Я познакомил Марту со своими друзьями. (Это и была наша последняя встреча).
Снова рюмочная. Пахнет пшеничным за сто пятьдесят и бутербродом со шпротами за семьдесят пять. Круглый столик в углу у самых дверей. Рядышком, плечом в плечо вьется Марта. Вокруг свора моих петербургских знакомых. Напротив сидит Леня Бархотцев. Пожалуй, единственный человек, с которым мне занятно в этом городе. Он пристально рассматривает нашу пару. И взвешивает каждое совместное движение. Леня качает головой, щурится и иногда прицокивает. Стараюсь не замечать его дотошного, вызывающего взгляда. Просто тянусь к пиву. Вообще, при любой неловкости я просто тянусь к пиву.
Марта находит тему для разговора с дамами моих товарищей. От этого становится проще всем. Потому что первые полчаса разговор совершенно не вязался. Короткие замечания, длинные паузы. Марта настырно оглядывает каждого и пытается понять, в чем дело. Все вдумчиво тупятся в свои бокалы. А теперь, когда она нашла разговор с барышнями, всем стало легче.
На столе появляются настойки. Звон стекла. Горечь. Лица, сужающиеся в точки. Глубинные выдохи. Хмель. Усталый юмор. Точка баланса найдена. Теперь остается балансировать до конца вечера в этом состоянии. Теперь все хорошо, так мне тогда показалось.
В этот момент в «рюмку» аккуратно зашел мужичок в рваном пуховике. Волосы жирные. Нос в огромных раскрытых порах. Походка как у обосранного старика (дряблая и мелкими амплитудами). Из дыр пуховика торчит синтепон, а на локте огромная черная клякса. Он очень стыдливо и осторожно прошел мимо нас к стойке. И остановился. Мужичок был решительно трезв, но в глазах был проблеск той самой надежды, которую можно встретить у голодных собак, вьющихся за пакетом прохожего. Он терпеливо подождал бармена. Аккуратно прогнувшись через стойку, пролепетал почти на ухо что-то бармену. Бармен нахмурился, несколько секунд постоял в замешательстве, а потом нагнулся под стойку, и музыка затихла. Вокруг плотно осел равномерный шум толпы и звон бокалов.
Мужичок благодарно поклонился и поспешил к фортепиано. Он недолго покопошился со своим рваным пуховиком. Повесив его на стул, он прикрыл глаза и с размаха, сильно ударил по клавишам. Громко, чувственно, больно. Все в зале повернулись и замерли. Вокруг стало тихо. И сразу за аккордом полился знакомый мотив. Теплые живые волны пронеслись по всей «рюмке». Я завороженно наблюдал, как ловко бегали его грязные одеревенелые пальцы. Еще мгновение и он запел… Томный, бархатный, отлаженный баритон сильной вибрацией затянул : «Утомле-е-е-е-нное со-о-о-о-лнце…». Марта крепко прижалась к моей груди. Все зачарованно сфокусировались на этой грязной фигурке с жирными волосами. И словно помехи весь бар начал немного покачиваться. Вскоре, как-то само собой у фортепиано образовался полукруг шатающихся пьяных слушателей. После песни все громко аплодировали и свистели. Мужичок попросил рюмку водки. И через минуту на крышке фортепиано стояло четыре рюмки. Он снял дольку яблока и быстро опрокинул ее. Следом решительно пошла «Там за туманами». К концу песни объявились первые бэк-вокалисты. А после нее со всех сторон уже кричали: «Мурку!», «Видели ночь!», «Кукушку давай!». Мужичок опрокинул рюмку, зажмурился и пролепетал:
- Говорите аккорды. Я все сыграю.
И пока все замешкались, мужичок начал: «А я иду, шагаю по Москве»,- и бодро застучал по клавишам. Я качал ногами, постукивал ладонью по бедру и точно помню, как подумал, что именно сейчас я в том самом месте, в то самое время. Батарея сильно обжигала мне икры, а я воинственно вжимал в нее ноги еще сильнее. Звук врезался в кожу и волнами расходился по всему телу. На душе было тревожно и от этого самого спокойно. У всей толпы было одно и то же настроение. Оно множилось в геометрической прогрессии и давило на стены.
После каждой песни были громкие овации и приготовленная рюмка на крышке фортепиано. К песне шестой часть толпы вернулась на свои места и продолжила выпивать и говорить под аккомпанемент. А мужичок в свою очередь негромким голосом объявил перекур и, пошатываясь, натянул пуховик. Я вышел следом за ним.
- Вы прекрасно поете. Давно не слышал ничего подобного.
- Спасибо большое. Не будет сигаретки?
- Да, конечно. – Я достал из пачки сразу охапку сигарет и протянул ему.
- Спасибо, мне только одну.
- Вы раньше где-то выступали?
- Раньше я был преподавателем по вокалу. В лицее на Ваське.
Представился он мне каким-то странным именем. И сказал, что на каком-то языке это означает море. Еще узнал, что совсем недавно он вышел из тюрьмы. Мне стало неловко, и некоторое время мы просто молчали. С последней затяжкой я как-то неумело и стыдливо протянул ему пару сотен. Бери, мол, пригодиться.
- Лучше рюмочку после песни,- добродушно ответил он, и мы вернулись в зал.
С момента возвращения я заметил, что щеки Марты стали розоватыми, а глаза явственно окосели. Мы позволяли друг другу напиваться. Это было действие из разряда утверждения, что мы порознь. Что никто никому ничего не должен. И никто никому ни отец, ни мать, ни супруг и тем более ни судья. Она стала говорить намного громче. И даже заигрывать с Леней, который в свою очередь пересел на мое место. Он весело принимал ее нападки и с вызовом поглядывал в мою сторону. Я не знал, как я должен реагировать на эту ситуацию. Я потянулся за пивом.
Я старался находить какие-нибудь интимные вопросы, чтобы завлечь внимание Марты, как отвлекают ребенка от плача погремушкой. Но она быстро отвечала и вновь врезалась в разговор. Теперь Марта откровенно громко кричала, заливаясь в смехе и перебивая всех. А Леня подзадоривал ее притворными, лестными комплиментами. Она всхлипывала и в порыве грубейшего флирта обнимала его. Все остальные просто смотрели на этот глупый спектакль. Мой стыд разлетелся по всему кварталу от канала Грибоедова и до Садовой.
А Море в это время (уже весьма захмелевший) завывал какой-то душевный романс про зека, который писал письмо любимой. К середине романса Море зажмурился, и по складкам морщин спустилась волнистая слеза. В проигрыше он тихо всхлипывал. А Марта в свою очередь громко что-то глаголила о своих будущих показах и выставках. И эти резонирующие волны: всхлипывающий Море, перекрикивающая его Марта и довольная ухмылка Лени - с разных сторон больно протирали все мое существо. Я потянулся к пиву. Ничего не произошло. Я встал и вышел.
За мной поспешил Леня. Первые несколько затяжек просто молчим. Он все также дотошно смотрит на меня. А я себе под ноги, будто рассматриваю какую-то этикетку. И даже немного подбиваю ее ногой.
- Где ты ее нашел?
- Она, правда, хорошая, Лень. Я не знаю, что сегодня с ней. Да и ты конечно тоже…- выпалил я, будто этот ответ был заряжен во мне.
- Я не это спросил.
Я поднял голову:
- Мы познакомились в баре.
- Любишь?
- Нет.
- Нравится?
- Не знаю. Хотя да. Да, нравится…
Я настырно смотрел ему в глаза. Леня, в свою очередь, затянулся и посмотрел на меня оценивающим взглядом старшего брата:
- Она тебе не подходит.
- А тебе она подходит?
- Дурачок ты, Рубцов. Не подходит она тебе.
- Это почему?
- Глаза у нее хитрые.
- Ты слишком скор в своих наблюдениях, Леня. Я тебе, верно, говорю, это только сегодня. Не знаю, от чего она себя так ведет.
-Ты совершенно не видишь людей. Не понимаю, как такие, как ты, выживают в больших городах.
- А вот нормально и выживают, Леня. Своими силами, между прочим.
Он усмехнулся, на выдохе тихо проговорил «Эх, белорусик», похлопал меня по плечу и кинул окурок в урну. Я следом за ним.
- Обнимемся?- спросил он, растопырив руки. Это была странная привычка Лени, подводить так черту разговора, закрепляя ее объятием. Будто мы пришли к чему-то общему. Мне было гадко, но мы обнялись.
Леня вошел снова в «рюмку», а я подкурил вторую. Наблюдал через витрину за рукоплещущей фигуркой Марты, сидящей на подоконнике. За уже весьма пьяным Море, поднимающим очередную стопку и потерянно осматривающим зал. За барменом, который устало смотрит перед собой, пока пиво тонкой струйкой наполняет бокал.
Суть этого момента в том, что как раз на середине второй сигареты я встретил Леночку. Леночку номер двадцать один по дневнику. Я давал хаотичные номера девушкам, чтобы только я мог понимать о ком идет речь в дневнике (у Марты был номер семнадцать). С Леночкой я познакомился сразу после переезда в Петербург. Энергичная, глупенькая камелия. Мы с ней провели несколько теплых вечеров да и ночей. Но позже как-то само собой все забылось. Мы обнялись, стали расспрашивать друг друга о неважном. И как-то совсем нечаянно я заметил боковым зрением Марту. Она нагло и упорно смотрела на нас сквозь витрину безумными ревностными глазами. Я намеренно продолжал диалог. Но думал лишь о том, что Марта превышает все границы (позже оказалось, что к тому моменту она превысила еще не все). «И откуда взялся-то взгляд этот?». Теперь я уже всё понимаю, и тогда, наверное, понимал. Но намеренно из трусости обманывал сам себя, чтобы быть в своей голове благодетельным. Я осуждал ее поведение, не проговаривая себе, что это я сам привел ее к нему. Я насильно связал ее мнимой свободой, заставил поверить себе, а после помог ей раскачаться. Все сильнее и сильнее - пока все веревки не лопнули. И выставил все это в свете, мол, не нужно было привязываться. Для чего это мне надо было? Для получения тех самых нежных любящих женских чувств, которые так необходимы мужчине. И в то же время, убирая с себя полную ответственность при любом исходе. А ведь я прекрасно понимал, что все это дерьмово кончится. И что мне придется в любой момент исчезнуть. Вот только бессознательное очень красиво заставляло верить меня в другие исходы. Ведь при таких правилах, ты всегда в выигрыше. Даже перед самим собой. И, предупреждая ее о своих намерениях «перед», я верил, что становлюсь к ней честнее. Ведь если я сам собою обманут, то из моих уст всё звучит, как правда.
Когда мы с Леночкой попрощались, Марты в окне уже не было. Это от части меня успокоило. Я вернулся в «рюмку».
Марта стояла возле стойки и нарочито громко, слишком громко, ненатурально смеялась с группой иностранцев. Я подсел к своим ребятам. Все уже очень лениво и сонно покрякивали о том, что нужно расходиться. Леня посмотрел на Марту, перевел взгляд на меня, улыбнулся и подмигнул. Я пытался не замечать ни довольного взгляда Лени, ни ее действий, направленных на привлечение моего внимания. Помню, лишь заметил, как она резким замахом опрокинула еще две рюмки настойки вместе с иностранцами (что даже по формуле рюмочной являлось критической дозой). Ощущал ее косой дикий взгляд. И всю ненатуральность ее радости. Марта оценивала мою реакцию на каждый свой всхлип. А иностранцы как голодные коршуны все ближе облепляли ее. Как же мы глупы. Для чего люди так созданы, чтобы делать глупость, понимать ее суть, и все равно делать ее чрез естество?
Я просто сидел. И слушал Море, который уже к чертям мазал мимо нот. Голова его шаталась волнами. Мне было немного брезгливо и противно, но я умело отыгрывал спокойствие, которое все сильнее злило Марту по мере опьянения. Ведь нашедши это состояние, я чувствовал в себе добродетель и силу, что могу не поддаваться глупому чувству. И это меня держало на плаву. Точно также как в тот день, когда Марта сказала, что переспала с моим коллегой. Я потянулся за пивом – бокал оказался пустым.
Встал к стойке, чтобы взять очередное пиво. Тем самым приблизившись к пожирающей Марту группе иностранцев. Дожидаясь неторопливого бармена, я холодно и безразлично осмотрел каждого. После встретился взглядом с хохочущей Мартой. Она вмиг стала серьезной, глаза ее плавали, но старались сосредоточиться на мне. Я устало улыбнулся, поддернул добродушно ей бровями: «Веселись, крошка! Веселись, милая!». И заказал пшеничного.
Пока наливалось пиво, я вновь прошелся взглядом по каждому иностранцу и вернулся за стол.
Я смотрел на Марту и думал: «а как собственно я должен поступить по своим же правилам?.. Какие, к черту, правила? Что за ересь! Что за глупость!». Я совершенно точно понял, что необходимо решить все именно сейчас. Необходимо сказать нечто важное и резкое. Это тот самый момент, когда «пора». Просто не думая, что за этим последует. Словно приоткрылось на миг двери. И следующая станция конечная. Или сейчас, или никогда.
Ребята начали по одному расходиться. А я решил допить последний бокал, собраться с бретерским духом и выстрелить.
Последним уезжал Леня. Он растопырил руки и прошептал на ухо:
- Будь осторожней,- с такой неприятной ухмылкой, что все во мне похолодело. А после он подошел к Марте что-то шепнул ей на ухо и вышел из рюмочной. Я остался один за столом. И сразу потянулся за пивом.