*** IV. Як-28П и Чукотка ***
Заступил я на своё первое дежурство «Дежурным по приёму и выпуску» на аэродроме «Угольный». После «знакомства» с дежурным домиком, направился знакомиться с местным СКП. От Дежурного Звена до СКП метров двести, то есть при объявлении готовности, мне придётся туда бежать, чтобы успеть включить радиостанцию и обеспечить связь с экипажем. Зданием СКП назвать трудно – просто двухэтажный деревянный домик. Внизу радиостанции, ещё какое-то оборудование, а на втором ярусе место Руководителя Полетов, ну и моё тоже. В то время, как я прибыл на СКП, здесь был аэрофлотовский РП, ждали Ту-154 из Москвы, точнее из Певека, да еще какой-то вертолёт был в воздухе. Рейс из Москвы делает две промежуточные посадки. Одну в Норильске и вторую в Певеке. Пока ждём московский рейс, на связь выходит Ми-8. Возвращается откуда-то в аэропорт. РП ведет с ним обычный радиообмен, даёт ему информацию о погоде, о других экипажах в воздухе. И вдруг, слышу непривычный для меня разговор в эфире. Докладывает командир вертолёта:
- ...Вижу одинокого путника, разрешите снизиться?
РП отвечает:
- ...Разрешаю.
Через время пилот вертолёта докладывает:
- ...Видимо охотник. Помахал рукой, всё нормально, помощи не требует. Продолжаю полёт по плану.
Руководитель Полётов отвечает:
- ...Понял. Полёт по плану.
Оказывается, здесь так принято. Если вертолётчик видит в тундре одинокого путника, обязательно снижается узнать, не требуется ли помощь.
СКП расположен у начала полосы, до которой буквально метров пятьдесят, обзор места приземления просто шикарный. Заходит на посадку Як-40. Просвистел мимо, мягко коснулся полосы, после короткого пробега остановился, развернулся на 180 градусов и, прорулив мимо нас, порулил к зданию аэровокзала. Само здание аэровокзала тоже расположено недалеко от полосы, на противоположной от нас стороне, метрах в пятистах. Представляет собой обыкновенное четырёхэтажное здание. Если, конечно, можно называть «обыкновенным» четырёхэтажное здание, построенное на вечной мерзлоте. Так же на той стороне за полосой располагается посёлок «Аэрофлотский». Там проживают работники аэропорта и даже имеется одна многоэтажка «Арктика». Это такое «новомодное» жилое здание, имеющее автономное водоснабжение, для чего рядом с домом стоит большой утеплённый резервуар с водой. Живут в таком здании, разумеется, в основном «ответственные» работники. Таких зданий и в Угольках и в Анадыре единицы, к сожалению.
Вот на связь выходит «ледовый разведчик», запрашивает посадку. Это Ил-14, базируется здесь, занимается разведкой ледовой обстановки. С воздуха информирует морские суда, помогает им пробираться сквозь льды. Держится в воздухе по четырнадцать часов. Надёжный самолет и неприхотливый. Уважаемый ветеран. Здесь его ласково называют «Людовик». Вот он выходит на полосу, рокочет не очень громко своими двумя поршневыми двигателями. Мягко садиться, - совсем короткий пробег. И уже заруливает на свою стоянку. Просто красавец – яркий оранжевый хвост и широкая оранжевая полоса по всей длине фюзеляжа. Это, чтобы на фоне снега, льда и серо-белых облаков был хорошо виден. И внешняя половина крыла у него окрашена в оранжевый цвет, снизу и сверху.
Потихоньку привыкаем к Чукотской жизни. Много снега, часто дует сильный ветер. Бывает, - пуржит. В общем, почти всё время находимся в помещении. Или дома, или в штабе. На улице бываем только для перемещения между помещениями. Ну, ещё в магазин. В штабе, дома проблем с отоплением нет. Топят хорошо. Недалеко от нашего дома располагается котельная. Работает она на местном угле. Ведь не зря появилось название «Угольные Копи». Здесь давно добывают уголь в небольшой угольной шахте. Добывают немного, для местных нужд. Как говорят, уголь «незрелый», плохого качества, но выбирать не приходится. Вот в котельной качество этого угля «поднимают» тем, что на огромной металлической эстакаде его просеивают с помощью небольшого бульдозера. Пыль и совсем мелкий уголь, проваливается сквозь решётку, а остальной уголь сжигают в нескольких топках. Каждое утро в котельную прибывает команда солдат, пару десятков, наверное. Заготавливают в бункеры у каждой топки уголь. А потом уже штатная команда солдат, из нескольких кочегаров, подбрасывает этот уголь в топки на протяжении суток. Потом процедура повторяется. И так всю зиму. А точнее – с сентября по май.
В лётной столовой кормили хорошо, но тоже были свои «особенности». К Новому Году почему-то заканчивались картошка и мясо, завезённые в навигацию. Макарон, круп разных было в достатке, а картошка была только сушёная в виде тонких лепестков. Вкуса она была никакого. А у солдат картошка была порошковая, вообще непонятного вкуса. Есть, конечно, можно было, но удовольствия никакого. Иногда, по большим праздникам, в лётной столовой появлялся консервированный картофель. Это были очищенные картофелины в двухлитровых жестяных банках, залитые рассолом. Эту картошку можно было варить и даже жарить. Она почти не отличалась от свежей. Слышал, что брали эту картошку в Гудыме, было такое «место» недалеко от аэродрома. Секретная «точка» какая-то. То ли ракетчики там базируются, то ли «ядрёные» бомбы хранятся. И снабжение у них было отменное. Вместо мяса у нас была тушёнка. Одна тушёнка, сплошная тушёнка. В первых блюдах тушёнка, во вторых тушёнка. Пирожки с тушёнкой, пельмени с тушёнкой. Она, конечно, была вкусной, но надоедала. Хотелось хоть плохонького, но мяса. Как-то прислала нам с женой тёща бандеролью килограмм настоящей картошки. Это был царский подарок.
В конце января отправляют меня в отпуск. Доктор напоминает мне, что я должен «посетить» санаторий, но путевку не даёт. Говорит, что с переходом из ПВО в ВВС, старая система обеспечения путёвками поломалась, а новая еще не настроилась, поэтому я должен буду взять путёвку в Москве в медицинском отделе ВВС. Даёт адрес:
- Ты же всё-равно полетишь через Москву.
Ну, да, на «материк» другого пути и нет. Хотя летает Ил-18 на Хабаровск через Магадан. Но он не в счёт. Оформляюсь в отпуск, беру билеты себе и жене до Москвы и ждём рейс. Как раз нет погоды. Сидим дома. Периодически от соседа звоню на КП, там узнаю, не летит ли к нам «Тушка». Сидит она где-то, то ли в Норильске, то ли в Певеке. Погоды нет у нас. Наконец, через три дня распогодилось, собираемся в аэропорт с учётом времени, пока Тушка долетит до нас, пока её подготовят к обратному вылету. Три дня из отпуска уже выкинули, а вот у наших соседей, в «пехоте», другие правила. Там дни, проведенные в ожидании самолёта, в отпуск не засчитываются. «Пехотой» называют общевойсковую «кадрированную» дивизию, штаб которой и дома, где живут офицеры, расположены сразу за нашим домом. И из нашего окна хорошо видны два ряда чёрных, с торчащими печными трубами, одноэтажных домиков. Домики эти очень даже интересные. Это одноэтажные деревянные дома на четыре хозяина с печным отоплением, с «удобствами», разумеется, на улице. Дома эти, чтобы их меньше продувало ветром, обшиты рубероидом, крыша тоже покрыта рубероидом. Неизвестно, насколько рубероид спасал от чукотских ветров, но горели эти дома, при случае, быстро, ярко и с чёрной копотью. Пожары происходили из-за старости домов, неисправности печей. Как правило, загоралось на крыше из-за дырявого дымохода. Пока пожар обнаруживался, он разгорался на чердаке, не видимый до поры до времени. Потом огонь вырывался наружу, раздуваемый ветром и подпитываемый тем самым рубероидом. Сгорал дом за несколько минут, жильцы только успевали выскочить наружу налегке.
Однажды мне довелось быть в «наряде» помощником начальника караула, а начальником был майор с «пехоты». Так он рассказывал, что тратит в сутки несколько часов на печь. Надо сначала почистить печь от прошлой топки, потом просеять уголь, нарубить дров, растопить печь, протопить её. И так два раза в день – утром и вечером. Условия службы и жизни в «пехоте», конечно суровые, но «тамошние» офицеры терпят их безропотно, так как имеют за это льготное исчисление срока службы - год за два и отпуск вместо тридцати суток – сорок пять. К тому же двойной оклад. А вот лётный состав здесь не имеет, такой ощутимой разницы, кроме оклада. Лётчики и в европейской части, при более комфортных условиях, имеют тот же «год за два» и те же сорок пять суток отпуска. Парадокс.
Когда я был в этом наряде с майором из «пехоты», познакомился я с местными порядками на гауптвахте. Гауптвахта, как и везде это принято, располагалась в одном здании с караулом, который её и охранял. Камеры были и многоместные для обыкновенных арестантов, то есть солдат, нарушителей воинской дисциплины, которым командиры объявляли от одного до десяти суток ареста, и одиночные для, так называемых, злостных нарушителей. Ещё в одиночных камерах могли сидеть осужденные военнослужащие или, находящиеся под следствием. Но таковые были редкостью. Хотя сейчас как раз и сидит один подследственный солдат – чукча. Воинское, так сказать, преступление его состоит в том, что он ушёл где-то в р-не Магадана из расположения своей части домой. Пешком. Через тундру. Через безлюдные места. Прошёл несколько сот километров. Пришёл домой, а там его уже ждали… По-моему, его не судить, а наградить надо!
Весь день арестанты находились на различных работах, если позволяла, конечно, погода. Остальное время проводили в камерах в одних белых байковых кальсонах и только на время сна или при сильных морозах, выдавалась шинель. Находиться в камере можно было только стоя, сидеть было просто не на чем. На время сна выдавались, почему-то называемые "вертолётами", не очень широкие для лежания доски. Ну, не шире 40 сантиметров. Отопление было скорее символическим – бетонную камеру два на три метра пытался обогреть небольшой чугунный радиатор, сам не очень горячий. А одна камера в этом отношении была просто уникальной – там не было вообще радиатора отопления, а только кусок трубы из системы отопления в углу под потолком, выходящий из одной стены и тут же уходящий в соседнюю под углом в 90 градусов. Обогреть ничего и никого этот тридцатисантиметровый «бумеранг», конечно, не мог. Он был здесь для «галочки». Сажали в эту камеру особо отличившихся. И всё это, между прочим, в самый разгар зимы.
Начальником гауптвахты был суровый прапорщик, наводящий ужас на «губарей» своими «правилами». Одно из этих «правил» заключалось в том, что утром все обитатели камер строились в коридоре, проверялись этим прапорщиком лично по списку, а потом он давал зычную команду:
– Разойдись! Через две минуты построение на улице, последний покинувший помещение получает сутки ареста!
Солдаты стремглав бежали через неширокие двери наружу, толкаясь в давке в дверях и стараясь никак не быть последним. Казалось, что последний неминуемо будет, ан нет, – последние, самые нерасторопные, застрявшие в двери, вдруг пробкой все вместе выскакивали наружу. И не было последнего. Но, так было не всегда. Чаще один из арестантов задерживался здесь ещё на одни сутки. Ещё было одно замечательное «правило» - это похороны окурка. Если ловился начальником гауптвахты кто-то куривший в камере, что иногда случалось, несмотря на все строгие правила запрета курения и периодического обыска самих арестантов и камер, то весь состав гауптвахты выводился на улицу, строился там, а виновник должен был выкопать ямку и закопать свой окурок. В вечной мерзлоте это было и летом сделать непросто, а зимой это было совсем непросто. С помощью лома «курец» выдалбливал ямку сантиметров тридцать глубиной – глубже просто не получалось. Времени уходило на это не меньше получаса, всё это время остальные «губари» стояли в шеренге, мёрзли и роптали. Наконец, окурок был засыпан комьями мерзлоты, и можно было зайти в относительно тёплое помещение. И каких только изощрённых кар не было изобретено в головах «губарей» за эти полчаса на голову сурового прапорщика.
* - на фото: - аэр.Угольный (Анадырь) - 06.81г. Ледовый разведчик - Ил-14 ("Людовик") на взлёте.
Фото автора.
Следующее:
http://www.proza.ru/2018/05/05/1305