Глава 14.
«…Был мой мир безутешен.
Я ломал его стены, истребляя надежды…»
--группа «Агата Кристи»
Лежа на койке в комнате, Летов опять согнулся как лист бумаги. За окном торжествовал холод, а внутри Летова пылал какой-то жуткий мир, выбрасывая наружу дым в виде холодного пота и бросая пылающие обломки на землю в виде нестерпимых конвульсий.
Опять мысли о том, что от убийства станет легче. Опять борьба с самим собой. Идет уже четвертая сотня грамм водки, которую он выпил за это время, но легче не становилось. Усиливалось лишь помутнение рассудка, но это не спасало - Летову было невыносимо плохо, его колотило от ужаса и боли, боль, боль и еще раз боль окутывала его, отравляла нутро и изорванную марлю души. И не было от нее спасения.
«Есть! Оно есть, ты просто отказываешься им воспользоваться!» - кричал воспаленный разум, призывая убить.
Летов отвечал лишь очередным глотком водки.
Появилось это ужасающее чувство, чувство которое Летов ненавидел и, как и любой человек, который еще сохранял какие-то черты разума, пытался с ним бороться; чувство облегчения от убийства появилось аж в 42-м году. Потом оно появлялось еще пару раз во время войны, но, особенно в 45-м, когда он видел много трупов погибших гражданских – мертвые солдаты Летову были настолько привычны, что его воспаленный мозг воспринимал их как обычную рутину.
В лагере оно как-то поутихло, но совет Старика Летов запомнил навсегда. Однако уже в конце 48-го года у Летова случился первый приступ галлюцинаций: это было страшно. Он лежал на своей верхней койке в холодном поту, трясся, не издавая ни звука, а стекляные помутненные глаза таращались в гнилой потолок лагерного барака. Он видел, как убитые им австрийцы неслись за ним по какому-то пылающему полю и пытались убить разного рода предметами быта: от ножа до топора. Летов убегал от них, а потом запинался, падал и получал кучу ударов металла по спине и затылку. И вот в этой галлюцинации Летов, после очередного удара топором, вскочил, набросился на отца семейства, повалил его на землю и разодрал ему глотку зубами, обливая себя кровью. И Летову запомнилось это странное чувство облегчения во время приступа первых галлюцинаций – весь следующий день он с трудом двигал пилой, не имея никаких сил и постоянно борол в себе осознание того, что убийство способно сделать ему легче. Но эта мысль приходила к нему все чаще – раз в месяц, в две недели, раз в неделю, в некоторые периоды даже каждый день. И все труднее было бороться с ней, но там, на зоне, был способ – изматывать себя до предела, специально пилить в неудобной позе, чтобы жутко болела поясница и руки, чтобы не было сил даже идти до лагеря. Уголовники смеялись над ним, мол, на кой черт так выматываться, но Летов знал – это единственный способ спасти окружающих.
На свободе же помогала водка, но ее чудодейственное спасение ослабевало с каждым мигом.
…Всем стало ясно, что пора предпринимать кардинальные меры. Летов предложил заняться самым вероятным способом поимки убийцы: обходу жителей северного сектора, а Горенштейн за пять минут отметил на карте границы сектора, по которым и нужно было работать. Было решено весь оперативный состав задействовать на проверку прописанных на нужных улицах, а всех постовых и прибывших на помощь солдат бросить на обход жильцов нужного сектора с целью поиска убийцы и предъявления его фоторобота. Нужно было размножить рисунок убийцы, раздать его солдатам и патрульным, а в единственный выходной день - воскресенье пустить по всем домам. На случай задержания нужно было всегда иметь при себе оружие и веревку для связывания рук. Короче говоря, необходимо было мобилизовать всех, кого только можно: от центральной фотолаборатории МГБ до воинских частей.
Однако на этот раз в дело вмешался случай. И случай довольно удачный.
Приехав в отделение, Летов неожиданно для себя выяснил, что протокол осмотра места происшествия находится у Скрябина на руках, а тот в воскресенье отдыхает. Ну, делать было нечего: Летов оставил Горенштейна и поплелся к Скрябину. Жил он почти в центре района: близ толкучки, в минуте ходьбы. Он часто хвалил судьбу за такое расположение своего дома: больной матери было недалеко идти за продуктами и на толкучку, и продмаг рядом. Вышла, прошла пару метров, купила картошки, и к часам восьми вечера, когда любимый сын придет из отделения, уже и ужин готов. Домик их был небольшой, сложенный из досок, но, опять же, разделенный стеной на две отдельных квартирки. Мать Скрябина обожала молодого ефрейтора и даже несмотря на сильный ревматизм, обхаживала со всех сторон, ведь это был единственный оставшийся в живых ее сын: оба брата Скрябина погибли в 41-ом - один в танке сгорел, а второй в плену сгинул. Мать до самого 46-го года верила, что второй ее сын жив, в плену выжил… но из плена он так и не вернулся, а, следственно, либо в Германии остался, либо умер. Однако, как однажды сказала сама мать, пусть уж он лучше умрет, чем на «немчуру пойдет служить и Родину променяет».
В итоге Летов добрался до дома Скрябина, дверь в который была либо новенькая, либо очень хорошо сохранившаяся. Открыл ее сам Скрябин: при виде Летова он сразу вытянулся, провел его в дом и быстро напялил поверх блескающей чистотой нательной рубахи китель.
Мама его сидела за столом и вязала, пока не бросила пряжу, увидев гостя, и не налила «токмо-токмо всогревшегося чаечку» из старого чайника, заставив Летова сесть его попить. Сам следак не хотел, но, увидев просящую физиономию молодого Скрябина, таки скинул свое пальто и уселся за стол.
-Эх, вот может хоть вы поймете уж меня – начала свою заунывную песню мать Скрябина по имени Матрена Матвеешна – вот сынок мой молодой весь, ересь всякую почитывает, и мне голову забивает. Пошел бы он лучше в инженера, в село может, чем в милицию эту. Я вот понимаю вы, статный такой человечище, как вот советники в имперскые времена, а он то что, деревенскый, как и я. Хорошо хоть в войну не повоевал, а то и его бы схоронила. А то и не наншла бы вовсе.
-Ну, Матрена Матвеешна, не всем же в село. Врагов народа тоже надо ловить.
-Надобно сынок, надобно. Я все понимаю: другие времена, другие песни. Но не принимает мое сердце то, что сынок мой постоянно под опасностью… не на фронте, так тут пристрелят.
-Да не пристрелят. Он скорее на заводе помрет, чем тут.
-А от чего вы так думаете?
-Сам почти 20 лет в милиции. И жив, как видите – на лице Летов проступила прискорбная ухмылка, порожденная мыслью о том, что живым назвать его трудновато.
Не понятно сколько бы продолжалась эта беседа, если бы в комнату не ворвалась соседка Скрябина и не позвала его к телефону. Ни сказав ни слова, он прокричал: «Товарищ Летов, он на толкучке, надо бежать!», после чего оба следака, не попрощавшись с ошалевшей бабушкой, рванули на улицу, надевая на себя верхнюю одежду.
Звонили из отделения, куда только-только набрали «Братья Олежкины», являющиеся лейтенантами МГБ Броскиным и Ющенко. На шестой день наблюдения за Долгановой, примерно в 12:30, они ужаснулись и обрадовались одновременно: к бабушке пришел мужчина с полной авоськой книг, который точно подходил под описание.
«Здрасьте, я вам книги продать снова. Давайте по той же цене» - сквозь какой-то туман пробормотал загадочный мужчина в черной «Москвичке» с бурыми пятнами.
Долганова вся аж затряслась от ужаса. Ее красное от мороза лицо испускало страх, глаза расширилсь, но она держалась из последних сил, пытаясь этот страх скрыть. Протянув мужчине скомканные купюры, она взяла авоську и аккуратно бросила ее рядом со своим ящиком. Павлюшин же положил банкноты в карман, и не попрощавшись пошел прочь. Он сразу почуял что-то неладное: уж слишком сильно испугалась эта бабка, значит, либо на него уже вышли, либо она поняла, что эти капли на пальто от крови.
Броскин моментально набрал номер отделения и сказал одну фразу: «Я с толкучки, объект объявился, приезжайте, начинаю преследование».
…Вокруг ничего не было: Летов бежал, балансируя руками и чувствуя своей грудью ледяной ветер и редкие, словно пробуждения рассудка, снежинки. Люди с удивлением и ужасом смотрели на несущегося по снегу милиционера и бегущего за ним мужика в черном пальто.
Меньше чем через минуту они выбежали к толкучке, рванув мимо орущих и «пиарящих» свой товар продавцов. Люди, которых толкали бегущие, уж хотели начать материться, но, видя человека в милицейской шинели, сразу останавливали себя.
Тем временем оба агента шли по пятам за Павлюшиным. Он уже на толкучке почуял что-то неладное: Долганова уж слишком сильно его испугалась, а теперь за ним и вовсе шли двое мужчин, разрезая тонкий поток людей, идущих в свой единственный выходной на главное место торговли в Первомайке.
Вот Павлюшин свернул с улицы бараков на улицу, которая полностью состояла из новехоньких каменных домов, выстроенных уже после войны. Деревянные двери подъездов, выкрашенные в бордовый свет, смотрелись на фоне желтоватых стен и белого снега очень выделяющееся, в снегу на дороге уже были проезжены колеи от машин, а солнце пыталось согреть этот и без того светлый уголок рабочего района сквозь серую призму, но его лучи оказывались бессильны пред прочным слоем серости и пред силой поздней осени.
Павлюшин быстро открыл дверь подъезда, встав между входной и внутренней дверью. В его руке уже блеснул топор, которым он был готов зарубить преследовавших.
Агенты же вышли за угол дома тогда, когда Павлюшин был уже внутри – просто не успели заметить в каком именно подъезде скрылся убийца. Взведя курки пистолетов, Броскин зашел в первый подъезд, а Ющенко во второй.
Пистолет на вытянутой руке был первым, что увидел Павлюшин. Броскин оглянулся и никого не увидел: убийца спрятался за дверью. Тогда агент пошел дальше и, перешагнув порог внутренней двери, уже почти наступил на грязные плитки лестничкой клетки, но в этот момент получил удар топором по затылку. Молодой агент был очень испуган и просто не успел мобилизоваться для полной осторожности, допустив смертельную оплошность: не заглянул за дверь.
Павлюшин положил в карман пальто запасную обойму, топор во внутренний карман пальто, а сам схватил пистолет и рванул к первой двери.
… Запыхавшийся Летов, согнувшися в какую-то букву «Г» дабы хоть как-то отдышаться, спросил у Долгановой куда направился убийца и рванул по Физкультурной улице к каменным трехэтажкам. К его удаче, как раз в тот момент, когда Скрябин перебегал дорогу около первого дома, из подъезда вышел Ющенко. Летов со Скрябиным рванули к нему, взвели курки пистолетов, и друг за другом ворвались в соседний подъезд. Первым, что они увидели был труп Броскина, а следом полыхнула вспышка во мраке подъезда, и пуля влетела в деревянную дверь рядом с плечом Скрябина.
Павлюшин пальнул в сторону милиции, выломал дверь и ворвался в ближайшую квартиру. Повалив на пол ветхий шифоньер, стоявший у двери, он пустил пулю в испуганную женщину, которая только вскочила с кровати, а затем выпрыгнул в окно первого этажа, выломав своим телом стекло.
На этот раз он оказался позади дома, где уже были ветхие частные домики. Перемахнув через забор, он забежал за небольшую избенку, пугаясь каждому выстрелу, и рванул по узенькой улице мимо бараков в сторону железной дороги.
Все трое агентов понеслись за ним. Ющенко был как и всегда спокоен: два года работы в СМЕРШ сделали его железной машиной, готовой почти ко всему и не боящейся никого. Следом за ним бежал Скрябин: его молодое лицо было переполнено ужасом, ноги чуть-чуть сгибались, а слетающие с плеча кусочки дерева только напоминали о недавней близости смерти. А самым последним по снегу плелся Летов: лицо его было, как и обычно, стеклянным, вид потерянным, а руки двигались в такт заплетающимся ногам – прежняя способность быстро бегать уже иссякла практически полностью. Сейчас он всеми силами держался: если б не погоня и его частичное умение подавлять близящиеся припадки в важный момент, он бы уже валялся в судорогах, ведь выстрелы и очередной труп ох как будоражили тот отдел мозга, который ответственнен за генерацию воспоминаний, а, значит, и припадков.
Вскоре Павлюшин уже поднимался по железной лестнице к рельсам на насыпи. Ющенко пустил в его сторону пару пуль, но юркий маньяк прокатился лежа по шпалам, а потом рванул по ним вперед.
«Парни, идите наверх, я пойду по низу, если он будет спускаться!» - прокричал Летов, и, прибавив скорости, рванул по заснеженной дороге близ кустов и крутой насыпи.
Ющенко со Скрябиным рванули наверх. Убийца же их заметил, упал на живот и стал без остановки палить по несчастной лестнице. Пули разрезали воздух, прорывали тонкий щит страха двух милиционеров, изредка врезались в прутья, рикошетя от них, разбрызгивая вокруг искры и издавая жуткий звук.
Вскоре Ющенко выплюнул изо рта кровь и упал на Скрябина, повалив его на ступени. Под градом пуль они покатились вниз, оставляя за собой кровавый след, а Скрябин еще и не переставал кричать.
Как только эта «куча» скатилась вниз, испуганный и уже мало что понимающий Скрябин скинул с себя убитого Ющенко и рванул наверх. Летов уже думал пойти на помощь, но, увидев, что Скрябин выжил, побежал понизу.
Молодой ефрейтор вскочил на деревянные шпалы, упал на колено и начал пускать пули в сторону бегущего Павлюшина. Сейчас ефрейтор мобилизовал все свои умения: он откинул в сторону страх и делал все на максимальной высоте.
Вот Павлюшин вскрикнул, в воздух поднялся небольшой фонтан крови, и громоздкий маньяк упал на каменную насыпь. Скрябин чуть не вскрикнул от счастья: кажись, он завалил убийцу.
Вскоре он был уже рядом с лежащим душегубом. На камнях рядом с ним виднелись небольшие лужицы крови, само тело не дышало, в воздух не поднимался пар. Скрябин медленно подходил к трупу убийцы: пистолет немножко трясся в его руках, ствол косился влево-вправо, но молодой милиционер все равно шел вперед.
Вот он стоял вплотную к Павлюшину. Пистолет не опускал, но уже потянулся за ремнем, дабы связать портупеей руки душегубу: вдруг очухается еще.
Вдруг Павлюшин резко «ожил», рванул ногами и повалил на рельсы Скрябина, зачем-то приблизившегося вплотную к телу убийцы.
«Сергей!» - прокричал Скрябин, за миг до того, как получил пулю в голову. Кровь залила блестящий на тусклом солнце рельс, а Скрябин так и уставился стеклянными глазами полными ужаса в сторону растекающейся вдали линии рельс.
«Твое мать!» - заорал Летов, да с такой силой, что даже птицы спорхнули с верхушек голых берез, разрывая небо своими крыльями и когтистыми лапами.
Началось. В Летова врезался огромный ящер, разорвав щеку когтем, и бравый милиционер упал на ледяную дорогу, потом ящер опять врезался в него, на этот раз разорвав руку. Вскоре его полностью окружили ящеры, а рядом стоял Леха в крови и звал Летова к себе в Тот мир: «Серега, Серега», пока заветное «Серега, Серега» не произнес и стоящий рядом с Лехой окровавленный Скрябин.
Летов вновь прокричал, мотнул головой, откинув в сторону ящеров, поднялся на ноги и, растолкав плотное кольцо Лех и Скрябиных, поплелся в сторону насыпи. Визуальные галлюцинации ушли прочь, лишь все было абсолютно размытым и нечетким, но звуковые остались: в ушах стоял вой снарядов и свист пуль.
Вот он уже упал на каменную насыпь и пополз наверх. Камни сыпались вниз, словно его жизнь, размытое небо переплеталось с рельсами, а в руки постоянно впивались острые края камней. Ноги скользили, то и дело зацепляясь за ледяную землю, которая открывалась под камнями. Поэтому Летов то сползал вниз, то поднимался, но все равно полз, еще надеясь поймать убийцу.
Вот его рука схватилась за ледяной рельс, а вскоре и все тело заползло на шпалы.
Тем временем Павлюшин поднялся с ног и завыл как волк: рана давала о себе знать. Ненависть и жажда убийства уже просыпалась в нем: та самая щекотка, тот самый зуд в мозгу, зуд убийства вновь начинал заполонять его воспаленное сознание. Как щекочет горло при бронхите от чего начинается кашель, также и щекочет мозг при болезни, а от этого и начинаются убийства руками таких, как Павлюшин.
Павлюшин встал на ноги и огляделся. Он еще никогда не был таким рассеянным: голоса тихо шептали что-то в его голове, и желание было только одно: скорее зарубить кого-то топором. При этом где-то в глубине он чувствовал страх и опаску: было ясно, что вскоре суда приедет куча милиции – выпуск всей обоймы пистолета не мог остаться незамеченным. Однако, несмотря на это, весь туман в его голове не давал стать внимательным и осмотреться хорошо. Именно поэтому он и не заметил корчащегося внизу Летова, тело которого скрывали деревья и кустарник.
«Гребаные уроды, как же я вас ненавижу» - пробормотал Павлюшин, разрывая пальто и китель на груди убитого Скрябина. Вскоре он отодрал от его нательной рубахи огромный белый кусок тряпки, забинтовав им свою поцарапанную руку, после чего ударил топором Скрябина, но должного удовольствия уже не получил.
Когда Летов выполз наверх, Павлюшин был ошеломлен: по причине своей животности, своей ненависти, он просто не заметил еще одного мента, ибо вокруг насыпи рос густой кустарник и высокие деревья, да и вообще, все свое внимание он устремил на тех двоих, кто поднимался наверх. Поэтому появление третьего персонажа, хоть и сильно побитого, ошеломило душегуба, который уже почти перевязал свою касательную рану в районе плеча обрывком нательной рубахи Скрябина.
Летов стоял нагнувшись на шпалах и смотрел на стоящего метрах в сорока человека. Грязная черная «Москвичка», окровавленная белая тряпка на плече, лежащий рядом с ним труп Скрябина, с оголенной, уже припорошенной не таявшим снегом грудью, и лежащий рядом с ним пистолет. Ненависть, причем такая же сильная, как у Павлюшина, вспыхнула в груди Летова, и он был готов к нападению на жестокого убийцу.
Павлюшин рванул по шпалам вдаль. Ему было страшно, впервые за последнее время: пистолет у убитого ефрейтора он взять не успел, следственно, единственным его оружием оставался топор. Он, конечно, мог спрыгнуть вниз, но это было самоубийством: еще метров сто по левую сторону насыпи шло заснеженное поле, на котором он был идеальной мишенью. Но дальше начинался густой лес, непосредственно прилегающий к забору стрелочного завода. Следственно, Павлюшин должен был добежать до этого леса, а скрыться там это уже проще простого.
Летов засунул руку в карман и ужаснулся: оказалось, что его «ТТ» остался лежать там, внизу, в месте нападения ящеров. Поэтому единственным оружием «бравого» мента оставался нож, который лежал в кармане пальто, будучи укутанным в дерматиновые ножны.
Павлюшин понял, что этот мент то ли не хочет в него стрелять, то ли у него нет оружия, поэтому резко остановился, оглянулся, и увидел, что бегущий за ним по пятам человек, который испускал огромные клубы пара, в руке держал один только ножик. Следственно, пистолета у него не было.
Так и началась погоня. Опять все размыто, опять все разлетается, но Летов все равно бежит вперед. Писк постепенно проходит, его заменяет вой умирающего ветра, который рвет своим телом сотрудник уголовного розыска. Вскоре припадок закончился: писк ушел, силы постепенно вернулись и Летов пришел в себя, ускоряя шаг.
Бежали они так довольно долго, как вдруг Павлюшин запнулся и упал на камни. Мат донесся до Летова, и тот уже приготовил свой ножик: бежать оставалось совсем не долго. Однако вскоре убийца поднялся на ноги, уже запустил руку под пальто, чтобы достать свое адское оружие, как вдруг на него накинулся Летов.
Вскоре началось рычание, пыхтение и взаимная борьба: Летов удерживал руку Павлюшина, чтобы тот не вытащил топор, а Павлюшин руку Летова с ножом. Сильнее, само собой, оказался Павлюшин: он со всей силы ударил кисть бравого следака о камни насыпи, и вскоре меж шпал упал длинный нож Летова. Завязалась настоящая борьба: удары лбом в лицом, падающие на камни зубы и клоки волос. Павлюшин все никак не мог добраться до своего оружия: Летов не давал ему это сделать.
«Падаль, твоя мелочная жизнь закончится на этом» - прорычал сквозь разбитый рот Павлюшин, который еще ни разу не был так похож на зверя: окровавленные, стиснутые зубы, стеклянные и дикие глаза, грязные волосы, падающие на лоб и животная ненависть.
В итоге Летов отлетел на спину, и сквозь затуманенные глаза он увидел надвигающегося на него душегуба с топором. Однако ноги сами, уже по собственной воле, снесли убийцу, и на таком же интуитивном уровне, поборов боль и притупленное чувство страха, Летов бросился во вторую атаку на Павлюшина, который выл от боли: ясное дело, упасть такой тушей на рельсы. Не успел он оправится после падения, как его начал лупасить Летов. Кулаки, камни, - все шло в бой, пока острое лезвие топора не прорубило ледяную плоть следака. Павлюшин почувствовал вкус крови и близость новой жертвы, а Летов лишь жуткую боль.
Тем временем, одновременно с Летовым из отделения стали выбегать постовые и не уехавшие солдаты. Меньше чем за три минуты почти двадцать человек в синих и зеленых шинелях выстроились во дворе отделения, а потом быстро запрыгнули в кузов воинской «Полуторки», которая была готова ехать вслед за милицейской «Победой», на переднем сиденьи которой был Горенштейн. Автоматы и карабины, пистолеты и ножи, - все было готово к бою. Вскоре этот своеобразный сине-зеленый кортеж из двух автомобилей помчался в сторону толкучки. Редкие машины и мотоциклисты моментально съезжали в сторону с дороги, так что рупорами на крыше машины даже не приходилось пользоваться. Водитель гнал на полной скорости, разнося под колесами свежий снег, Горенштейн заправлял обойму патронами, а молодые солдаты и постовые закрывали лица от залетающих в кузов снежинок.
Однако приехав на толкучку, пришлось долго метаться по округе, чтобы выйти на двух запыхавшихся постовых, которые и привели милицию к трупу Бровкина. После этого «Победа» и «Полуторка» затрещали тормозами около убитого Ющенко и обледеневшей лестницы наверх. Решив, что погоня пошла понизу (ибо Ющенко лежал внизу, а не наверху), а также приняв во внимание то, что примерно в это время с Инской должен был отправится поезд на Кемерово, группа разделилась на две половины: одна должна была бежать по полю с другой стороны насыпи, а другая вдоль частного сектора по той дороге, где недавно бежал Летов. Когда молодые военные перемахнули на противоположную сторону насыпи, они уже видели набирающий скорость и дымящий паровоз с красной звездой вдалеке, но в это же самое время они увидели и лежащего на рельсах Скрябина. Благо, труп успели скинуть в сторону, дабы его не раздавил поезд, однако машинист, уже повидавший многое за свои сорок лет работы на составах, понял, что поездка обещает быть веселенькой: куча милиционеров, которые стаскивают с рельс мужика в синей шинели. Что может быть еще хуже?
В это же время драка продолжалась. Каждый из нападавших друг другу надоел, да Летов еще и сдавал – не здоровый образ жизни и расшатанные нервы давали о себе знать. Павлюшин все чаще бил его, но при этом получал в ответ, пусть и реже. Летов даже разодрал его рану на плече, но стойкий душегуб все равно устоял и продолжил драться, пытаясь убить врага топором. Но все их планы, которые, впрочем, были очень похожи: убить друг друга, сорвал несущийся паровоз. Его гудок рвал все в округе, птицы разлетались в стороны, а обоих противников одолевал ужас. В итоге Павлюшин, скинув с себя Летова, скатился вниз по насыпи. Вскоре туда же скатился и Летов, который уже слышал протяжный крик Горенштейна: «Серега, мы здесь!»
Только Летов упал грудью на камни и кубарем покатился вниз, по нему прошелся обстрел дымом паровоза и атака его протяжным гудком, который отражал и крик машиниста.
Как только Летов упал разодранным в клочья лицом в заледеневшую грязь, он сразу вскочил и увидел, как на него бежит Павлюшин с топором. Он навсегда запомнил это дикое лицо: кровь, злоба и жажда убивать, - все это оно отражало в данный миг. Но, к сожалению, Летов не видел себя: по сути, он выглядел также, ведь сейчас они были очень похожи.
Летов откинул Павлюшина в кусты и сам упал на насыпь. Черт знает, чем бы закончился этот бой, если бы не пули автоматной очереди, которые рубили ветки кустов. Увидев кучку ментов, которые, высоко поднимая ноги, бежали по степи, Павлюшин рванул в лес. Когда состав пронесся прочь, вниз сползла оставшаяся группа и сам Горенштейн, который, скинув на камни побелевшую от снега фуражку, спросил задыхаясь: «Куда он рванул?»
-В лес, в сторону стрелочного – мрачно ответил Летов, уже чувствуя свою слабость и то, что в погоне он участвовать не будет.
Тогда же до них добежали оставшиеся бойцы, с полными снега и сухой травы сапогами, и вся эта армада запыхавшихся, припорошенных снегом людей с оружием, бросилась по следам убийцы в лес.
Лесополоса была небольшой, в форме какого-то чуток изогнутого треугольника. С одной стороны ее ограждала извилистая линия «железки», которая вела в сторону Кемерово, с другой – забор стрелочного завода и ветка, которая идет от завода к основной магистрали, с третьей – звенящее своей сверкающей белизной поле. И вот в этом голом и пустынном клочке ноябрьского леса скрывался убийца.
Вскоре группа уже неслась широким гребнем по лесу, огибая стволы деревьев и не затаптывая следов убийцы. Однако шли они недалеко: вскоре переполненные снегом сапоги милиционеров и солдат ступили на небольшую дорогу, где снег был давно притоптан телегами и редкими машинами. Часть пошла дальше в лес, часть рванула по дороге: проверить нужно было каждый вариант отхода преступника. Параллельно с этим до Ошкина добежал гонец от Горенштейна, поэтому вскоре в Первомайский район вновь было стянуто около сотни сотрудников МГБ и служащих Внутренних войск, которых бросили на оцепление зоны поиска, всевозможных путей ухода преступника и на перекрытие всех выездов из района.
Тем временем Павлюшин сильными и точными ударами сзади проломил шею двум молодым постовым, снял с них два автомата Шпагина с секторным магазином и рванул вдоль дороги в сторону города, - такой странный маршрут никто не предполагал. Пока убитых нашли, Павлюшин уже добежал до цели: заброшенного здания, которое раньше относилось к общежитию работников строящейся ветки «железки», но после ее открытия оказалось полностью заброшенным. Само общежитие разобрали на бревна, а этот небольшой и бесполезный сарайчик так и бросили гнить в окружении стволов деревьев и сибирского холода.
Раз, и Павлюшин уже под землей: в погребе заброшенного сарая. В нем не было ничего, кроме мрака и холода, который исходил от промерзлой земли, но теперь его пустоту восполнил колоритнейший персонаж с двумя автоматами. Павлюшин поступил весьма разумно: один магазин он положил в карман, второй автомат бросил в сторону, а один наставил в сторону крышки погреба, сквозь щели которой не проходил свет: заколоченные окна держали это помещение в темноте.
Здание, конечно, осмотрели, но из-за отсутствия следов - Павлюшин поступил очень умно: отбежал от здания метров на 30, по бревну упавшего дерева зашел в глубь леса, где уже упал в снег и рванул к нему с задней стороны, мастерски путая следы – просто не могли предположить, что убийца там. Молодые следаки уже прочно для себя решили, что убийца рванул по дороге в сторону ветки, чтобы по ней выйти в город, и почти не смотрели в сторону леса, пробегая только по разъезженной дороге, поэтому в домик зашли чисто для проверки. Жаль, что здесь не было ни Горенштейна, уже бредущего вдоль Стрелочного завода, ни Летова, которому бинтовали разорванную топором руку. Не увидев в сарайчике ничего кроме темноты и тоненького слоя снега, постовые рванули дальше, так и не заметив расплывчатых контуров крышки погреба.
В тот момент, когда Павлюшин услышал шаги наверху, ему по-настоящему стало страшно. Сердце забилось, голоса стали говорить тише, а страх близкой кончины и возможной поимки пробился сквозь пелену сумасшествия и бесчувствия. Но, когда дверь хлопнула, и он услышал, как вдалеке хрустит снег под сапогами убегающих постовых, Павлюшин вновь превратился в страшного, не боящегося ничего, убийцу.
Павлюшин упал на ледяную землю. Мрак и холод окутывали его разодранное и испачканное снегом пальто, окровавленные колени проглядывали сквозь порванные галифе и кальсоны, а избитые ладони крепко сжимали деревянный приклад. Просидев в этой яме минут пять, Павлюшин выскочил на улицу и рванул вглубь лесополосы, к той самой ветке, проложенной от стрелочного завода.
Снова камни насыпи, снова блестящие на ледяном солнце рельсы, снова голые деревья и снова холод, дикий холод. Павлюшин шел, давя ногами камни и спрятав автомат под пальто – чтоб машинист или кто-то еще не заметил. Сейчас убийца хотел лишь того, чтобы по этим путям промчался поезд, ему это нужно было как воздух – если пойдет состав, он уцепится за него и вырвется из окружения. Даже жажда крови отошла на второй план – внутренний эгоизм и желание жить превзошли «мозговую щекотку».
И вот рельсы затряслись, Павлюшина разрезал свет фонаря, а он увидел черный паровоз, пускающий в небо клубы дыма. Как только паровоз промчался прочь и пошли уже ржавые вагоны, Павлюшин рванул со всех ног, схватился за ручку, подтянул ноги и вскочил на ступеньки, сев на этот товарный поезд. Ветер разрезал его лицо, волосы, повинуясь силе природы, развевались, и Павлюшин несся вперед, вырываясь из кольца милиционеров и солдат, которых десятками свозили к лесополосе.
Тем временем Горенштейн сошелся со второй группой. Никого найдено не было – словно убийца растворился. Первой мыслью было то, что он залез на стрелочный завод, поэтому туда сразу же пустили полсотни милиционеров, которые вместе с рабочими принялись обходить каждый угол завода, ища загадочного убийцу. Поиски, ясное дело, ничего не дали.
Затем в лесополосу стянули роту военных, которые вместе с Горенштейном принялись прочесывать каждый метр. И вот тут уже стала прорисовываться картина. Увидев кучу следов у заброшенного сарая, в него ворвались солдаты, отодрали от пола крышку погреба и нашли там лишь автомат без магазина. Стало ясно, что Павлюшин был здесь. Тогда группа пошла по глубоким следам, которые шли от сарая в сторону леса и добрела таки до линии «железки», рядом с которой нашли в кустах грязную шапку. Вскоре те, кто видел душегуба, показали, что сегодня он был именно в ней – вот и первый важный вещдок. Тогда же до Горенштейна дошла информация, что буквально пол часа назад, когда поиски были в самом разгаре, со стрелочного завода отправился железнодорожный состав с ломом. И высока была вероятность того, что убийца сейчас несся с этим поездом в сторону Кемерово.
Летова, тем временем, лечили в горбольнице. Наложили пару швов, диагностировали сотрясение мозга средней тяжести и крайнее нервное переутомление. Прописали покой в течение недели, однако, ясное дело, Летов уже в одиннадцать вечера вышел из больницы, и, несмотря на ноющие, только-только зашитые раны, рванул в отделение.
В итоге, в этот день было убито пять человек: двое агентов, ефрейтор милиции Скрябин, и еще двое постовых, а также тяжело была ранена жительница дома, в которую пальнул убийца. Сам преступник до сих пор не был найден: усиленное патрулирование (особенно в районе стрелочного и паровозоремонтного заводов) ничего не дало, а найдена на данный момент была только шапка душегуба.
…Тем временем товарняк сбавлял свою скорость. Павлюшин хотел спрыгнуть еще у Крахали, но там он ехал слишком быстро – прыгать было смертельно опасно. Теперь поезд подъезжал к станции Шелковичиха, и поэтому скорость его убывала – еще чуть-чуть и можно прыгать. Вот уже четко проходят мимо редкие огни фонарей, видны очертания маленьких домиков. Раз – и Павлюшин катится по острым камням насыпи, продолжая раздирать свою одежду.
Часы показывали ровно восемь вечера. Мрак опустился на этот поселочек при станции, домики начали задыхаться от темени, а холод продолжал свое безостановочное наступление, порабощая новые и новые пяди мерзлой земли.
Жажда убийств, дикая щекотка в мозгу Павлюшина достигла своего апогея. У него тряслись руки, уши лопались от крика голосов, а мысль была только одна – убить. Он понимал, что больше не может – надо кого-то зарубить, обязательно надо.
И тут ему на помощь пришло одноэтажное бревенчатое здание барачного тип, с черной от тьмы вывеской: «Фельдшерский пункт №1. Ст. Шелковичиха».
Павлюшин улыбнулся, чуя близость наслаждения, взвел курок автомата и дернул дверь, откуда ему в лицо пахнуло спиртом и теплом, которые шли из светлого коридора больницы. Там на скамейке сидели четверо работяг в телогрейках: двое из них сжимали глаза, один держал на весу забинтованную и окровавленную ладонь, а четвертый просто смотрел в пол.
Павлюшин переступил порог и, не сказав ни слова, прошелся очередью по несчастным людям. Раз: и на полу лежат корчащиеся от боли работяги, а на штукатуренной стене лужи крови с вмятинами от пуль. Сразу же распахнулась дверь кабинета терапевта, и сразу же ее прошила автоматная очередь: на этот раз наповал была убита медсестра.
Врач-терапевт, вспомнив как у него на глазах осколками рубило раненых во время войны, понял, что это конец, а его помощница и больная бронхитом женщина завизжали что есть мочи. За дверью послышались одиночные выстрелы: это Павлюшин добивал раненых работяг.
Однако врач не терял времени зря: он выломал оконную раму тяжеленным словарем лечебных трав и, давя ногами осколки, в окно полезли испуганные женщины. Врач же запахнул дверь, прижав ее своим телом: он понимал, что сейчас его прошьет автоматная очередь, однако самым главным для него было задержать убийцу хотя бы секунд на тридцать, дабы несчастные женщины могли убежать как можно дальше и потонуть в темноте вечера.
Павлюшин пустил пулю в голову уже мертвой медсестры, а затем прошелся очередью по двери. Врач устоял, хоть и получил в спину четыре свинцовых пули калибра 7,62 мм. Вскоре в дверь ударил приклад: бравый эскулап почти упал с ног, но схватился за вешалку и вновь устоял на ногах. Тогда в него вновь полетели пули и после этого он уже свалился на чистый пол фельдшерского пункта, чувствуя близость гибели.
Дверь распухнулась. На пороге оказался разъяренный и злобный Павлюшин, бросивший пустой автомат на пол, затем он вынул из кармана пальто топор и принялся рубить своего главного врага на данный момент: врача, который посмел сопротивляться Ему.
Ударов он нанес немного, однако череп бедному эскулапу все равно разбил. Вслед за этим Павлюшин своими окровавленными перчатками принялся искать спирт и сосуд какой-нибудь, чтобы взять с собой «трофей». Искать пришлось недолго: скоро на столе в луже спирта стояла стеклянная банка, наполненная до краев этой пахучей жидкостью. Уже через минуту она лежала в кармане пальто с «трофеем», будучи плотно закрытой.
Пройдясь по пункту в поисках новых жертв, Павлюшин никого не нашел: оставшиеся две комнаты были пустыми. Тогда он, выйдя на улицу, побежал прочь - буквально через минуту фельдшерский пункт заполонили ужаснувшиеся участковые милиционеры. От испуга они минут пять находились в полной дезориентировке: двое из них впервые видели трупы, от чего вообще хотели блевать, а двадцатитрехлетний лейтенант сидел, схватившись за голову, в окружении трупов.
Когда же испуганные участковые бросились искать людей в округе, Павлюшин уже шел по земляному шоссе, идущему вдоль линии «железки». Пройдя минут десять сквозь падающий снег и холод, смешанный с мраком, Павлюшина подобрала едущая «Полуторка». Добрый и разговорчивый водила, везущий что-то в Первомайку, согласился высадить Павлюшина около реки Иня, которая, к счастью Павлюшина, была водиле по пути.
Второй раз за день душегуб оторвался от преследования, спася свою шкуру.