Антон и Тося совершенно сбились со счета. Для того чтобы понять, какое число, им пришлось в очередной раз нарушить уговор обходиться без каких-либо гаджетов и включить телефон.
– Двадцать шестое. Так мы пропустили 23 февраля, – обиженно проговорил Антон.
– А ты, в армии служил? – спросила Тося. В таком контексте это прозвучало как упрёк, к тому же Антон в армии не служил…
– Нет.
– А воевать пойдешь? – …при этом она говорила без издевки. Ей действительно никогда не приходило в голову, что вот так однажды можно оказаться перед выбором: идти или не идти воевать.
– Я обязан. – Антон очень пристально посмотрел на Тосю, – хотя и страшно. Я разговаривал с одним контрактником, который воевал в Чечне. Он мне историю рассказал, как его друг шел мимо чьего-то сада, «а там яблоки красные, спелые! Нашим жрать-то хочется. Он сорвал яблоко. Несколько яблок. Его потом нашли со вспоротым животом, набитым яблоками».
– Кошмар какой! – Тося хотела бы не слышать этой истории, но теперь она прочно застряла у неё в памяти. Вся история в одной картинке. – Ужас!
– У меня до сих пор в голове не укладывается. Ради чего всё это? Могу себе представить, как от такого зрелища звереешь. Получается, подсаживаешь в общество зверей, и все вокруг начинают звереть. Те люди, которые такое пережили, никогда не станут нормальными. В очагах, где идут постоянные бои, целые армии таких людей. Они выращены на войне и умеют хорошо только воевать. Нам этого не понять. Что я против них?
– Но ведь если не будешь защищать родину, то её завоюют? – спросила Тося.
– Завоюют, – подтвердил Антон, – поэтому есть гражданский долг защитить свою родину ценой собственной жизни...
Антон замолчал. Было совершенно непонятно, считал он это правильным или неправильным. Тося на мгновение представила себе ужасы войны, о которых ей твердили все годы ученичества от школьной скамьи до университета, и взглянула на Антона:
– С прошедшим Днем защитника Отечества... – сказала она. – А почему ты не служил в армии?
– Из-за плоскостопия, – улыбнулся Антон.
– А знаешь, что я думаю? – подхватила радостный тон Тося, – Вот бы все люди сложили оружие прямо перед боем. Сообща! Тогда никто бы не заставил их убивать друг друга. И никто бы ничего ни у кого не отнял. Я не верю, что люди так кровожадны.
В этот самый момент в комнату ворвался белый голубь. Он вторгся в форточку стремительно, с лету. Как будто либо летел, не разбирая дороги, либо, напротив, летел целенаправленно именно в это окно. Голубь уперся в штору. Бачи кинулся на подоконник и тоже прямо в бесконечное облако красных складок, скидывая всё на своем пути. Антон, не отодвигая штору, двумя ладонями подхватил голубя и усадил его на раму подоконника. Бачи уже прорвался к окну, но был перехвачен Тосей.
Антон попытался осторожно спихнуть голубя с рамы, но тот уперся торсом и всем своим видом показывал, что не собирается никуда улетать.
– Он не хочет улетать! – возмутился Антон.
– Так столкни его дверцей форточки! – Тося едва удерживала проснувшегося в Бачи хищника, завидевшего легкую добычу.
– Я не могу, я ему так хвост прищемлю или крыло! Он сопротивляется! – Антон то и дело посмеивался, потому что голубь смотрел на него так, словно тот его выпроваживает из собственной квартиры. – Я никогда не видел таких наглых голубей!
Тося унесла Бачи в другую комнату и закрыла дверь. Кот тут же начал скрестись. Антон закрыл ближайшую створку форточки, оставив приоткрытой дальнюю. Голубь сидел, искоса поглядывая то на Антона, то на Тосю. Было очевидно, что ему неудобно и он недоволен. Но улетать он по-прежнему не собирался.
– Нахохлился, – сказал Антон, глядя на голубя. – Смотри на него!
– Бачи скоро искрошит дверь, – Тося глянула в сторону доносящегося звука. – Бачи, прекрати! – процедила она сквозь зубы.
Кот её проигнорировал и продолжил попытки процарапать дыру в двери. Тося подошла к окну и посмотрела на голубя. Голубь отвернулся спиной и уставился вдаль.
Антон ушел на кухню и через некоторое время вернулся с ломтем хлеба. Он немного приоткрыл окно, голубь подался вперед и, улучив удачный момент, силой попытался прорваться в квартиру. Антон вернул руку обратно до запястья и оставил щель в толщину ладони. Между указательным и безымянным пальцами он держал серый мякиш. Голубь потянулся и начал выхватывать хлеб. Не клевать, а выдергивать его из рук. На третий раз у него это получилось, но кусок оказался слишком большим, поэтому, едва голубь открыл клюв, чтобы проглотить его, он полетел вниз.
Голубь уставился на Антона.
– Что с ним делать? – спросила Тося.
– У него крыло подбито, – сказал Антон.
– Ну, до четвертого этажа он как-то долетел! Вниз легче!
Голубь повернулся и попытался расправить крылья, которые упёрлись в верхнюю часть рамы. Одно крыло немного провисало.
– Пусть сидит, – сказал Антон. – Белый голубь – наверняка это хороший знак.
– Птица, залетевшая в окно, – это плохой знак, – отозвалась Тося.
Прошло немало времени, наверное, час, а то и больше. Голубь сидел на прежнем месте и, казалось, не собирался улетать. Антон и Тося завтракали на кухне. Бачи выпустили, и он, убедившись, что голубь больше не совершает попыток влететь в комнату, а передняя форточка плотно заперта, улёгся на подоконник, и занял выжидательную позицию.
Вдруг голубь встрепенулся, расправил крылья и сорвался вниз так стремительно, что кот не успел сориентироваться и вынужден был наблюдать то ли полет, то ли падение через стекло.
Потом уже Тося, которая пошла проверить, сидит ли ещё голубь, констатировала, что тот улетел.
– Мне отец, кстати, предлагал ехать во Францию, – продолжила начатую мысль Тося, вернувшись на кухню.
– Почему ты не говорила? – спросил Антон.
– Я всё равно бы не поехала, поэтому что говорить, – ответила Тося.
– Ты из-за меня осталась? – снова спросил Антон.
– Нет, не из-за тебя, – Тося сказала это, чтобы он не чувствовал своей вины, – из-за тебя, конечно, тоже, – добавила она, тут же решив, что тем самым она обесценивает его значение в своей жизни. – В общем, тут всё сразу, – в итоге выразилась она.
– Ты же отлично знаешь французский, могла бы попробовать. Всё лучше, чем здесь. – Антон сам не верил в то, что говорил. Но ему казалось, что он обязан предоставить ей полную свободу выбора и для пущего благородства приукрасил перспективы устроиться во Франции. Хотя сам он, в сущности, не имел ни малейшего представления, как там можно устроиться, и будет ли это лучше. – Там есть будущее, – многозначительно произнес он в довесок.
– Не его ли мы отбросили за ненадобностью? – напомнила Тося, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Я не хочу во Францию. Мне там не думается. Там свободнее дышится. Но ум как будто бездействует.
– Да, тут либо свобода и ум, либо уж только ум, – Антон подумал, – ну, либо ни того ни другого. Я вообще-то тоже против абсолютной свободы, – Тося хотела возразить, но Антон заговорил так, будто знал, что она собиралась сказать: – Свобода в самовыражении – да. Свобода мысли – да. Свобода выбора – да. Но полная свобода – это же анархия! Я против хаоса, который порождает абсолютная свобода.
– Так что же, по-твоему, стоит запретить? – спросила Тося. В демократически настроенном обществе слово «запретить» обрело исключительно негативный смысл, поэтому было сложно представить, что следует что-то запрещать. Антон задумался. – В том-то и дело, – сказала Тося, как будто разговор окончен.
– Но есть ведь закон!? – напомнил Антон. – Он многое запрещает. Существует наказание, существуют тюрьмы.
– Это другое, – отмахнулась Тося.
– Какое же другое? – оживился Антон, – Где граница отделяющая это другое?
Тося пожала плечами:
– Есть само собой разумеющееся зло. Это зло надо наказывать, – сказала она твердо.
– О какой свободе мы тогда говорим? Как отличить зло от незла? – Антон специально не стал уравновешивать зло добром, так как добро тоже могло показаться Тосе очевидным.
Он немного подождал, пока она скажет, что «это сложный вопрос», но Тося молчала.
– Добро может быть потенциальным злом, а зло – кажущимся, – продолжил он, – из-за этого возникает множество нюансов, случаются ошибки. Да это рождает произвол деньгиимущих. Но все равно надо выискивать зло. И наказывать. Или изолировать.
– И все-таки нужно стремиться к свободе, иначе мы однажды проснёмся в совке! – сказала Тося. – Не должно появляться новых запрещающих законов. А они появляются! Есть вещи, которые человек в праве сам решать, без «назидательности» со стороны государства.
– Само собой разумеющееся зло – это зло причиненное другим, верно? Такое зло должно быть запрещено. – Тося кивнула. – А мораль? Должна ли в свободном обществе остаться мораль? Она ведь наверняка будет сильно ущемлять интересы сытенького и привыкшего потреблять человека. А между тем её отсутствие – это тоже зло, причиненное детям, которые не способны фильтровать информацию, и вынуждены формироваться на том, что отрыгивает современное общество.
– Воспитывать детей должны родители. – сказала Тося, – Не вводить же цензуру, из-за того, что они оставляют детей на произвол интернета?! Если исключить все, что идет под 18+, то нам придется довольствоваться утопиями и мультфильмами.
– Ну, это искусство, а в жизни? – спросил Антон, – Один хочет спать с женщиной, другой – с мужчиной, а третий – с козой.
– Если по обоюдному согласию, то на здоровье! – уверенно сказала Тося.
¬– И все имеют равные права? – уточнил Антон.
– Все! – Тося встала из-за стола.
– Включая козу?