрила, и первым делом решили избавиться от трупа, который лежал на полу в луже уже запёкшейся крови. Они опасались внезапного появления оленеводов, санный путь, по которому они традиционно кочевали с юга на север и обратно, пролегал в непосредственной близости от дома, следы от нарт они приметили ещё вчерашним днём, приближаясь к жилищу. Опасения были напрасными: сезон перемещения оленьих стад ещё не наступил. Но откуда им было об этом знать? Беглецы опасались. Ухватив труп за ноги, они поволокли его вниз по склону и бросили в кустах ивняка. Кровь на полу гости из тундры засыпали набранным тут же песком.
Старые часы-ходики на стене мирно тикали, повисшая на ясном небе, невесть откуда-то взявшаяся тучка побрызгала каплями на оконные стёкла, и походили эти капли на крупные слёзы. Под ходиками висело небольшое зеркало в деревянной оправе, сильно попорченное временем. Убийцы, проходя мимо, отворачивались, будто оно могло запечатлеть их лица. Они искали одежду, чтобы поменять лагерное тряпьё. Зимняя одежда (малица, пимы) лежала на чердаке, куда вела лестница из сеней, но им она была без надобности. Летняя (совик — разновидность малицы из сукна, брезентовый плащ, телогрейка) висела в горнице на гвоздях. Имелся ещё почерневший от времени, обитый жёлтыми жестяными полосками сундук, где обычно испокон веков крестьяне хранили, а то и до сих пор хранят ценные вещи.
Дымец откинул крышку и принялся вышвыривать на пол содержимое: старые женские сарафаны, мужские рубашки, кальсоны, несколько ни разу не использованных простыней, пару подушек, вязанные из пёстрой шерсти женские чулки, коробки с гильзами для ружья, мешочки с порохом и дробью, хлопчатобумажную ткань в рулоне — всё для цивильной экипировки двух взрослых мужчин непригодное. На самом дне Дымец обнаружил свёрток каких-то бумаг, завёрнутых в провощённую бумажную обёртку и перевязанную бечевой.
Дымец тотчас перерезал шпагат ножом и вывалил на стол кипу листков, исписанных формулами с короткими записями на иностранном языке. Иностранных языков, естественно, Дымец не знал — выругавшись, он швырнул пачку на пол в угол комнаты. Дымец искал документы, удостоверяющие личность. Но ими, похоже, в доме и не пахло. Всего-то полезного для беглеца — телогрейка, совик и плащ, которые им, беглым, были со всей очевидностью маловаты, да и по летней поре не нужны.
Серому повезло больше: на полке, прикрытой выцветшей полоской пёстрой клеёнки, где хозяин держал свою немудрёную посуду, он нашёл пожелтевшую географическую карту с нанесённой на ней карандашом точкой, обозначавшей положение дома. Серый сплюнул.
- Во, Дымец, гляди-ка, куда нас занесло. В сторону взяли.
- Компас что ли врал?
- Может и компас, — озлился Дымец. — Какая падла объяснит? Разве только дохлый старик зубы разожмёт. Но у него, поди, и зубов не осталось: мы суку крепко отделали.
- А это ему зачем, откуда взялось? — он сунул Дымцу под нос поднятый с пола листок с математическими символами. — Старик-то, поди, буквы путал.
Хозяин уже ничего не мог рассказать. Бумаги, извлечённые из сундука, появились в доме однажды с нежданной оказией. И это была особая история. Необычная. А было это так.
Аборигены, где бы не определяли их на местожительство снобы от науки, внутренним чувством умеют различать важное от пустого. И слово умеют держать. Психологи утверждают, что это качество у них заложено в подсознании не иначе как условиями жизни: пренебрежёшь — пожалеешь. И психологам, пожалуй, следует поверить. Было однажды дело в прошлые годы ранней зимой. По первому снежку заскрипели полозья нарт, раздался нетерпеливый крик: «Хозяин, принимай!». Завернул к Тимофею старый бригадир оленеводов Степан Вануйла, прозванный за одну из своих причуд князем. При очень неплохом знании русского языка он упорно говорил только на своем родном и в качестве переводчика держал при себе взрослого внука, который воспринимал свою должность с нескрываемым юмором, строя при переводе речей смешные рожи. В тот день однако переводчик был сама серьёзность. Нагрянул «князь» как снег на голову по местному сезонному календарю в неурочное время. На одной из нарт прибывших гостей кукла-куклой сидел человек нездешний по виду, покрытый поверх малицы шерстяным одеялом. Вануйла сказал, а внук серьёзно, тоном близким к торжественному перевёл, что человек на нартах очень больной, нуждается в докторе, но до больницы может не доехать, помереть в пути, и поэтому хочет переговорить с хозяином с глазу на глаз.
В брезентовой сумке, которую вместе с приезжим занесли в помещении, лежали бумаги, их-то человек, лёжа на лавке, Христом Богом просил сохранить пока за ними не явятся люди. Просил хранить бережно, никому не показывать, разговоры о них не вести и на вопросы, если будут спрашивать, не отвечать. Люди, которые за ними однажды придут, хорошие, посмотришь на лоб и прочтёшь, и больной надеялся, что Тимофей хороших людей, присмотревшись, от плохих отличит. Гости попили чаю и, не задерживаясь, увозя с собой больного, отбыли. Сказали Тимофею позже, что этот человек, как и ожидалось, долго не прожил, умер в пути, и был похоронен в тундре, а где — неизвестно. С тех пор бумаги покоились на дне сундука, бережно сохраняемые, в ожидании востребования.
Но нынешние «гости», нагрянувшие из тундры, жили по примитивным понятиям, без элементарного почтения к бумагам, исписанным формулами. Какая-нибудь картинка, женское туловище или усатая физиономия ещё могла привлечь их интерес, ну а коль скоро ничего подобного на бумагах не оказалось, Серый отреагировал на бумаги коротко: сгодятся на растопку.
Гости из тундры наслаждались комфортом нормального человеческого жилья, лежа на широкой кровати, поплёвывая в потолок, «сушили ноги». Возникший было гул авиационного мотора их насторожил. Он приближался. Оба присели и машинально пригнули головы, желая спрятаться и затаиться. Серый втянул голову в плечи и прижался к стене. Дымец оскалился.
- Не дёргайся, кореш: нас под крышей не видно, не стеклянная она, а сесть здесь негде, местность как в чирья — неровная, кругом бугры. Слышь, он уже в сторону подался. Вот помоемся, отоспимся и сами подадимся дальше. Не зимовать же здесь. Лодку внизу приметил? Как для нас припасена.
Разжигая в бане дрова, они не жалели бумагу, часть которой к тому же была рассыпана по земле, пока несли из дома. Беглецы не обратили на это внимание. Сухие, заготовленные впрок дрова занялись весело — из открытой двери топящейся по черному баньки повалил дым, стал расползаться по долине, стлался над поверхностью речной воды. Гости из тундры, сидя на еловом бревне, побрились найденной в доме бритвой — будущее, по крайней мере ближайшее, казалось им если не розовым, но вовсе не мрачным. Как все люди случая, они надеялись на удачу, и никакие угрызения совести их не мучили. Совесть давно забыла о них, а они о ней. Беглецы живо обсуждали план действий на будущее. Карта лежала перед ними на земле, они по очереди водили по ней пальцами, прикидывая так и эдак, пока не сошлись на одном: лучший путь на волю — это по реке на лодке. Банька за время их беседы нагрелась, потрескивали бревенчатые стены, из распахнутой двери валил уже не дым, а пахнущий смолой душистый пар. По очереди лежали на полке - банька была невелика — затем обливались и, млея от наслаждения, хлеща мокрые тела найденным на чердаке берёзовым веником, перекидывались словами.
- С утра загрузим лодку и двинемся, — рассуждал Дымец. — Лодка плывёт, а мы ноги сушим и балдеем, и всё нам до фени. Как фраера на курорте. Лафа.
Но Серый думал о своём, размышляя по-своему, по-простецки весело и глупо.
- Хату старика спалить надо — была и нет. Хорошо полыхнет. Кому она здесь больше нужна? Заодно и концы в воду. Чтобы как в кино было. Красиво.
Но сообразительный Дымец, хмыкнув, предложение отверг.
- Не, Серый, концы останутся. Один конец в кустах валяется — найдут, догадаются: не все же фраера дураки. А изба даст такой дым: на другом конце света увидят. Хорошая будет наводка. Поспешат.
- И то, — согласился Серый. — Пусть лучше стоит, но спалить хочется: душа веселья просит.
Продовольствия у беглецов теперь было в достатке: у старика в сенях имелась небольшая кладовая, где хранился запас муки, кое-каких круп, соль, в подвале под домом стоял початый бочонок с солёной рыбой, на чердаке опять же вялилась кое-какая рыбёшка. К тому же теперь они были вооружены охотничьим ружьём с запасом патронов и могли охотиться на мелкую дичь, например на уток и куропаток. Занозой в сознании торчала забота об одежде: не сунешься к людям в драной лагерной — это, как пить дать, при первой же встрече любой чмырь болотный признает в них беглых. Одежду где-то можно было бы купить, найдись в доме старика деньги, но нашлась самая малость, какие-то гроши, которые он припас, возможно, для покупки свечей или керосина для лампы. На такие деньги и лапоть не купишь. Кое-что они имели на уме, что-то прикидывали, планы имелись, вот только как их осуществить, было не очень-то ясно, чернота с темнотой, как говаривают жители зон. Смотреть далеко они не привыкли, полагая, что всё получится само собой. Выбросив все мысли из головы, они приготовились ко сну, в тепле, не выходя из бани. В баньке было жарко — дверь оставили открытой. Некоторое время они лежали молча, глядя в низкий чёрный от копоти потолок, но перед тем как задремать, Дымец вдруг присел на своём ложе.
- Слушай, к нам только что старый заглянул, пальцем меня поманил.
Серый хмыкнул.
- Старый в кустах валяется, он ходить уже не умеет и через сто лет не научится.
- Не веришь — иди взгляни.
А вот не поленюсь и посмотрю: не нравится мне, когда мертвяки мерещатся.
Дымец прихватил винтовку, выбрался наружу. Вокруг ни души, пусто, немного сумрачно: на западе сгущались тучи, закрывшие полуночное солнце, вокруг могильная тишина, лишь где-то далеко-далеко на озере ныли, оплакивая чью-то горькую судьбу, гагары. Дымец сплюнул:
- Ладно, померещилось. Но не к добру покойник на глаза лезет. Ей-ей не к добру.
Он как в воду глядел. Расплата за злодеяние уже нацелилась на него зоркими глазами.
Утром, хорошо отоспавшись, они погрузили на лодку провиант, кое-какое барахлишко. Плоскодонная и утлая, она угрожающе качалась, норовя каждую секунду перевернуться. И это произошло просто и буднично, когда беглецы попытались поменяться местами. Лодка дала сильный крен, зачерпнула бортом воду — Дымец, за плечами которого висело сразу два орудия убийства — винтовка и ружьё, не удержал равновесие и рухнул в воду. Он не умел плавать, а место, где он свалился в воду, оказалось глубоким. Оружие за плечами потянуло на дно. Всего лишь один раз его голова показалось на поверхности воды, чтобы больше никогда и нигде не появляться. Серый ничем не мог помочь товарищу. Он сидел в лодке вытаращив глаза, как окаменевший, в то время как лодку сносило течением всё дальше и дальше от места гибели спутника. Лицо Серого исказилось от ужаса и тоски, он протянул в сторону, где утонул Дымец, ладонь с растопыренными пальцами и сдавленным голосом просипел: «Эх, Дымец, кореш Васька, как же ты …» и не договорил.
Но и Серому не сподобилось побывать на воле, где он в мыслях видел приятелей-корешей, пьющих водку, горланящих песни и по пьяному делу бьющих друг другу морды. Несколько лет спустя его скелет обнаружили оленеводы, но не вблизи реки, как можно было предположить, а в стороне. На фаланге одного из пальцев имелось простенькое кольцо с инициалами, изготовленное кустарно каким-то умельцем из серебряной монеты, по которому его и опознали. Что заставило его оставить лодку и пуститься в путь по тундре пешком, ответить трудно. Эту тайну он унёс с собой.