Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
200. Жалеть нельзя! Курсовые задачи. 20 января 1973 года.
Сводка погоды: ВМБ Балтийск, Военная гавань, причал №63:
суббота 20 января 1973 года, дневная температура: мин.: минус 4.6°C, средняя: минус 2.4°C, макс.: 0.7°C тепла, 0.4 мм осадков, снежок.
С понедельника 15 января 1973 года "завертелась" не только моя политслужба, но и внешняя жизнь - письма от родителей, моего брата Юры, его бывшей второй жены Гали, от моих друзей и товарищей по школе пошли потоком. Галя-Галчонок откликнулась на моё большое ободряющее письмо после долгого молчания, прислала свою фотографию с сыном Олегом и указала свой адрес "Севастополь, до востребования"... Странно... Она объяснила этот адрес тем, что "твои и мамины письма к ней по старому адресу пропадают".
В субботу 20 января 1973 года был мой законный "почтовый день" и я с удовольствием отвечал всем-всем на их письма и открытки, кому писал кратко, а кому - объёмно. Обычно в "почтовый день" после прочтения писем ко мне приходит поэтическое настроение, и я начинаю строчить всем свои ответные "писульки", но самое подробное и, как всегда, весёлое и бодрое письмо - родителям. В этот раз мне была важна их реакция на моё серьёзное письмо, в котором я выражал своё отношение ко всему, что происходило в нашей семье, в семье моего старшего брата Юры и на моей новой корабельной службе.
- Так, какова же ваша оценка моему письму? - спрашивал я родителей. - Мне очень хочется с вами посоветоваться. Юре я написал письмо, главной мыслью которого было: "Прийти к родителям, понять их, просить прощения и т.д.". Не знаю, но мне кажется, что он этого хочет искренне, но гордость мешает это сделать.
- Не утерпел и немного отругал его за те выходки, что он позволял себе дома (в Суворове - автор). Ну, а потом написал о Вале (его новой подруге - автор). По его объяснению, зачем он привёз её домой (в родительский дом, в Суворов - автор), сразу видно, что он "не политик" и тем более "не Чичерин"... Ну, это так, здесь я его ругать не стал...
Дело в том, что Юра после встречи Нового 1973 года неожиданно приехал на несколько дней в Суворов к родителям, чтобы показать им свою новую избранницу Валентину. Мама мне об этом визите написала с удивлением и непониманием, потому что она очень сильно переживала разрыв и развод Юры с Галиной и не только поддерживала общение с Галей письмами, но и восстановила общение в письмах с Ольгой и Светланой, первой женой Юры и их дочкой. Юра категорически не принял такое мамино общение с его бывшими жёнами, нагрубил родителям, взъярился, вспылил и потребовал прекратить любое и всякое общение с ними. Мама несколько растерялась от этой реакции старшего сына и тоже спрашивала у меня совета: "Как ей быть?".
- В письме Юре я всё больше "нажимал" на то, что он стоит перед выбором - или "дражайшая Валя" или Вы. Я ему сказал, что "если он будет жить с Валей без согласия родителей, то счастья не будет всё равно". Ну, а ещё я написал ему, чтобы он "не делал глупостей"! По его фразе в письме: "Приезжай к нам туда!", я чувствую, что он решил перед БС (боевой службой) жениться или после БС, а это будет, где-то в августе или июле.
- Сегодня, думаю, будет письмо от вас и от него (Юры). Вале я не писал и пока, до Вашего письма, - не буду. Надо подумать!
- Пришло письмо от Аньки Жуковой (соседка и подружка юности по улице в Суворове - автор). Хорошая девчонка! Да девчонка ли? Вон, она пишет, Каргин Сашка с ноября 1972 года дружит с Наташкой Толкуновой! Дела... (Наташа - подружка Ани, соседка по улице в Суворове).
- Ну, а ваше здоровье как? Наделал я вам хлопот своим письмом, да? Но не пугайтесь и не волнуйтесь. Всё будет хорошо. Я очень жду вашего письма.
- Галчонок пишет: "Вот приедешь, и будем с тобой ходить". Будем-то, будем, это ладно, пусть... А ещё она подаёт заявление на квартиру (на получение квартиры - автор)... Что ж - это она верно делает. А всё-таки съездить "туда" (к Юре в Николаев, где он учился на мичмана - автор) просто необходимо! Верно?
- Ну, о себе. Живу, скучаю. Получил в корабельную библиотеку книги, аж 1980 штук. (Это была первая поставка в корабельную библиотеку БПК "Свирепый" крупной партии разных книг, среди которых опять преобладали учебники и пособия для политзанятий, полное собрание постановлений ЦК КПСС и КЦ ВЛКСМ за последние годы, краткое собрание произведений В.И. Ленина в отличной синей твёрдой обложке, произведения русских и советских классиков и прекрасная подборка мемуаров всех военачальников Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Только теперь, работая над своей книгой воспоминаний, автор понял, какое это было ценнейшее сокровище!!!).
- Как освободитесь от дел, шлите мне мои учебники, я список составлю и пришлю... Прочитал книгу об учениках 10 класса, как они на войну уходили, как учились жить и только успев полюбить, - уходили на фронт. Вспомнил свой 10 "А" класс, ребят, девчонок. Домой захотелось! Страшно!.. Смех, да и только.
- Там Архипова замуж не вышла? Нет? Ну, чувствую, скоро... Кстати, - Архипова - это тайная моя любовь! Во, дела какие! Как-нибудь расскажу о том, как я её любил. Сейчас что-то ничего такого нет. Все чувства куда-то пропали.
- Ну, ладно, разнюнился. Крепко целую вас, ваш сынишка. Завтра у Галчонка - день ангела, а 27 января - твой день, мама. Всё. Саша. 20 января 1973 года.
Я быстро закончил писать письмо родителям, потому что ко мне в ленкаюту гурьбой пришли освободившиеся после вахты ребята из разных боевых частей БПК "Свирепый", потому что по кораблю разнёсся слух: "В библиотеку пришли новые книги!". Впервые в эту субботу я отворил двери в ленкаюту, потому что в течение нескольких дней с 15 января 1973 года оформлял эти книги, тщательно заполнял формуляры библиотечной картотеки, учитывал книги, расставлял их по темам на полках стеллажей библиотеки, записывал на 17-й странице учётные номера и ставил на книги свой собственный штамп-экслибрис, который изготовил сам из линолеума резцами из обычных ученических перьев.
Ребят было много. Я не мог подобрать каждому и выдать то, что ему хотелось. Ребята шумели, толкались, стремились к книгам, и я впервые сделал неожиданный и решительный шаг - я поднял столешницу перегородки, перекрывающую путь внутрь библиотеке и сказал ребятам: "Заходи!". Моряки взревели, ринулись между стеллажами внутрь библиотеки и тут же притихли, потому что начали "рыться в книгах"... О! Что это за удовольствие - рыться в книгах, в новых книгах, пахнущих ещё типографской краской, фруктовым клеем, тем неповторимым "гражданским" земным запахом, который так приятно навевает воспоминания, ощущения и чувства! Я сейчас очень хорошо понимал ребят, матросов и старшин БПК "Свирепый", которые в данный момент копались в книгах, листали страницы, показывали друг другу, что они нашли, пытались по нескольким предложениям вникнуть и угадать суть книги - интересная или нет.
Через 10-15 минут затишья я оформил и выдал полтора десятка книг, записал "новеньких" в библиотеку, оформил читательские билеты. Эта простейшая библиотечная процедура была как священнодействие, как выражение чего-то хорошего, правильного, доброго. Через два часа ленкаюта опустела, а ещё через час ко мне начали приходить мичманы и офицеры, которые прознали, что я "открыл доступ к стеллажам с книгами". Правда, если матросы и старшины заходили внутрь библиотеки с моего разрешения, то мичманы и офицеры в молчании проходили мимо меня и без разрешения брали всё, что хотели...
- Я должен записать в формуляр взятую вами книгу, - говорил я офицерам и мичманам, которые уже были на пороге двери из ленкаюты.
- Ну, так запиши за мной! - говорили мне мои чванливые гости. - В чём проблема?
- Проблемы нет, - отвечал я. - Вам нужно расписаться за книгу в читательском билете.
- Каком ещё билете?!
- Библиотечном. У меня приказ - вести учёт выданных книг. Если вы не согласны, то, пожалуйста, предупредите замполита, сколько и какие книги вы взяли в корабельной библиотеке. Он сделает отметку в ведомости, сообщит вам их цену и правила пользования книгами.
Начальник РТС капитан-лейтенант Константин Дмитриевич Васильев, командир БЧ-2 старший лейтенант Евгений Леонидович Крылов, командир БЧ-4 лейтенант Андрей Степанович Дробот и все мичманы, которые брали в библиотеке книги, тут же возвращались и терпеливо ждали, когда я всё оформлю и расписывались в карточках. Командир БЧ-3 старший лейтенант Олег Анатольевич Белонин и старпом капитан-лейтенант Александр Андреевич Сальников молча внимательно смотрели на меня тяжёлыми взглядами, усмехались и говорили: "Не бойся, Суворов. Почитаю и верну тебе твои книги в целости и сохранности". Командир БЧ-1 старший лейтенант Геннадий Фёдорович Печкуров шмыгал носом, брезгливо приподнимал верхнюю губу и бросал мне через плечо: "Ну, так распишись там за меня, Суворов"...
В конце февраля 1972 года я вынужден был списать и вычесть из библиотеки БПК "Свирепый" часть невозвращённых ("потерянных") книг, среди которых были мемуары Маршалов Победы. На вечерней поверке мне было показательно объявлено взыскание от заместителя командира корабля по политической части капитана 3 ранга Д.В. Бородавкина "за допущение неправильного оформления выдачи книг из корабельной библиотеки, приведшее к утрате части ценных книг". Ребята в строю толкали меня в боки, хлопали по плечам, сочувствовали и утешали, а кое-кто злорадно шутил: "Теперь, Суворов, до конца службы не расплатишься за книги!".
Однако порядок, сложившийся в первый день свободного доступа в библиотеку БПК "Свирепый", не изменился: матросы, старшины и мичманы послушно и дисциплинированно оформляли книги в своих читательских билетах, а офицеры - кто как, по мере их настроения и настроя. Кроме этого, библиотечные книги начали "зачитывать", то есть меняться книгами, передавать их друг другу, прятать в шхерах, чтобы почитать-перечитать. Особо интересные книги зачитывались до того, что они переламывались пополам, потому что, как правило, носились за поясами матросов и, естественно, перегибались. Вот так, почти случайно, возникали и закреплялись наши свиреповские корабельные традиции, и с ними ничего нельзя было поделать. Я это уловил, понял и начал использовать в целях своей политслужбы.
По субботам не только у меня был "почтовый день". Иногда в свободное от вахт, приборок, работ и службы время в ленкаюту приходили матросы и старшины, чтобы спокойно за столом президиума, почти в одиночестве (не считая меня, работавшего обычно на своём рабочем месте в библиотеке - автор) посмотреть журналы, газеты, почитать письма и написать ответ. Как правило, ребята писали свои письма сами, не обращаясь ко мне, но я видел, что иногда им хочется с кем-то поделиться, посоветоваться, спросить, рассказать...
Практически все, кто приходил ко мне в ленкаюту, стеснялись, меньжевались, опасались откровенничать - вели себя скованно, сдержанно, настороженно. Сначала я пытался их растормошить своим вопросами и намёками, попытками завязать разговор, но, как правило, с годками и подгодками это не получалось, потому что я для них бы всё равно "молодой", с одногодками тоже, потому что я был ещё не в том авторитете, чтобы со мной откровенничать, а с молодыми было ещё труднее, потому что они не хотели откровенничать, а просто нуждались в помощи и жалости.
Жалеть кого-либо на корабле и в экипаже боевого корабля нельзя! Боевой корабль не для тех, кого надо пожалеть или жалеть, это не детский сад, не ясли, не больница и не санаторий. Здесь служат и живут моряки, которые обязаны быть бойцами с врагами, обязаны быть стойкими, мужественными, терпеливыми, настойчивыми, умелыми, знающими, храбрыми и мужественными. Я эту истину знал уже твёрдо. потому что сначала, ещё в ноябре-декабре 1971 года в 9-м Флотском экипаже ДКБФ в Пионерском, а потом в учебном центре 67-го ОДСРНК ДКБФ в Калининграде я жалел некоторых молодых матросов ("салаг"), но это оказалось неправильным...
Те, кого жалеют на военной службе, очень быстро становятся мягкотелыми, аморфными, бессильными, тяжёлыми, тяжкими в быту, в общении, в службе. С ними очень трудно, потому что и в строю, и на работе, и на вахте, и во время приборки они нуждаются в постоянной помощи, в сочувствии, в понимании, в поддержке, при этом они становятся капризными, привередливыми, сверх осторожными, безынициативными, хитро-коварными. Более того, привыкшие к тому, что их жалеют, они становятся болезненно плаксивыми, в них появляются "женские" нотки поведения, некое жеманство своими переживаниями, зацикленность на самих себя и своих чувствах. Самое страшное - те, кого на военной службе начинают "жалеть", постепенно превращаются в "подружек" моряков и воинов...
Ещё в 1970-1971 годах, проживая в рабочем общежитии Севморзавода, я был свидетелем подобного рода отношений между молодыми парнями и их слабыми, но близкими "друзьями-подружками". Рядом с нашим рабочим мужским общежитием в Севастополе на улице Дзержинского дом 53 находилось три женских рабочих общежития, и у нас не было недостатка в общении со всякого рода и вида женщинами и девушками. Однако очень редко, но всё же случалось, - выявлялись факты и случаи "тесной дружбы" ребят друг с другом. Эти случаи прямо или косвенно обсуждались в трудовом коллективе цехов и завода, в партийной и комсомольской организациях и тут же принимались жёсткие меры недопущения подобного. Нечто подобное было и в 9-м Флотском экипаже ДКБФ в Пионерском...
Ещё в запломбированном эшелоне призывников Крыма, на трёхсуточном пути из Симферополя в Калининград, я вынужден был пожалеть одного паренька, заболевшего ангиной, лечить его всем, что было тогда у нас, призывников, под рукой, успокаивать его, гладить по стриженной голове, говорить ему обнадёживающие слова, отвлекать его от тяжкой болезни. Впоследствии он "приклеился" ко мне, хотя был в другой роте, всё время приходил, рассказывал, как ему тяжело, просил сломать ему руку, чтобы его комиссовали и вернули назад, домой, плакал, жаловался, лез с объятиями, просил, чтобы я его пожалел и погладил "по головке"...
Таких, как этот парень, в 9-м Флотском экипаже ДКБФ в Пионерском было несколько человек и они быстро "скучковались", пытались отравиться, заразиться какоё-либо "заразой", помочь друг другу "избавиться от этой службы". Я сначала действительно жалел того парня и тех ребят, защищал и поддерживал их, пытался как-то им помочь, вовлечь в службу, показать им, что не так всё плохо, но потом увидел и понял, что им этого не надо, потому что они "упивались" своим страданием. То же самое, вернее, те же признаки "жалости в себе", я увидел в тех робких посетителях ленкаюты, которые приходили ко мне "посидеть"...
Дело в том, что "посиделки в ленкаюте у Суворова" уже стали известными, традиционными и желанными для многих моих друзей, для друзей своих друзей, для групп годков, подгодков и молодых матросов, которые так или иначе хотели самоутвердиться, установить свои "порядки". Приход таких друзей и групп я только приветствовал, потому что, если бы они "кучковались" где-то в других местах и шхерах, то я бы не знал, чем "дышит" и чем озабочен личный состав экипажа БПК "Свирепый". Мичманам и офицерам на корабле было несравнимо легче, потому что у них были свои кают-компании, то есть клубы по интересам. В этих клубах - кают-компаниях - строго соблюдались флотские традиции и свои традиции, наработанные за время службы на БПК "Свирепый". То же самое я хотел сделать и для личного состава экипажа корабля, прекращая ленкаюту в "кают-компанию матросов и старшин".
Однако, превращать ленкаюту в место, в котором молодые матросы или салаги могли "исповедоваться" мне, жаловаться на судьбу и на службу, сообщать мне какие-либо "сведения" за поблажки по службе, получать жалостливое "угощение чем-нибудь вкусненьким" или "вспомоществование" деньгами или иными "знаками внимания", я не хотел. В то же время прогонять таких "нуждающихся в жалости" я тоже не мог, потому что иначе, они бы всё равно что-нибудь с собой сотворили (это я уже видел и знал по жизненному опыту - автор). Нужно было что-то придумать такое, что помогло бы всем и любому быть смелыми, терпеливыми, настойчивыми, мужественными и храбрыми моряками...
На флоте издавна существует закон-правило, по которому строится всякая и любая военная служба или работа: "Не можешь - научим, не хочешь - заставим!". К этой фразе у нас на корабле, как правило, добавляли: "Но служить ты обязан!". Вот на этой обязанности служить (по Конституции СССР, по закону и по совести) и строилась вся наша система и культура корабельной военно-морской службы. Народное творчество породило ещё несколько фраз-правил: "Заходи не бойся, входи тихо, говори кратко, проси мало, уходи быстро, уходя - не плачь". Я не стал писать-оформлять эти правила в виде красочного плаката в ленкаюте БПК "Свирепый", я просто, всем своим видом, отношением, поведением, говором, манерой, тоном разговора соответствовал этим правилам, показывал пример в соответствии с этими правилами, выполнял их сам и поощрял так или иначе выполнение этих правил другими. Вот и весь секрет моей политслужбы на БПК "Свирепый"...
Конечно, я жалел молодых и салаг, но жалел их "по-своему" - сурово, твёрдо, кратко и надёжно, а самое главное, - не делая что-то за них и для них, а помогая им самим справиться с трудностями службы и корабельного быта. Единственное, что я принципиально требовал, буквально громко и открыто требовал на всех уровнях корабельных взаимоотношений, - это досыта и справедливо кормить всех матросов и старшин независимо от их срока службы. То самое решение первых "старорежимных годков призыва 1969 года" первого изначального экипажа БПК "Свирепый" в учебном центре 67-го ОДСРНК в Калининграде, по которому "командиры отделений и групп обязаны были следить, чтобы все моряки были накормлены досыта, чтобы никто не остался без своей пайки-доли, равной для всех и каждого". Это решение годков, высказанное на комсомольском собрании по вопросу борьбы с годковщиной, стало негласной нормой "годковского закона" БПК "Свирепый": "Всё иное, по обстоятельствам, а обед - по уставу", потому что "Сытый моряк - добрый моряк" (во всех отношениях и смыслах - автор).
Вот почему, принимая и угощая своих друзей, годков, подгодков, друзей их друзей "на посиделках в ленкаюте у Суворова", а также изредка "угощая чем-то вкусненьким" молодых и салаг, когда они приходили вставать на комсомольский учёт или записываться в корабельную библиотеку, я раздавал угощение так, чтобы мне оставалась только самая малая часть, символическая часть, а то и вовсе ничего не оставалось. Я тогда говорил так, как говорила всегда нам, папе, Юре и мне, моя мама: "Я уже сыта тем, что вижу, как вы насытились, кушайте и ничего не оставляйте, чтобы я могла спокойно помыть посуду". Это мама мне по секрету как-то поведала о том, что таким образом было сотворено чудо насыщения 5000 человек пятью хлебами... Она сказала, что "Бог преломил на куски пять хлебных лепёшек и все раздал людям, говоря: "Я сыт сознанием того, что вы, братья мои, не голодны".
- Это, кстати, соответствует суворовскому правилу науки побеждать, - добавил тогда мой папа, Сергей Иванович Суворов, - "Сам погибай, а товарища выручай".
- Верно, - сказала мама. - Люди настолько верили в Бога, что тоже начали передавать друг другу куски хлеба и говорить те же слова, что и Бог (мама стеснялась называть имя Бога - автор). Таким образом, по примеру своего Учителя, передавая с добрыми словами куски хлеба, люди "насытились" духовной пищей, верой в добро и справедливость.
- При этом, - усмехнулся мой папа, - ученики Бога собрали семь больших корзин хлебных кусков... Интересно, откуда они появились? Кто их сотворил? И как они появлялись в руках у людей, если Бог раздал только куски пяти хлебов? Значит, у кого-то за пазухой были не только камни?..
- Не богохульствуй, - сказала тогда моя мама и прекратила разговор.
Этот случай и этот разговор я вспомнил тогда, в субботу 20 января 1973 года за семь дней до дня именин моей мамы. В эту "почтовую субботу" в ленкаюту пришли два молодых матроса, два друга, два товарища, два бывших призывника из одной местности, то есть два "земели", два "кореша". Один из них листал подшивку газеты "Страж Балтики", а другой "вымучивал" письмо своей любимой девушке, пыхтя и потея. стараясь не подавать вида, что ему хочется поделиться своими переживаниями, посоветоваться, "излить душу". Я сидел у себя за прилавком библиотеки на рабочем месте художника-библиотекаря и тоже что-то писал... Потом вдруг я взял из ящика рабочего стола последнее письмо Вали Архиповой, встал, вышел в зал ленкаюты и "робко" обратился к матросам...
- Братцы. Помогите мне. Получил письмо от моей школьной первой любви, пишет что-то такое, что мне трудно понять. Помогите разобраться и скажите, как лучше ответить? К сердцу прижать или к чёрту послать?
Ребята сначала опешили и не нашлись, что ответить, поэтому я селя напротив них на банку и начал осторожно читать выдержки из письма Валентины. Конечно, я уже ответил ей письмом, но, честно говоря, я, всё же, был действительно не уверен в правоте моих умозаключений и слов, с которыми писал ей ответ. Оба матроса сначала с недоверием слушали меня, потом их захватил сюжет письма, выражения Валентины, её мысли. Я молчал, только выразительно поглядывал на них, поэтому они начали потихоньку что-то говорить, а затем, тот, который писал письмо своей девушке, неизбежно перешёл на свои переживания. Через пять минут мы, сблизив головы над столом президиума в ленкаюте БПК "Свирепый", уже откровенно делились своими воспоминаниями "о наших любовях на гражданке"...
Молодые матросы уже забыли, с чем я обратился к ним за помощью, потому что мы втроём сочиняли, формулировали и писали письмо одного из нас, который тщательно записывал наши слова и суждения. Получилось настолько понятно, убедительно, аргументировано и в то же время поэтично и красочно, что парни восхитились, поблагодарили меня и быстро "ускакали восвояси", донельзя довольные результатом. Через несколько дней я уже сам слышал, как в столовой личного состава кто-то из ребят советовал обратиться к Суворову в ленкаюту, потому что "он знает, как писать письма девушкам"...
После этого случая я действительно написал письмо Вале Архиповой, которое не отправил, а спрятал под картинкой-иллюстрацией во втором моём ДМБовском фотоальбоме, изображающей на фоне среднерусской природы 15 девушек-красавиц, представительниц союзных республик СССР. Не отправил я письмо моей первой школьной любви потому, что мне самому некому было помочь в понимании и осознании истинности моей любви...
Фотоиллюстрация: 20 января 1973 года. ВМБ Балтийск. БПК "Свирепый". Картинка из журнала "Огонёк", которой я украсил титульный разворот второго тома своего ДМБовского фотоальбома. Картинка была большая - на разворот журнала, поэтому одна часть картинки была приклеена к листу альбома, а другая была свободной. За этой картинкой я и спрятал то самое знаменитое письмо моей первой школьной любви Вале Архиповой, которое я так ей и не отправил. Это письмо было "знаменито" тем, что в пересказе друг другу стало образцом для многих писем моряков своим девушкам... Удивительно, но практически все, кто смотрел мои фотоальбомы на корабле, отмечал на этой картинке 15-ти союзных красавиц лицо или фигуру девушки, с которой он либо дружил, либо встречался, либо был знаком...