Меня подвели к яме, и я с отвращением в неё заглянул. Опять зиндан! Один в один как тот, в котором я отсидел больше двух месяцев. Почему мне на них так везёт? За что мне это наказание?
"Где же все наши? – такой была первая мысль, вслед за тем, как ко мне вернулось сознание. – Почему никто не пришёл мне на помощь?"
Я лежал на лошади, поперёк седла, и рассматривал убегающие вспять придорожные камни у неё под ногами. Лошадь неспешно переступала копытами, земля ходила туда-сюда в такт покачиваний моей свесившийся вниз головы. Меня куда-то везли по узкой горной тропе.
Слышался разговор и топот лошадиных шагов. Голову я поднимать не рискнул, она итак трещала, как чугунок. Пусть черти думают, что я без сознания, до той поры, пока мне это на руку. Я старательно притворялся не вполне живым и украдкой прислушивался к разговору.
– Зачем мы тащим с собой этот дохлый мешок с костями? – спросил один из боевиков сипловатым голосом.
– Он расскажет о планах русских и сколько их всего за перевалом. – Ответил второй. – Да и пара лишних миллионов, которые нам отвалят за его шкуру в качестве выкупа, не помешают. Денег лишних не бывает, особенно на войне.
– Тропу между гор они все равно не найдут, – вмешался третий голос, грубый и хриплый. Размеренный ритм произносимых им слов и властная интонация подчёркивали авторитет его обладателя. – А даже если найдут – далеко по ней не продвинутся и скоро повернут обратно. Тропа слишком извилиста и коварна для того, кто впервые на неё ступил.
Боевики разговаривали на русском. Они жутко коверкали его своими тарабарскими акцентами. Но плохо ли, хорошо ли, а знакомы с моим родным языком были все трое. Он был для боевиков интернациональным и потому они пользовались именно им.
Там внизу, разглядывая возвышенность из долины, мы не видели с лейтенантом этот крохотный перевал. Наши командиры даже не подозревали о его существовании. Перевал скрывался между отрогов, а возвышенность казалась сплошной и совершенно непроходимой. Но чеченцы знали горы гораздо лучше нас – не удивительно, ведь это были их родные края – и умели находить между ними лазейки.
– Сбрось его с лошади! – велел один из боевиков другому, когда мы добрались до места, спустя полчаса.
Тот так и сделал, не долго думая – просто толкнул меня, спихнув с седла.
Я шлёпнулся на хребет и растянулся на острых камнях. Буркнул что-то под нос, недовольный таким обхождением. Открыл глаза и зажмурился, ослеплённый солнцем. Нехотя зашевелился.
– Вставай! – боевик толкнул меня в бок ногой. – Топай туда!
Я поднялся, не без труда, и потопал куда он велел. Кости ныли от боли, голова кружилась.
– Развяжи ему руки, – сказал второй, стоявший у меня за спиной. – А то башку расшибёт, когда спускаться будет. Он нам живым ещё пригодится.
"Первый" послушался и развязал.
Меня подвели к яме, и я с отвращением в неё заглянул. Опять зиндан! Один в один как тот, в котором я отсидел больше двух месяцев. Почему мне на них так везёт? За что мне это наказание?
"Первый" отпер задвижку и отворил люк-решётку.
– В яму лезь! – гаркнул "второй" и кивнул на грубо сбитую деревянную лестницу, которую спустил вниз.
Я замешкался, растирая руки, которых почти не чувствовал из-за передавивших запястья верёвок. "Второму" надоело со мной возиться, дважды повторять он не стал, а поступил практичней и проще – грубо толкнул меня в зад ногой, добавив какое-то грязное слово на своём тарабарском говоре.
Я сорвался и полетел вниз с трёхметровой высоты. Ударился спиной о деревянный поддон и застонал от боли.