Он с детства украдкой, любовался её тёмными, тяжелыми кудрями, когда она увлеченно, самозабвенно пела. Он никогда не сознавался ей, не скажет и сегодня. То ли теперь время.
- Распышысь. Оце, тут, - подсовывала она протокол допроса и аккуратно, заботливо указывала в бумаге своим длинным ногтем, осторожно подавая перо.
Он процарапал своё имя, испытав неловкость за свои грубые в цыпках пальцы, пропахшую навозом гимнастерку, вернул перо и стал рассматривать её сосредоточенное выражение. Должность в следственном отделе НКВД, положила печать на её лицо. На лбу играли морщинки, губы вытянулись, сделались тонкими, она поджимала их, словно опасаясь, скрывая свою беззаботную детскую улыбку. Она почувствовала упорный взгляд, подняла свои красивые карие глаза, вопросительно ответила ими и потупилась в стол. Легкий румянец на бледных, натянутых щеках вспыхнул и угас, как солнечный закат в те далекие летние вечера. Сбегая вниз косогором узкой пыльной тропой, они спотыкались и катились кубарем, больно сшибая колени, локти, раздирая в кровь физиономии - ради первенства влететь с размаху в густой днепровский рогоз.
Он вновь посмотрел на свои грубые руки, незаметно подтянул затертый рукав рубашки и тупо уставился на ботинки, измазанные навозом.
Они были неровней. Он навсегда запомнил грубый окрик своей матери, когда под утро украдкой вернулся домой: «Нэ в свои сани всився!» - презрительно сказала мать. Отец гремел в хлеву бочками, сливая жидкий вонючий коровяк, косо поглядывал на сына.
Отец готовился к весенней посевной. Ещё от деда, он перенял старинный способ приготовления к севу ячменного зерна. «Скотына бере вид земли и повертае до земли» - говорил дед. Зерно замачивалось в бочках с коровьим навозом и мочой, за тем рассыпалось ровным слоем и высушивалось под солнцем. Зерно становилось упругим, налитым, тяжелым. Легко срывалось с руки, ложилось между вспаханными грудками и следом заволакивалось бороной. Всходы получались ровными, крепкими и богатый урожай удавался на самых бедных прибрежных суглинках. Талые воды давно смыли родючий чернозем в Днепр, глинистые кручи быстро высушивал частый северо-восточный суховей, но каждый год семья снимала урожай ярого ячменя. Рядом ровным ковром утекали в степь богатые черноземы, но семья никогда не засматривалась на них. Когда-то поля принадлежали панам, казачьим сотникам с ближайшего зимовья "Кебиха". Теперь ими владели коммунары.
«Ты боисся батькив?» - смеялась она. И он тут же забывал материнский окрик. Они весело неслись с кручи в плавни. Там, в сырой днепровской мгле стоило ненадолго затаиться в укромном местечке под кочкой, прижавшись друг к дружке, что бы на вечерней заре услышать унылую песню одинокого живого существа. Они никогда не видели русалку. Только под луной едва могли различить что-то похожее на длинное блестящее тело. Она проворно выползала на песчаную отмель и также неожиданно исчезала, когда резкий звук тревожил тишину над озером. Не стоило искать с ней встречи, это помнил каждый. Всякого, кто осмеливался приблизиться к песчанной косе колдунья заманивала плаксивым голоском и больше живым его никто не видел. Но был памятен случай, когда русалка сжалилась над девочкой.
Была девочка замечательно певучей. Её голос, на всякий лад дразнил напевом вечерних жаворонков и ночных соловьев. Когда она ухала по совьи, собаки поджимая хвосты прятались под сеновал. Ей не стоило труда растревожить стадо коров мычаньем
отставшего теленка, от чего пастухи ещё долго кричали над вечерним селом. Мамашка свинья, начинала неистово метаться в хлеву, услыхав истошный визг застрявшего в штакетнике поросенка, а переполошенные куры уносились стремглав, различив боевой клич ястреба.
Ей нравился окружающий мир, она любила животных, птиц, людей, всё давалось ей легко и однажды, она сказала, что выманит колдунью с песчаной косы на берег, где можно накинуть на неё крепкий рыбацкий невод.
Много вечеров они прятались в рогозе впустую. Началась уборка зерна, шум косилок отпугивал колдунью и вот однажды, в теплую июльскую ночь, донесся тонкий голосок, а в бледном свете молодого месяца показалось её длинное змееподобное тело, медленно вползавшее на белую косу.
Девочка тот час ответила ей тонким припевом, грустным, одиноким, далеко тянувшимся степными долинами вдоль днепровских порогов.
Русалка смолкла и неподвижно лежала, греясь под луной, а девочка снова запела. Была в её голосе тоска о прошедших днях, где была она рядом с матерью, молодой, веселой, ещё совсем здоровой, полной надежд и жизни. Пела она откровенно, не таясь своих чувств, а на её щеках в белом свете молодого мясяца блестели слезы. Молчала колдунья. Не отвечала. Только всхлипывала временами и вздыхала. А девочка смело пробиралась сквозь густой рогоз и непрестанно пела. Колдунья обвилась кругом неё своим гибким хвостом и увлекала за собой в воду. Девочка не кричала, не звала на помощь. Они тихо исчезли под водой.
Утром, все говорили, что девочка никогда больше не сможет петь. Колдунья пощадила девочку, но украла её голос.
Когда грузились в телеги, он больше не вспоминал о ней. Кругом были незнакомые люди, такие же как и он, чьи судьбы срывались в неизвестность. Озабоченные, встревоженные лица, чемоданы, сундуки, корзины, плачущие дети и бесконечная тоска. Он успел рассмотреть с телеги свои яровые всходы. Весна выдалась дружной, зима снежной и нежно зеленые всходы ячменя тонким, искусным покрывалом легли на днепровские кручи. «Вспивай робыты вчасно, як слид, не поспишай» - говорил ему отец и он придерживал коня, когда тяжелая деревянная борона с крепкими кованными зубами начинала прыгать по пашне – «Пррр», - говорил он коню. – «Людына бере вид бога и повертае богу тяжкою працею» - вспоминал он отцовские слова и думал, что в них заключёна какая-то глубокая не разгаданная им тайна. С детства он твердо усвоил - за всё в этой жизни следует расплачиваться. Колхозу отошел плуг, косилка, борона, конь и коровы. Всё, за что веками платилось богу тяжелым трудом, отобрали люди, словно остался ещё какой-то неоплаченный счет. И он мучительно сжимал голову руками, стремясь осознать, за что, за какой грех его покарали небеса.
Уныло скрипели телеги, серыми тенями молча, сидели на них люди. Озабоченно волнуясь, фыркали кони, предчувствуя долгий путь. Когда засветила луна, на песчаную днепровскую отмель выползла из воды русалка. Он услышал её тоненький, насмешливый, прощальный голосок и опять вспомнил маленькую, красивую девочку. Он подумал, что тогда, давно, должен был остановить её. Броситься вслед за девочкой и вырвать из цепких объятий русалки. Вцепиться в её платьице и держать всеми силами, не отпускать, до изнеможения, до самой смерти.
В своё родное село на берег Днепра он больше никогда не вернулся. Глинистые кручи осиротели, заросли кураём, амброзией и колючей маслиной. Умные колхозные агрономы говорили, что талые воды и паводки смыли плодородный слой в Днепр и на кручах никогда ничего не будет расти. И люди верили образованным агрономам и навсегда позабыли, как каждой весной днепровские кручи сочно зеленели богатым покрывалом ярого ячменя.
.