"Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!!" – тягуче дышал невидимый, но плотный, осязаемый) ветер.
"Шайтан жел" , словно безумный горнолыжник, в свистящем порыве срывался с заснеженных вершин Алатау и нёсся по скользким ледникам, срезая колючую ледяную крошку. Ветер подбрасывал к небу бешено крутящую снежную спираль, подвешивая её, словно хрустальную люстру, и любуясь в лучах солнца радужными переливами холодных осколков. Или, закружившись на месте, он внезапно срывал снежную люстру с небесного потолка и бросал её, прислушиваясь, как звонким бисером льдинки рассыпаются по заснеженному полотну. Это ветер вспоминал, что ему нужно спешить вниз, в чудесную долину.
Там он долго петлял по извилистому руслу запутавшейся в каменных лабиринтах реки.
"Чу тебя, озорник, чу! – шутливо ворчала-журчала на ветер быстрая река. – Отстань! Сама заплутала!"
Надышавшись свежестью хрустальных вод, ветер летел дальше по-над маковыми полями. Он залетал, словно опьяневший от ароматов шмель, в каждое соцветие и принюхивался, принюхивался в наслаждении.
"Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!!" – слышалось в шелесте алых лепестков, трепетавших на ветру, словно девичьи реснички.
Утреннее солнце зажигало в долине миллион алых лампочек, подсвечивая косыми лучами дрожащие на ветру маки. В игривом настроении ветер озорно срывал их нежные лепестки, устилая долину алыми лоскутками. Какая красота! Праздник же, праздник! Ветер метался от цветка к цветку в поиске созревшей коробочки и, найдя, долго шуршал её погремушкой, наслаждаясь весёлым ритмом и лёгким настроением.
"Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!!" – чудилось в пересыпе маковых зёрен.
Пошуршав маракасами маковых коробочек и поймав новый праздничный ритм, ветер срывался и летел дальше, в бескрайние поля, покрытые высоким, выше человеческого роста, зелёным кустарником. Там ветер внезапно успокаивался и окончательно затихал. Но казалось, что это ему и было нужно, и именно за этим он так спешил сюда, навсегда покинув место своего рождения – горные вершины, проткнувшие небо своими пиками и от радости искрившие на солнце ледниками холодной вечности.
"Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!!" – ветер не спешил выбираться из диких зарослей.
А они и сами не хотели отпускать залетевшего к ним далёкого гостя в таком отличном настроении. Гость явно желал продолжения праздника, и бурые маслянистые соцветия подставляли ветру свои стройные стрелки, чтобы он наполнил воздух дурманящим ароматом счастья.
– Понюхай – это вкуснее, чем маки! – заговаривал с гостем коварный кустарник.
– Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!! – радостно, найдя наконец собеседника, отвечал ветер, вдыхая запахи долины.
– Не спе…ш-ш-ш-и-и-и! На…с-с-с…слаждайся ми-и-и-гом! Ды…ш-ш-ш-и-и-и глубже, полной грудью! – качались в такт легкомысленному ветерку зелёные вершинки.
А ветер никуда и не спешил – он нашёл то, что искал. Он был рад своему новому зелёному другу, который от всей души делился с ним радостью. Мягкие, изрезанные зигзагами листья тянулись к жаркому солнцу, растопырив свои пятерни.
"Чуешь? – Чую! Чуешь? – Чу-у-у-ю!!! Чуешь? – Чу-у-у-у-у-ю!!!" – то ли говорил, то ли заговаривался ветер.
Блуждая среди кустов, ветер постепенно тяжелел от висевшей в воздухе коричневатой пыльцы, которая буквально прилипала к нему, превращая его в тягучий пластилин. Время замедлялось, тянулось и, казалось, вот-вот совсем остановится. Ветер успокаивался, превращаясь в медленные разорванные завихрения, кружащие вокруг стройных стволов в каком-то странном, колдовском шайтан-танце. Он не мог оторваться от ласкавших его пальцев-листьев и сладкой карамели сока их соцветий, возвращаясь к ним вновь и вновь.
"Чуешь? – Чую! Чуешь? – Чу-у-у-ю!!! Чуешь? – Чу-у-у-у-у-ю!!!"– не мог надышаться счастьем ветерок.
Но, заблудившись, это был уже не он. Эйфория накрыла его всей своей тяжестью налипшей карамельной пыльцы. Пластилиновый ветер замер, превратившись в дурман-туман, неподвижно повисший над ядовито-зелёной долиной и слившись с ней в единую ускользающую суть. Колдунья-долина остановила и ветер, и время, и…жизнь.
"Чуешь? Чу-у-у-ешь? Чу-у-у-у-у-ешь?!!" – коварно нашёптывала долина.
Ей никто не отвечал. Уставшее сознание вторило самому себе загулявшим в бессознательном протяжным пластилиновым эхом. Настучавшись в беззаботные маковые маракасы, надышавшись ароматами казахстанских степей, набегавшись и накрутившись в них, ветер пал без сил. Какая-то пластилиновая патока медленно и неохотно вытекала из зарослей высокой травы, превращаясь в безмятежные воды озера, лежавшего в конце долины холодным зеркалом омертвевшего малахита.
"Чуешь? Чу-у-у-ешь? Чу-у-у-у-у-ешь?!!" – кто-то невидимый пытался разбудить заснувший ветер.
Тишина. Лишь на ртутной поверхности озера отражалась нечёткая, убегающая в даль и замирающая в конечной точке осциллограмма белых горных вершин. Пронзительно голубое небо вдыхало в себя кучерявые облака, которые, казалось, поднимались именно из этой долины – долины, в которой пьянело и останавливалось время – пластилиновое время, и исчезали в небесах.
"Чуешь? Чу-у-у-ешь? Чу-у-у-у-у-ешь?!!" – чья-то тень, словно прозрачное привидение, бросала невидимый камень в воду, пытаясь разогнать пластилиновые волны.
Озеро на мгновение размыкало поверхность и проглатывало непрошенного гостя, лишь незаметно качнув мутноватым зеркалом. Пластилиновый ветер, влетев в пластилиновое время, пытался его растянуть и тянуть, тянуть, тянуть, чтобы, в конце концов, неосторожно и бездумно разорвать…то ли время, то ли сознание.
"Чуешь? Чу-у-у-ешь? Чу-у-у-у-у-ешь?!!"
Чей-то умиротворённый силуэт дрожащим в воздухе миражом без конца встречал и провожал, медленно раскачиваясь, пластилиновое солнце. Его оранжевый диск не желал отрываться от вершин на востоке и тянулся липкой, непрерывающейся и яркой, словно хвост кометы, полосой к западным вершинам. Вдруг… вспышка в уснувшем сознании, и пластилиновый хвост разрывался, и через вечно тянущееся пластилиновое мгновение восточное солнце беззвучно схлопывалось с западным солнцем в один пластилиновый шарик, чтобы через ещё одно непреходящее мгновение оторваться вновь и начать новый пластилиновый день.
Неизвестный силуэт, весь облепленный пластилином, качался и качался в такт тянущемуся с востока на запад пластилиновому времени, не замечая его и, вообще, ничего вокруг и не желая перемен.
"Чую! Чу-у-у-ю!!! Чу-у-у-у-у-ю!!!" – протяжно, практически без сил, на издыхании постанывал пластилиновый ветер.
Он не верил, что проносившиеся в его пластилиновом сознании видения были реальными воспоминаниями о нём самом. И о бесстрашном горнолыжнике, не раз стоявшем на вершине и способном сорваться вниз, чтобы вновь на неё взобраться, и о весёлом беззаботном музыканте, ловившем в шуршащем стуке маракасов неясный, ускользающий ритм жизни и готовом поделиться её радостью со всеми окружающими, и…
Чтобы поверить, что это был когда-то он, ему оставалось всего-то разорвать пластилиновое время и вырваться из пластилинового кокона, окутавшего сознание вечной эйфорией призрачного счастья.
– Чуешь? Чу-у-у-ешь? Чу-у-у-у-у-ешь?!!
В лучах заходящего солнца тлели угольки алых маков. Наступающий вечер накрывал их пеплом серых сумерек.
– Не-е-е-т… С-с-с-сил нет…
– Хорошо-о-о-о!!! – долина нежно разминала и размягчала, безжалостно превращая чью-то волю в пластилин.
Спящее сознание едва заметно мерцало затухающим пульсом. В небе зажигались никому не нужные звёзды.
********
Москва, апрель-май 2018 года
По мотивам Чуйской долины